Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана
Тяжело свыклась с нею. Несколько раз сама поранилась во сне. Спица казалась громоздкой и слишком опасной. И Капка присматривалась, какое оружие выбрать, — кого взять в кенты.
Она пыталась смастерить что-то из колючей проволоки, вязальных крючков. Испытывала их на бродячих собаках и кошках, какие завидев Задрыгу издалека, уносили от нее ноги с диким воем. Ее они считали отпетой живодеркой. Но Задрыгу не удовлетворяли испытания. И она снова что-то точила, выстругивала, примеряла, испытывала на очередной громадной псине и снова, вся искусанная, придумывала новое, пока не остановилась на своем. Обычная с виду хулиганская рогатка, из какой по настроению стреляла Капка деревянными, железными и даже костяными стрелами. Короткие и легкие, они всегда попадали прямо в цель. И причиняли жестокую боль.
Особо невыносимы были деревянные стрелы — из березы. Они оставляли много заноз в теле. Оно начинало воспаляться, загнивать в том месте, где попала стрела.
Капка испытала это на Боцмане. Тот целый день караулил Задрыгу. А поймав, избил, и пригрозил утопить в параше.
Весь следующий день малина выковыривала занозы из толстой задницы Боцмана. Рану промывали водкой, чтоб не было заражения. Это злило законников больше всего.
Когда Задрыге надоела брань, она посоветовала Боцману окунуть зад в таз с кипятком несколько раз. Боль пройдет и нарыва не будет, — говорила девчонка, пожалев фартового.
Тот от этой жали зубами скрипнул. Попросил, чтоб она на себе показала, как это провернуть. Капка удивилась:
— Не у меня болит! Зачем мне жопу ошпаривать? — и видя, как мучается Боцман, решила остановиться на рогатке. С нею она прилетела и в Ростов.
Слегка прикрыв ее рубашкой, нащупала, сколько стрел в запасе. И вышла из самолета.
— Задрыга, не крутись меж катушек, хиляй следом! — одернул Глыба девчонку, оглушенную шумом большого аэропорта.
Законники ждали багаж. Нервно курили, оглядывали улетающих, провожающих.
Здесь в аэропорту скопилось много народу. И фартовые не обращали на них внимания. Их беспокоило необычное скопление милиции, такого тут раньше не бывало.
Милиционеры проходили в багажное отделение, разговаривали с работниками аэропорта, смотрели списки, оглядывали прилетевших пассажиров.
Когда по ленте транспортера пошел багаж с симферопольского рейса, пассажиров не впустили самих. Багаж им выносили по номерам талонов. Милиция зорко следила за багажом и получателями. Фартовые вмиг сообразили — их секут. Шакал тихо переговаривался с кентами:
— Срываемся, пахан, линяем, пока не попухли! Хрен с ними — башлями! Воля дороже! Отваливаем, — уламывали фартовые Шакала. Тот начал колебаться.
И вдруг Задрыга приметила, как здоровенный парень лезет в карман плаща девушки, стоявшей у дверей багажного отделения.
— Вор! Держите вора! — взвизгнула Капка, указав милиции на парнягу. Тот бросился наутёк. Милиционеры — за ним. расталкивая пассажиров, ринувшихся в багажное отделение.
Фартовые Черной совы вмиг оценили ситуацию, и воспользовавшись ею, вырвали свои чемоданы, и продравшись через густую толпу, вышли из здания аэропорта под топот, крики, свистки милиции, шум погони.
Вон где-то вдребезги разлетелось стекло. Кто-то выскочил со второго этажа аэропорта, вскочил на ноги. Огляделся дико. Глаза кровью налиты, рот перекошен, лицо белое, в руках нож.
Капка тут же узнала карманника.
Фартовые Шакала уже погрузили багаж в такси, влезли в машину. Ждали зазевавшуюся Капку. Она смотрела, сумеет ли уйти от погони карманник? Тот увидел Задрыгу. Дикий рев вылетел из его глотки. Он хотел броситься к ней, отомстить, но что-то случилось с ногами. Они отказывались держать тело. Подкашивались, раздираемые дикой болью. Еще миг. Что-то сверкнуло перед глазами Капки, впилось в тело непереносимой болью.
Задрыга ухватилась за машину, чтобы удержаться. Она видела, как упал лицом в землю карманник. На него насела милиция. Скрутила руки за спину, надела браслеты.
— Ну. сука, надыбаю тебя из-под земли! Размажу, как падлу! — хрипел карманник.
В глазах Задрыги стыло небо Оно отчего-то быстро темнело. Крутилось кругами. Сначала медленно, потом быстрее. Л вот и волчком заплясало.
Волчок был единственной игрушкой детства. Он снова вернулся.
Капка хочет остановить синий волчок. Но он почернел. Вырвался из ослабшей ладони и исчез…
Задрыга не знала, как оказалась она на широком кожаном диване, накрытом белоснежной простынью. Ей очень хотелось пить.
