Джек Кертис (I) - Банджо
Холмы Арканзаса скоро уступили место равнинам Озарка. Мимо окна проносились дубовые леса, шахты, где добывали свинец, развалюхи по краям лугов и полей. Изредка возникало что-нибудь, что привлекало внимание, но тут же оставалось позади и исчезало: человек, свежующий свинью, подвешенную к ветке дуба; чернокожий мальчик, сидящий на муле и размахивающий рваной шляпой; большой бык, пытающийся взгромоздиться на стройную, слегка присевшую на задние ноги корову... Все, что проносилось за окном, напоминало Гэсу о доме, о графстве Форд.
Месяцы, проведенные в каменном муравейнике, казались годами; он был как дикий мустанг, которого привезли в город, чтобы научить принимать участие в соревнованиях по выездке и стиплчейзу. По мере того как пейзаж, обозреваемый из окна вагона, становился все более диким и первозданным, воспоминания о каменных коробках, асфальте под ногами стали отступать. Каньоны, которые они переезжали по мостам, становились все глубже, а земля вокруг казалась совершенно девственной; никаких следов деятельности человека — если, конечно, не считать самих железнодорожных путей, которые вились через равнины, по зеленым склонам холмов... Вдруг Гэс услышал, как кто-то выкрикивает: “Хот-Спрингз! Хот-Спрингз!” Он очнулся окончательно и поднял голову с плеча Бесси, облаченного в шелк платья.
Глядя в ее египетские глаза, на ее радушную улыбку, он сказал:
— Нам здесь выходить.
Легко соскочив с подножки вагона, они обнаружили, что рядом с ними на платформе никого больше не было. Немного подальше, возле вагона первого класса для белых, вертелись носильщики и еще какие-то личности, которые помогали белым пассажирам, важным как магараджи, спускаться со ступенек вагона на вымощенную плиткой платформу; потом этих пассажиров почтительно сопровождали к машинам.
— Ну, посмотри, — сказал Гэс, — а здесь ни одного носильщика.
Гэс засунул пару пальцев в рот и пронзительно свистнул. К ним тут же бросился носильщик — седой растерянный негр, качающий головой и будто вопрошающий: что этот непредсказуемый белый человек придумает завтра?
Носильщик взял чемоданы; Гэс отдал ему чеки на багаж:
— Спасибо за помощь. Мы собираемся остановиться в гостинице.
— В той самойгостинице? — спросил седовласый носильщик с какой-то непонятной обреченностью, закатив при этом глаза.
— Да, именно там, — сказал Гэс, беря Бесси за руку и направляясь к стоянке такси.
Старый носильщик уложил чемоданы в машину, и Гэс сунул ем в руку доллар.
— Куда едем? — спросил таксист.
— В ту самуюгостиницу, — сказал Гэс.
— Мог бы отвезти вас в одно местечко, тут совсем недалеко, вроде как, знаете, квартирка, никто не беспокоит, — предложил водитель.
— Нет, спасибо, мы все же поедем в гостиницу. Я учу свою племянницу играть в гольф.
— Да, похоже, у нее есть замечательная дырочка, куда можно ох как загнать! — Таксист оскалился.
Гэс очень быстрым движением приставил ствол пистолета к голове таксиста за ухом и очень спокойно сказал:
— Извинись немедленно.
— Да, сэр! Извините, ради Бога, извините, мэм, — просипел водитель. — Эти мои дурацкие шуточки... у меня всегда из-за них неприятности. Нет, нет, сэр, я ничего такого и не думал, нет, сэр, это просто так, глупая болтовня... У вас очень красивая племянница, знаете, вот честное слово. Да, сэр... извините, мадам!
Белое центральное здание гостиницы было весьма странной архитектуры, со множеством всяческих башенок и прочих излишеств. Дежурный администратор был небольшого роста, весьма упитанный, лысый мужчина, предупредительный, невозмутимый и исключительно вежливый. Но когда он увидел, что Гэса сопровождает Бесси, его мягкая предупредительность укрылась под маской холодной вежливости.
— Мистер Гилпин... — Он повертел в руках карточку бронирования. — Мы не были предупреждены, что с вами прибудет...
— Мой секретарь, — сказал Гилпин. — Она занимается моими финансами и чистит оружие — после употребления.
— Но извините, мы не ожидали... — Лицо администратора приняло каменное выражение.
Гэс вытащил из кармана довольно крупную купюру и подсунул ее под локоть кругленького администратора, которому так хотелось оставаться оплотом респектабельности в гостинице, куда съезжались гангстеры со всей страны.
