Эльмира Нетесова - Дуэль
— Куды бесстыжай лезешь? Аль годы мои не видишь? Отпусти, холера проклятая! Нет денег. Самой пенсии не хватает, — плакала бабка.
Но стопорила обшмонал ее всю. Словам не поверил, не найдя ничего, дал пинка… Не теряя времени, за угол шмыгнул, новую жертву сторожить.
Леший знал, блатарям Сезонки сколько ни дай, все мало будет. Все пропьют, проссут на первый же угол и забудут, за чей счет ночью бухали.
Через десяток минут уже собравшиеся в дорогу фартовые Лешего окружили пахана.
Им не стоило говорить заранее о предстоящем пути. Гастроли на материке были желанной мечтой каждого. «Так и законников в «малину» можно сфаловать. Особо тех, кто, вернувшись из ходок, с дальняков, без пахана и «малины» остался. Эти и за малый навар согласятся фартовать вместе. Только бы надежные попались», — думает Леший.
В вагоне на законников никто не обратил внимания. И, заняв два купе, фартовые думали теперь лишь об одном, как по-тихому, незаметно и без происшествий, уехать с Сахалина.
Но глубокой ночью к ним постучали:
— Проверка документов! Откройте! — услышали требовательный голос проводника.
Кинулись к окнам. Забиты наглухо. И как не додумались проверить при посадке. Забыли! Но поздно. Щелкнул ключ в двери. Проводник и двое пограничников стояли в проходе, удивляясь, чем испуганы пассажиры? Но законники быстро сумели взять себя в руки. И предъявили документы.
— А что, дочка, неспокойно нынче в дороге, с чего проверка средь ночи? — обратился к проводнице Леший, угостив пограничников папиросами: — Курите, сынки. Мой тоже, как и вы, подневольный. Небось и его, середь ночь, вздергивают, спать не дают…
Солдаты, бегло глянув в документы, вернули их:
— Воры, говорят, в Охе завелись. Могут попытаться уехать. Вот и проверяем. Вы уж извините за беспокойство, — взяли по две папиросы с разрешения и пошли дальше.
В Южно-Сахалинске, едва вагон остановился у перрона, милиция подошла. У фартовых кулаки сжались. Огляделись по сторонам. И, не дожидаясь начала проверки, выскочили через тамбурную дверь на пути. Там, ныряя под вагоны, проскочили на станцию. Залезли в первый же автобус, уходящий в Корсаков, и через считанные минуты снова были в пути.
Леший сидел на заднем сиденье у окна и, прикрыв глаза, прикинулся спящим. Но не до сна, не до покоя было ему.
«Пофартит ли слинять? Не накроют ли легавые? Тогда кранты! Сгребут всех разом. Подчистую. А уж после — в зоне, кенты сорвут свой кайф за провал с него — с Лешего. За все разом сквитаются. За все трамбовки, за каждую разборку… Коль взялся сам — сохрани «малину». От ментов, от зоны, от всякой собаки. Удержи на воле, коль признан паханом. А не сумел, не носить колгана. Сорвут, как фрайеру, свои — законники. И не помянут, кем был», — думает Леший, наблюдая исподтишка за пассажирами автобуса.
Оно, конечно, не впервой ему. Много раз сбегал на материк «по липе». Сходило с рук. То в гости к дочке, то к брату, то к матери, чего только не сочинял. Мотался по всем концам страны.
От Ленинграда до Ростова, потом — в Одессу, в Краснодар, Армавир, пока не попадался в руки милиции.
Конечно, сейчас поспешить пришлось. Убегать без оглядки. Подальше от Сахалина, пока милиция на хвост не села прочно. Ведь на Тунгоре законники Лешего даром не сидели. Тряхнули городок нефтяников. Магазин дочиста обобрали. Меха, золото, серебро. Ничего не оставили. Потом в Катангли повернули. Там сберкассу тряхнули. Потом месяц в Ногликах работали. Думали, охинская милиция успела забыть о них. Хотели провернуть побег из тюрьмы своим кентам. Но нарвались на усиленную охрану…
Мало того, Матроса чуть не загребли. Едва оторвался от мусоров.
«Кроншпиль, падла, паханом свалки заделался. Откололся вовсе, пропадлина, козел плешивый! Не то на ночь принять, в хазу не пустил. Паскуда! Выметайся, мол, на Сезонку! Ему, видите ли, западло перед мусорами светиться! Кентель высоко держит! Давно ль гнида с одного общака хавал? Все проорал. И память, и фартовую клятву, и душу законника… Кроме бздилогонства — ни хрена. С своего пердежа ссыт. Тоже — вор! Параша — не законник! Барахла зажмотился дать. Мол, накроют тебя и по барахлу усекут, с кем дело имел. На меня выйдут. Кому это по кайфу? Лажаться нынче не светит мне… Так и отмазался от фарта, старый пидор», — злится Леший. И вновь возвращается мыслями к Бурьяну, кентам, находящимся в тюрьме.
