Эльмира Нетесова - Колымский призрак
Темнело быстро. Надо спешить. Но сугробы, один выше другого, перемели трассу. Аслан вяз в них по пояс, тонул по плечи, барахтался, пурга засыпала его сверху, а он выползал и снова брел, отворотив лицо от ветра.
Сколько раз он падал и вставал? Столько же, сколько в жизни ошибался. Только прежние синяки не видны. А до нынешних— какое кому дело.
Травмы заживут, перестанут болеть ушибы. Ничего не болит лишь у мертвых. Живые в своей боли виноваты сами…
Ветер сбивал с ног.
«Вот так бы лечь и покатиться до самого дома. Бабке под дверь», — думал Аслан. И вдруг увидел вынырнувшую из сугроба волчью морду.
— Тьфу ты, падла! Откуда взялся? — замахнулся Аслан заводной ручкой, которую не решился оставить в машине. Прихватил с собой.
Зверь пригнул башку и словно растаял в пурге.
Еще вешка. Аслан провалился в сугроб по пояс. «За что это я зацепился плечом?» — оглянулся он назад.
Волк отскочил. В глазах голодная тоска. Пасть сводит от запаха добычи. Но как ее взять?
Аслан схватил ручку покрепче.
«Кто кем согреется, еще посмотрим», — подумал, искоса наблюдая за зверем.
Волк не заставил себя просить. Едва человек уселся на сугроб, кинулся на шею. Но удар по голове отбросил вниз, под сугроб, смял и напугал зверя. Волк облизал леденеющий нос, жадно обнюхал следы человека и, увидев, что тот уже скрылся за снежной пеленой, потрусил вдогонку, припав носом к снегу. Не потерять бы этот след в этой круговерти, где не только человеку, зверю жизнь не мила.
Может, выдохнется, устанет, упадет, тогда не поможет ему железная рука, — крался волк тенью.
Аслан слышал от зэков, что в волчьей стае самый голодный — волок. На нем, его удаче держится стая. И пока она сыта — жив вожак. Он кормит стаю, загоняя для нее добычу. Он настигает и задирает ее. А жрет ее — стая. Вожаку достаются лишь крохи. Потому что сытый вожак — не охотник. Чтобы быть вожаком, надо дружить с голодом.
Когда стая разобьется на пары, лишь последним покидает ее вожак, отняв у волков самую молодую и красивую волчицу. Потому что он — вожак. Он завоюет ее клыками. А потом, уведя в снега, сделает матерью своих волчат. Вскоре она прогонит его. Став матерью, забудет волка. Лишь некоторые, старые, растят волчат вместе.
«А может, этот — одиночка. Такие тоже случаются в стаях. По старости не досталось волчицы. Не решилась с ним уйти в снега ни одна из соплеменниц. И теперь он голодный, без логова и подруги, стал сущим наказанием всему живому? От него, покуда жив, не отвяжешься, Либо я, либо он не должен пережить эту пургу», — остановился Аслан перевести дух и почувствовал, как волчья морда ткнулась в сапог.
«Разлука» сверкнула в пурге, но зверь снова успел отскочить.
«Сколько же еще идти до участка!» — подумал Аслан, пытаясь разглядеть местность. Но за снежной бурей едва различил соломенную голову вешки.
Немело от холода тело, ноги с трудом ступали по снегу. Дойти бы…
Даже зверь устал от погони. След начал терять. Человеку, если хочет выжить, уставать нельзя.
Попробуй расслабиться! Колыма за это многих наказала. Если не хватит сил — умирай на ходу. Но пока дышишь — иди…
Пурга вышибала слезы из глаз, захлестывала дыхание, морозила, леденила человека. Но он шел настырно, по-бычьи угнув голову, напролом: отступать, возвращаться некуда. Жизнь — это то, что впереди.
Зверь со стоном, задыхаясь, плелся сзади. Как тень, как смерть, караулил.
Может, и присел бы передохнуть, — силы оставляли. Но волк не давал. Карауля гибель, заставлял жить.
Аслан нащупал вешку и вдруг сквозь свист пурги услышал человечьи голоса.
Кто они? На кого набрел — неважно. Люди. В пурге всяк беспомощен. Беда, непогодь и голод — всех сближают и примиряют.
Человек рванулся вперед. Жизнь! Но как больно прокололо бедро. Невозможно вырвать ногу из снега. Это волк…
Отчаянье толкнуло зверя на последний бросок. Человек услышал голоса. Обрадовался, а значит, расслабился. В этом — единственный и последний шанс. Иначе уйдет добыча — в свою стаю. Ее в одиночку не осилить. Люди, как и звери, выживают, когда их много. Тогда они сильны. А сейчас… Льется кровь в пасть по клыкам. Теплая. Сама жизнь… Зверь замер на секунду. Ради нее он плелся за человеком так трудно и долго. Но не зря. Свое не упустил…
Ручка опустилась мгновенно. Меж глаз. Из них — снопы звезд посыпались. И погасли.
Зверь ткнулся мордой в снег, повалился на бок.