— Я знаю, о чем вы подумали, — сказал Гэс, почувствовавший вдруг уверенность в себе. — Каждый раз, когда это происходит, ей становится очень неловко, хотя и не скажешь, что это бывает так уж часто... Понимаете, она дочь египетского короля Фарука, и с ней следует обращаться соответственно — как с принцессой.
Деньги исчезли; едва заметная улыбка смягчила камень.
— О, принцесса! Мы очень рады, что вы решили остановиться в нашей гостинице. Совсем рядом с полем для гольфа у нас есть замечательные отдельные домики, как раз на двоих. Там вам никто не будет мешать.
— Да, это как раз то, что нужно, — сказал Гэс.
Администратор позвонил в колокольчик и крикнул:
— Гости в коттедж первый!
Это прозвучало как окончательное признание их права на поселение в гостинице.
Выражение на лице Бесси изменилось: суровая, непроницаемая маска расовой отчужденности уступила место сверкающей улыбке озорной девчонки, которая получила то, чего ей очень хотелось. Ее плечи распрямились еще больше, и она действительно казалась дочерью древнеегипетского фараона.
Предложенный администратором коттедж и в самом деле оказался хорош — большой, чистый, уютный, в сторонке от других, — и Гэс решил про себя, что администратора еще нужно как-то отблагодарить.
С одной стороны коттеджа располагался бассейн, выложенный белой плиткой, с постоянно сменяемой, подогреваемой минеральной водой; с другой стороны простиралось поле для игры в гольф. Вокруг коттеджа росли большие, старые ореховые деревья, придававшие ему очарование и благородство старины.
Гэс раздал “на чай”, и когда их оставили одних, он повернулся к Бесси, обнял ее и поцеловал — ее губы сладки и свежи, как вода чистого ручья весенним утром. Гэс поднял Бесси на руки и занес ее в коттедж.
Он пронес ее сквозь гостиную, занес в просторную, полную свежего воздуха спальню и уложил на пуховые перины, громоздившиеся на кровати замысловатым сооружением с балдахином.
Бесси покусывала мочку его уха, охала, похихикивала, бормотала что-то тихим, хрипловатым голосом, мяла его плечи своими золотистыми пальцами...
Весь тот замечательный день казался сплошной идиллией и блаженством. Они плескались обнаженными в бассейне; Гэс не уставал восхищаться ее прекрасным телом; он смотрел на нее так, как художник разглядывает прекрасную модель. На нее можно смотреть бесконечно, изучать все ее текучие линии и формы...
А она пела — свободно, раскованно, мягким бархатным голосом, она пела песни, которые он никогда раньше не слышал; слова песен были разными, но во всех песнях воспевалась та радость, которая может родиться лишь после того, как преодолено отчаяние.
— Я люблю тебя, ты весь мой... я люблю тебя...
Когда она пела, ее улыбка становилась еще более открытой, еще более очаровательной, еще более искренней. Никто другой, думал Гэс, не умеет улыбаться, как Бесси. Большинство людей улыбаются как собаки, которые выпрашивают подачку, а она улыбается просто потому, что счастлива!
Чем больше он смотрел на нее, тем больше укреплялся в мысли, что она самая красивая женщина в мире; и при этом в ней жила тигрица, что позволяло ей отвоевать себе место в этом большом и жестоком мире.
Они занимались любовью в теплой воде, похожие на каких-то сказочных смеющихся водяных существ; лежа на одеяле в высокой траве, наблюдали за людьми, играющими в гольф, которые, облаченные в традиционные костюмы, невзирая на жару, размахивали своими битами, стремясь достичь заветной цели. Молочно-белая кожа Гэса покраснела под лучами солнца, а ее золотисто-коричневая — радостно впитывала солнечное тепло. Им принесли охлажденное шампанское, блюдо с тонко нарезанными бутербродами с куриным мясом, колбасой и булочки с маком.
Солнце, превратившись в тяжелый красный шар, зависло над горизонтом — еще немного, и оно исчезнет. Гэс лежал рядом с Бесси, положив голову между ее высоких, крепких, заостренных грудей; его рука безвольно лежала поверх ее лона; она бормотала что-то бессвязное, посмеивалась, всхлипывала:
— Не буди меня... неужели это правда... это слишком роскошный сон... надо проснуться... я сейчас проснусь... и увижу какую-нибудь пузатую вонючку... какой сладостный сон... сладостный как мой порошочек... сладостный... Гэс, Гэс, не буди меня...
Гэс слушал, но не слышал; исполненный блаженной истомы, он находился в полузабытьи; все тревоги внешнего мира отступили куда-то в сторону, весь мир уже казался чем-то невозможно далеким. И в том мире он был не более чем странником, который вот только теперь вернулся домой.