Пахан тут же понял, что фартовых не возят на допросы в милицию или прокуратуру. Все дознания проходят в следственном изоляторе города, куда никто не может сунуть нос. Ни один из посторонних.
Был один шанс. Слабый, призрачный. И Леший попытался. Поступился гордостью пахана и, не глядя на ссору, передал через шестерок Кроншпилю свою просьбу нарисоваться на Сезонке.
Тот пришел ночью. И, отыскав Лешего, спросил грубо:
— Что из-под меня хочешь? Завязал я с вами, отвали!
— Не кипиши! Дело имею. Без доли не оставлю, — зная жадность отколовшегося, предложил пахан.
— Если в дело, отвали! Ботал! Завязал!
— Какое дело? Кто тебя фалует? Тут, как два пальца! А отвалю долю — до гроба шиковать станешь…
— Ботай, — глянул Кроншпиль на Лешего, не очень поверив в обещанье.
— Ты из тюряги мусор берешь? Твоя хевра, шобла?
— Моя? Ты что? Звезданулся? Там — кузнечики пашут! Вояки! Салаги. Нам туда хода нет. Секи про то! Они там паханят. И к ним я ходу не имею.
— А башлями сфаловать их?
— На что? — прикинулся непонимающим Кроншпиль.
— Чтоб наших кентов из зоны сняли. Когда те на прогулку во двор нарисуются, пусть салаги отвернутся. А потом— побольше газу и к тебе на свалку. Тут уж дальше — наше дело, — предложил Леший.
— Иль ты кентель у шмары посеял? На прогулках охрана стремачит. Ни на шаг от законников. Их там до хрена. Муха не возникнет незасеченной. Невпротык затея. Погорят салаги и фартовые. Всех под «максима» уложат. До единого. Да и прогулки у них теперь не в общем дворе, а во внутреннем. Куда мусор не выбрасывают и машины не заезжают.
— Ты как пронюхал? — не поверил Леший.
— Чего проще? Салаги трехали, когда мусор выбрасывали на свалке, что видели, как во внутреннем дворе воры канали. Их на десяток минут выводят. И обратно в камеры. Выводят по трое. Охрана им меж собой ботать не дает. Чуть пасть открыл, пинком в клетку. И неделю без воздуха. Салаги после того даже смотреть в их сторону боялись.
— Но они — салаги! Ты — фартовый. Сообрази что-то, — попросил Леший.
— А что? На «максим» буром не попрешь. «Маслину» влепит, не спросив званья. Нет шансов. Швах дело!
— Ворота во внутреннем дворе те же? — поинтересовался Леший.
— Перед ними ежик в два ряда. Под током.
— Ну и приморили, легавые козлы, чтоб им до смерти того ежа хавать, — разозлился Леший. И спросил: — А ты можешь пронюхать, кто в какой камере канает?
— Меня враз к ним сунут и не снимут до гроба. Там всякий чох на счету. О трепе не помышляй! Держат глухо. О том весь город знает, — развел руками Кроншпиль беспомощно.
— Ты там возникал?
— Иди ты на хрен! Мне моя башка покуда не помеха. Что слышал, то и ботаю…
Кроншпиль ушел, обложив пахана злой матерщиной. Но Леший не поверил ему. Уж очень громкой была облава, уж слишком много фартовых забрала милиция. Да так, что по всему городу, зонам, по всему Северу прокатился слух о провале «малины» Лешего.
Его милиция подогревала. Говорила об убитых ворах. О том, что взятых ими бандитов непременно ожидает «вышка». За погибших при поимке воров работников милиции ни один фартовый воли не увидит никогда.
Что и говорить, уголовный кодекс фартовые знали лучше собственной биографии. И понимали, за каждого убитого при облаве ответят они сполна.
Леший тоже помнил об этом. Потому ни днем, ни ночью не было ему покоя.
Он виделся с Филином на нефтепромысле. Узнавал, не вызывали ль его на допрос после того, как выпустили из тюрьмы? Спрашивал, не ремонтировал ли он водопровод или канализацию в изоляторе? Сантехник даже рассмеялся в лицо:
— У них, в обслуге, свои спецы на все руки. Да и не соглашусь. Нахлебался по горло, до рыготины, тюряги той. Глаза б ее не видели! — ответил резко. А на вопрос, почему его единственного выпустили, ответил: — Легавых твои пришили, когда меня уже скрутили. Я — первый засыпался. Утром, когда я дерево с мусорами спутать мог. В делах не был. Хоть и трясли, как липку. Геологи меня отмазали от вас, от тебя. Они на волю вытащили. Хотя я их не берег. А ты, паскудник, пропустил меня ни за хрен через каталажку. И вместо обещанной доли хрен на рыло положил. На халяву прокатился. Потому не возникай больше! Не то разводным ключом калган сверну! — свирепел, темнея лицом. И еле сдерживал сжатые кулаки.
От денег Филин отказался нынче. Сказав, что в горле они колом станут. Послал Лешего подальше. И велел никогда не попадаться на пути.
Когда законники решили сами навестить тюрьму, едва сбежали. С того дня о побеге для кентов никто слушать не хотел.