Аслан закричал, оглушая пургу. Нога отказала. Вскоре к нему подбежали охранники. Взяли на руки, вынесли из сугроба. И он оказался в прокуренной палатке, которую охранники, по приказу нового начальника зоны, всегда брали с собой на случай пурги.
В палатке мужики роились вокруг печурки. И хотя брезентовое укрытие вздувалось пузырем, внизу держалось тепло.
— Принимай гостя с подарком, — смеялся охранник, положив убитого волка у входа в палатку.
— Эй, мужики, Аслану волк бедро порвал! Давай кто-нибудь рубаху почище!
— Ты пешком? А где машина? — склонился Илья Иванович к Аслану.
— На трассе. Застрял.
— Да погоди ты с тряпками. Промыть надо. Давай, Аслан, побрызгай на лоскут, — теребил Кила.
Вскоре ногу перевязали. Усадили Аслана к печке, дали чаю из общей кружки. И человек, успокоившись среди своих, начал согреваться.
Ломило ноги, руки; оживало, теплело лицо. Чьи-то руки подали ему вторую кружку чая, Аслан пил, не ощущая вкуса, торопливо глотая блаженное тепло.
Он смотрел в огонь не отрываясь. Слушал его разноголосую песню жизни.
— Поешь, — протянули руки кусок черствого, самого вкусного на свете хлеба. Аслан взял его в ладони, долго нюхал. Сказка иль явь? Если хлеб не сон, значит, жив.
Аслан ел неторопливо. Знал, больше не дадут. А ведь он с самого утра ничего не ел. И когда теперь доведется? Ведь кто-то отдал ему свое — последнее. За что? Да разве об этом говорят здесь? Сегодня ему помогли. А завтра, быть может, Аслану придется отдать последнее. Кому? Такому, как сам.
Стонет пурга за палаткой. Ревет и воет зима колымская. Кого спасает, кого хоронит, кого оплакивает.
Охранники пьют чай из одной кружки с зэками, делят поровну каждую затяжку папиросы.
Теперь бы выжить…
Бригада Килы вперемежку с фартовыми, сидят, теплом дыханий и плеч согреваются. Переговариваются тихо, почти шепотом:
— Да если бы бугор не заелся с начальником, дотянул бы свою ходку здесь без булды.
— Дурак он у вас был. Вот наш Кила со всеми умеет ладить. Даром что ущербный и грамоты не шибко, зато ума — палата. И мы с ним спокойно дышим.
— Да говорили мы бугру — не бычкуй. Лом хреном не перешибешь. Уступи. Да куда там! Думал, если Чинарь пришьет начальника — прежнего вернут. Либо испугаются его. На разборку запросятся…
— Мне сдается, что их увезли на «вышку». Всех. Видно, Чинарь начальнику раскололся. Иначе с чего так-то? Сразу после Чинаря?
— Если б в расход их списали, так мороки не было бы. Вывели бы на марь, из автоматов покосили бы. И не надо приезжих охранников и машины. Свои за пять минут управились бы.
— То раньше. Теперь в открытую не косят.
— Почему? Еще как, чтоб другим неповадно было.
— Ну что болтаешь? Без следствия не стреляли.
— Иди ты со своим следствием знаешь куда? То-то оно работает, что в бараке с десяток знают, за что осуждены, а сотня — понятия не имеет.
— Помолчите вы, трепачи. Чего разгалделись? — осек мужиков, своих и чужих, Илья Иванович.
— А чё, я не ботаю лишнего, — отвернулся фартовый и подвинулся в угол, давая место Илье Ивановичу.
— У нас полбарака «ни за чё», тоже язык вперед ума высовывали. Теперь вот парятся. Вам хоть не обидно, знаете за что. А будешь болтать, к твоей воровской еще хвост пришьют лет на десять. Тогда ты в зад свой брехун рад будешь всунуть, — оборвал бригадир.
— А как ты думаешь, Чинаря начальник из нагана размазал?
— Хоть жопой, мне какое дело? Влип дурак к бугру в лапы. Тот и рад. Теперь Чинаря нет, а и бугра не станет.
— Общак, падла, весь сгреб. Нам ни хрена не оставил.
— Пусть задавится. Обшмонают и заберет охрана, — говорили меж собой фартовые, уверенные, что их никто не слушает.
В палатке не протолкнуться. И все ж Аслана никто не тревожил. Он, полулежа, коротал время. Ждал, когда закончится ненастье.
Пурга улеглась на третью ночь. И люди сразу ожили, засуетились.
Весь день пробивал дорогу к участкам вспотевший от непосильной нагрузки «Натик». И едва его голос услышали зэки, закричали, ожили, заулыбались.
Боль отпустила и Аслана. Прихватив с собой волчью шкуру, он вскоре подъехал к машине. Натопил из снега воду, залил радиатор и только завел машину, услышал:
— Здравствуй, Аслан.
Упрямцев подъехал с первой машиной. Не спал. Лицо осунулось. Спросил коротко:
— В бригаде пурговал?
— Там. Только вот подъехал.