Капка попыталась встать и не смогла. Боль свалила, отняла сознание.
Сколько она пролежала на диване — не знала. Очнулась оттого, что кто-то осторожно переворачивает ее на бок. Капке делали перевязку. Седой человек в марлевой маске смотрел на девчонку строго из-под роговых очков:
— Терпи, — попросил или приказал тихим голосом. И взяв щипцы, захватил ими кусок ваты, окунул в йод, смазал что- то на боку Задрыги.
— Серьезно задел! Да и крови потеряно много. Но человек крепкий. Должна выжить, — говорил глухо кому-то или самому себе.
Марлевые, белые салфетки мелькали одна за другой.
— Обезболим тебя и уснешь, — взял в руки шприц.
Задрыга хотела выругаться, убежать от уколов. Она не
любила и боялась их. Но не могла и пошевелиться. Губы запеклись, их невозможно было разодрать. Язык сухим сучком обдирал нёбо.
Капке хотелось узнать, где она и что с нею? Но слова застряли в голове и не проходили в горло.
— Спи! Выздоравливай! — услышала она над самым лицом и увидела, как человек положил пустой шприц в стерилизатор.
— Во, падла! Кайфово управился старая плесень! Я даже не почуяла, что и куда он мне засобачил! — подумала Задрыга и тут же стала проваливаться в мягкий белый снег, одно удивило, он был очень теплым и нежным. Он не обжигал, как гот, по какому босиком заставлял ее бегать Сивуч,
— Я с тобой! — услышала у самого уха голос, похожий на отцовский. Но никак не могла открыть глаза. И не увидела… А может, ей послышалось, показалось… Ведь не будет Шакал сидеть рядом с нею. У него свои дела. Поважнее Задрыги. Ему всегда некогда.
Но так хочется, чтобы именно пахан оказался теперь рядом. Но нельзя… Законники не прощают слабостей друг другу. Пахану и тем более их не спустят.
Не станет Капки, возьмут у Сивуча пацана. Обученного всему. И через неделю вовсе забудут, — текут по щекам слезы. Их не остановить. Они изнутри, из самой середки пробились проклятые. Ведь не от боли. Ничего уже не болит. Просто не хочется умирать. Хотя и жить вроде бы ни к чему. Разве только увидеть еще разок море! Да и оно, наверное, привиделось ей.
Капка вздрагивает:
— А может, я откидываюсь? Насовсем? Может, мне уже не вскочить на катушки? И приморят меня на погосте, одну, среди совсем чужих. Никто ко мне на могилу не прихиляет, не пожалеет, что так шустро накрылась. И старый Сивуч не возникнет. Он на халяву жалеть не станет даже самого себя. Вот разве Мишка Гильза? Сколько лет под одной крышей морились, махались, базлались. А незадолго до отъезда что-то случилось. И понравился пацан. Нет-нет! О том ни звука! У фартовых нет любви! Кто даст волю сердцу — теряет удачу, а потом саму жизнь! — так учил Сивуч.
Потому старалась не смотреть в его сторону, не слышать голос, не знать о нем ничего
Но, словно черт в бок толкал. Назло всему, поворачивала голову в сторону Мишки. Он стал замечать перемену. Удивился. Потом и сам почему-то не сводил с нее глаз…
— Потому что других девок рядом не было. Одна. Вот и смотрел, как на чучело. Был бы выбор — не оглянулся, — ругает себя Капка.
— Видел он девок. Всяких. Да не потянула душа. На нее смотрел. Не все в роже! Нашел, увидел в Задрыге что-то иное. Но тоже смолчал. Ни слова не обронил. Так и расстались молча. Теперь уж, вряд ли суждено встретиться…
Плачет Капка О Мишке и о море. Молча, сквозь зубы и веки.
Как мало прожито, как много пережито…
Холодеют синие губы Зубы намертво сцеплены. Ни звука сквозь них. Дыхание еле угадывается
— Жива ли она9
— Видишь, плачет! Выходит, жива!
Задрыга не слышит, ничего не чувствует. Она далека отсюда, от всех земных забот малины. Она теперь в саду, громадном и красивом, где много цветов и стрекоз, где птицы и бабочки одна другой прекраснее — порхают вокруг Капки, поют веселые и смешные песни.
Задрыга даже о рогатке забыла совсем. Зачем она ей? Девчонка кружится вместе с мотыльками, боясь наступить на цветы. Ей никого не хочется обижать, потому что вокруг все
добры и любят ее, как никто и никогда в жизни. Она не видела раньше ничего подобного. Ей так не хочется покидать этот сад. Да и зачем? Ведь никто не гонит Задрыгу отсюда, все рады ей.
И вдруг она слышит голос Сивуча. Он доносится издалека, из маленькой черной тучки, что спряталась в густой кроне дерева:
