Джек Кертис - Банджо

Кертис Джек

Банджо

Джек Кертис

Банджо

перевод А. Панасьева

Джи-Джи и Дону, в память о мансардах и высоких потолках.

"Невинному тихоне не легче избежать неприятностей, чем нарушителю закона".

Билли Холлидей "Женщина поет блюз"

Глава первая

Мальчика звали Август. Он подтянул свои длинные, поношенные штаны, которые получил совсем недавно, и вышел из деревянной уборной. Уборная была чисто прибрана и покрашена известкой. Перед дверью стояла прикрывающая ее от посторонних взглядов сетчатая загородка. Мальчику было всего семь лет. Его мысли были полностью заняты праздником - был день Благодарения. Из сарая доносился голос отца, который приговаривал что-то ласковое и бессвязное, занимаясь починкой инструментов. В кухне гремели кастрюлями и посудой мать и сестра Кейт - они были заняты приготовлением праздничного обеда. В коровнике Джюб доил корову - было слышно, как струи молока ударяют в жестяное ведро. В глубине двора, в хибарке, где жил наемный работник, кто-то - скорее всего, один из братьев - бренькал на банджо.

Настроение было такое, какое бывает, когда просыпаешься утром и знаешь, что родители уже встали; светит солнце; под тяжелым одеялом тепло; старшие братья, свернувшись калачиком, еще спят; они его пока не трогают всяческие проделки, вспышки гнева и обиды еще впереди.

Иногда, сразу после утренней молитвы, братья начинали драться - зло, беспощадно. Но ночью в доме было холодно, а вечером все были слишком уставшими после дня работы на ферме. Холод и усталость действовали примиряюще.

Августу определили место посередине кровати - слева лежал Лютер, справа - Мартин, а меньшому досталась ничейная территория.

Утро было холодным и ясным, только далеко на западе, у горизонта, ворочалась серая туча, которая могла принести первый снег. Папа был рачительным хозяином - в полях все уже убрано, кукуруза сложена в амбаре, сено - в стогах, пшеница продана по хорошей цене. Джюб нарубил целую поленницу дров для печей. Большая бочка была полна угля для отопления. Мама уже аккуратно уложила в погребе картошку и капусту - каждый качан завернут в солому. В другом погребе, который служил убежищем во время ураганов, на полках стоят банки с зеленым горошком и помидорами домашней консервации. Из фруктов были запасены только дикие сливы - в их маленьком саду деревья были слишком молоды и еще не давали плодов; летом было слишком жарко, и деревья плохо росли.

- Или мы будем работать, или помрем, - говаривал отец; эти его слова можно было бы вписать в герб семьи Гилпинов. - Мы будем работать, посадим яблони - может быть, они вырастут, а может, и нет.

Но это слово - "работать" - означало нудный, тяжкий, бесконечный, механический труд.

Отец выучился фермерскому делу в штате Айова, мать родилась в Пенсильвании. Они были своего рода образцами трудолюбия, полностью посвятив себя приумножению, росту, приросту: старались увеличить урожайность, увеличить площадь земель, принадлежавших им, увеличить количество денег в банке, увеличить количество детей, увеличить количество голов скота и свиней, увеличить преданность великому создателю, Богу Приумножения всего, Который, к тому же, пожертвовал Своим Единственным Сыном.

Их наемный работник, Джюб, появился на ферме весной, когда отец готовил поля к посеву пшеницы.

- А ты христианин? - Таков был первый вопрос, который задал ему отец.

- Христианин, с головы до ног, - ответил Джюб.

- Мы лютеране, - сказал отец.

- Так точно, - сказал Джюб. - Я хороший работник и ем не с хозяевами, а на кухне.

- А ты не католик? - спросил отец, стараясь перехватить взгляд худощавого негра.

- Я баптист, - ответил Джюб, опустив глаза.

- Послушай, Джюб, - сказал отец, - здесь тебе не нужно прятать глаза. Ты свободный человек. Мой отец, между прочим, погиб, сражаясь за то, чтобы ты был свободен.

- Так точно. - Джюб перевел взгляд с земли на уровень колен отца. Его улыбка была широкой и уверенной. - А как вы, не против, если кой-когда я буду играть на своем банджо?

- А почему нет? Ничего худого я в этом не вижу - если, конечно, у тебя на это будет оставаться время.

- Там, где я раньше работал, хозяину не нравилось, когда я играл на банджо.

- Я не из тех, которые считают, что кроме работы ничего не существует. Можно и поиграть немного, - сказал отец. - Но я и не считаю, что можно только играть и не работать. Ты можешь приступать к работе прямо сейчас.

Август (которого все называли "Гэс"), выйдя из уборной, отправился в коровник. Там было полутемно; Джюб сидел на низком табурете, прислонив черный лоб к черно-желтому боку коровы. Человек и корова слились в такой гармонии духа, цвета и формы, что казались неразделимыми. Двигались лишь руки Джюба, худые и быстрые; молоко с характерным шумом струями ударяло в блестящее жестяное ведро, которое было зажато между костлявыми коленями батрака.

Гэс стоял неподвижно и молчаливо наблюдал за тем, как этот худой негр совершал свой ритуал в желтоватой полутьме хлева; мальчика восхищали его проворные руки, ритм их движения, его черная кожа, его звучное мурлыканье. Очередное ведро наполнилось пенистым молоком, соски на вымени обмякли под пальцами с блестящей кожей, которые так легко умели перебирать струны банджо. Высокий негр встал с табуретки и выпрямился во весь свой рост, погладил коровий бок левой рукой, держа в правой полное ведро, и пробормотал:

- Спасибочко тебе, Шеба, за молочко.

Потом отпустил корову из стойла и пошел относить молоко в подвал дома, где мать или Кейти пропустят его через сепаратор.

- Джюб, - остановил его мальчик.

Негр, остановившись, повернулся к Гэсу; его глаза напоминали полированное черное дерево и белый фарфор.

- Это ты, Гэс?

- Так точно, - сказал мальчик. - Я не подглядывал, просто смотрел.

- Ясное дело, не подглядывал. Мне это не мешает.

- Вот смотрю на тебя и думаю: Джюб любит работу. Это так, Джюб?

Негр рассмеялся:

- Вся моя жизнь - работа. Может быть, я скоро пойду бренчать на своем банджо, но знаешь, жизнь - это работа, а работа - это жизнь. Так говорит хозяин, ну, или что-то вроде того.

Они пошли к дому вместе. Гэс спросил:

- А почему ты не ходишь вместе с нами в церковь?

- Ну, потому что ближайшая церковь пятидесятников-баптистов, в которую я мог бы ходить, аж в Ка-Эс.

- Где это "Ка-Эс"?

- Это Канзас-Сити, есть такой город, далеко отсюда.

Высокий негр остановился у лестницы, держа в каждой руке по ведру, наполненному золотисто-белым молоком. И мальчик, повинуясь какому-то внутреннему позыву, прикоснулся пальцами к запястью Джюба, пытаясь таким образом выразить свои чувства.

Негр снова рассмеялся, сверкнув всеми белыми зубами:

- Ты тоже мне нравишься, Гэс. Мне с тобой общаться приятнее, чем со старушкой Шебой.

- Август! - позвала мать. - Иди в дом, надевай пиджак! Август! Мы уходим!

Кейти уже успела натаскать в повозку мешки, набитые сеном, которые должны были смягчать тряску. Отец сидел на передке, натягивая вожжи и удерживая лошадей, беспокойно переступающих с ноги на ногу. Мать собрала весь свой выводок и рассадила в повозке.

Ее лицо, которое она не прятала от летнего солнца и постоянного ветра, было загорелым и обветренным; ладони были в мозолях, твердых, как кость. Но суровости в ней не было, и если ей приходилось принуждать детей сделать то или другое, то делала она это мягко.

- Ладно, папа, - сказала мать, - попридержи их еще минутку.

- Я держу их, не волнуйся. - Отец поглядывал на уши своих еще диких лошадей. Мать уселась рядом с ним.

Этот момент всегда был наполнен напряженным ожиданием - будто тикало в бомбе, которая могла взорваться в любую секунду, разнести все вокруг и зашвырнуть их всех на луну.

- Было бы неплохо, если бы когда-нибудь мы смогли позволить себе купить парочку нормальных, спокойных мулов. - Мать повторила то, что уже говорила тысячу раз.

- У нас хорошие лошадки. - Отец натянул вожжи, которые обмотал вокруг своих больших рук. - Они научатся вести себя прилично.

- Вот тогда мы и продадим, их, - встряла Кейти.

- А ты сиди и помалкивай, - сказала мать.

- Пошли! - Отец немного отпустил вожжи, и лошади понеслись по дороге, раскачивая крупами из стороны в сторону, дергая головами, изгибая шеи. Но отец прекрасно знал все их трюки и управлял ими как куклами на кожаных нитях.

- У нас хорошие лошадки, - сказал он. - Вдвое быстрее мулов, и, к тому же, весной принесут приплод.

По дороге мать и отец обменивались короткими замечаниями о состоянии соседских полей, их возможной стоимости, о том, сколько еще земли можно будет прикупить в этом году, о том, даст ли банк ссуду на такую покупку.

Лютер рассмеялся и поудобнее устроился на мешках с сеном.

- Чего ты? - спросила мать.

- Вот думал о том, как красиво сейчас вокруг, пока не выпал снег. Не пыльно, не жарко, - заговорил Лу вполголоса. - И тополя под небом...