Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения
Я отпустил его, вынул из кармана телефон и набрал номер, потом приставил к его животу пистолет:
— Одно слово лишнее — кладбище рядом.
Само собой, я не собирался осквернять Гольяновское кладбище, где был похоронен мой лучший друг Петя Швец, убитый такими же наймитами, как этот.
— Я слушаю, — раздался в наушнике старушечий голос.
У Рыжего в зобу дыханье сперло. Он нервно теребил ворот порванной рубахи, безмолвно шевеля губами. Пришлось прижать ствол плотнее.
— П-передайте д-для Да-авыдова, — стуча зубами, шепотом сказал Рыжий: — Д-двое во дворе и… трое в доме. Ее там нет… ее увезли в «Байкал»… эт-то озеро такое…
Ствол придавил ему живот и уперся в позвоночник.
— Гостиница, — подсказал я сквозь зубы.
— Гостиница, — повторил он.
В трубке что-то затрещало, я подумал, что это храпит старуха диспетчер, усыпленная скучной репризой Рыжего.
— Все записано, — неожиданно бодро доложила она после паузы. — Позвонит Давыдов — я ему передам.
Я спрятал трубку, вернул ему паспорт и деньги.
— Пошел в машину! — развернул за плечо и подтолкнул к «Жигулям».
Он покорно направился за овальным световым пятном; ноги его ступали нетвердо — трудно было поверить, что меньше часа назад он, размахивая заряженным пистолетом, бежал от меня с проворностью зайца.
Когда он наклонился, чтобы сесть в искалеченную машину, я ударил его по шее и, подхватив под мышки, усадил за руль. Удар был рассчитанно слабым, чтобы перед тем, как отрубиться, Рыжий успел допить оставшуюся водку. Что он и сделал — прямо из горлышка, непосредственно из моих рук.
Я позвонил по 02 и сообщил об автомобильной аварии в национальном парке «Лосиный остров» с северной стороны Гольяновского кладбища.
9
Одно из величайших достижений отечественной демократии выразилось в появлении ночных магазинов — в этом у нас с напарником разногласий не было. Ненастной сентябрьской полночью мы вошли в гастроном, купили большой полиэтиленовый мешок и набили его всяческой снедью, чтобы в ближайшие двое суток к этому вопросу не возвращаться.
Пока на плите жарились антрекоты и варились спагетти, я вымыл Шерифа в ванной, успел вымыться сам, пройтись по паркету шваброй и вытереть пыль. Потом мы устроили праздничное застолье, по-братски поделив еду: он уступил мне свою порцию виски, а я в его пользу отказался от копченой косточки.
Праздник увенчался звонком Валерии.
— Как вы там, мужики? Справляетесь? — спросила она.
— Сказать честно?
— Попробуй нечестно — у тебя все равно ничего не получится.
Я помолчал на пару франков. В доме напротив погасло последнее окно. За каждым из этих окон жили люди — счастливые и не очень, но, во всяком случае, никто из них не был несчастнее меня в эту ночь. Оттого, что моя жена была далеко, оттого, что ночь для меня превратилась в день и я вынужден был бодрствовать, когда все мои друзья спали, наконец, от одинаковой с Шерифом пищи, от общения с найденышем, поисков никуда не пропадавшего кавалера, от вчерашнего налета на псарню я чувствовал, что превращаюсь в собаку, почти физически ощущал, как по всему моему телу прорастает шерсть и мне нестерпимо хочется выть на луну.
— Ну ты же без нас справляешься! — позабыв о привычной шутливой интонации в наших разговорах, чужим голосом ответил я. — Нас тебе вполне заменяет твой сраный Париж! Тебя с твоим консерваторским образованием вполне устраивает роль гувернантки и апартаменты дворницкой в доме чиновника департамента по атомной энергии Боннэ. Зачем иметь собственного ребенка, когда есть чужой? Ты же у нас диссидентка, тебя не устраивает Москва, которая в последние годы отличается от Парижа разве что большими свободами. Здесь тоже круглые сутки работают магазины с теми же продуктами, которые ты покупаешь в маркете на Елисейских полях. Только здесь они дешевле. Я понимаю — у Боннэ есть повар, прачка и уборщица, а здесь тебе пришлось бы стирать, убирать и готовить самой. Я понимаю, быть литовской полькой в Париже лучше, чем быть русской в Москве, и мужа-детектива с сомнительной репутацией лучше любить издалека. Можно позвонить ему раз-другой в месяц, а все остальное время проводить в обществе блистательного наследника комиссара Мегрэ Марселена и не допущенной в «Гранд опера» «звезды» Виолетты Абиджан. Мы справляемся, Валерия. Вчера справились с китайским притоном, сегодня — с двумя рецидивистами. Вот только с поклейкой обоев сложнее — они все время недовольно морщатся и не совпадает рисунок.
Я ждал, пока она переварит то, о чем я думал целых полгода, но что впервые сорвалось с моего языка. А все из-за этого мохнатого трезвенника, отказавшегося от бурбона: если бы и этот продукт мы разделили поровну, меня бы так не развезло. Хотя как знать, как знать — может, я еще буду благодарить его за это.
В трубке было слышно, как шелестят франки, улетающие в черную бесконечность.
— Что с тобой? — тихо спросила Валерия. — Ты заболел?
— Нет. Я в здравой памяти и твердом рассудке, как никогда.
Ночь пронзили гудки отбоя. Я сварил густой кофе, наполнил японский термос с небьющейся колбой, купленный проездом в Цюрихе (сейчас таких термосов в Москве — пруд пруди), и отправился в свое бюро.
Главное лекарство от тоски — постоянная занятость, а для того чтобы быть занятым как можно больше, нужно как можно меньше спать. В три часа ночи я развел клей, раскатал на досках рулон обоев и принялся за работу. Я понял секрет: для того, чтобы бумага прилегала плотно и узор на отдельных полосах совпадал тютелька в тютельку, нужны три вещи: ночь, одиночество и желание от него избавиться. За три с половиной часа, напевая «Из Франции два гренадера», я справился с работой, над которой мучился полторы недели. Когда стремянка, доски, обрезки, ведро с клеем, кисти и прочее, что не имело отношения к будущему бюро, было вынесено прочь, я вымыл паркет, окно, двери и, стоя посреди офиса, мысленно расставил столы с компьютерами, определил место для оружейного сейфа, прикинул, куда посажу секретаршу.
Здесь не найдется места для зеркала в бронзовой раме, не будет софы и журнального столика с рекламными проспектами дизайнерских фирм, никаких кофеварок и самоваров — здесь не засиживаются и не отдыхают, здесь получают информацию, оружие, необходимую аппаратуру и уходят работать. Я, два агента и секретарша; три надежных маневренных автомобиля, режим работы — круглосуточный. Самый простой способ разбогатеть: не жрать ложками икру и не носить костюмов от Юдашкина, если у тебя на это нет денег.
Я превращался из собаки в бизнесмена.
Кто-то постучал в дверь кулаком. Такой стук в половине седьмого утра не предвещал ничего хорошего, но уж и на том спасибо, что не стреляли.
10
На пороге стоял мужчина за сорок, в фуфайке, надетой на несвежую клетчатую рубаху. Невысокого роста, с хемингуэевской бородкой и такой же длины волосами на голове, он смотрел на меня колючими черными глазами. Взгляд его не был ни добрым, ни злым — скорее изучающе-любопытствующим. От него пахло крепким табаком, может, даже махоркой. Жилистая загорелая шея с остро выступающим кадыком, морщины у глаз и в уголках губ, благородная седина и какая-то тяжеловатая, мужицкая основательность в осанке не позволяли причислить его к разряду бомжей, но судя по рваным ботинкам военного образца, не чищенным как минимум неделю, мятым, неумело залатанным на коленке штанам и еще чему-то из области непередаваемых ощущений, он был недалек от этого.
— Вы хозяин этой конторы? — густым прокуренным баритоном поинтересовался гость.
Руки, которые он не вынимал из карманов фуфайки, настораживали.
— Я.
Он снова замолчал, кивнул в ответ на какие-то свои мысли, переступил с нога на ногу.
«Может, ему в туалет нужно?» — подумал я.
Молчание затягивалось. Он замер, как прыгун-первогодок, забравшийся на десятиметровую вышку и вдруг оробевший.
— Вам сотрудники нужны? — поинтересовался хрипло и почему-то потупился.
— Кто? — я ожидал, что он выстрелит в меня, попросит денег или предложит услуги отделочника, наглядевшись в окошко, как я клею обои.
— Ну не знаю, кто. Могу сторожить. Или агентом, — он снова посмотрел на меня, но теперь его взгляд уже не был настороженным, в нем я прочитал безразличие подневольного.
— Ты кому крышу делаешь, мужик? — догадался, где зарыта собака.
Какая-то группировка внедряла в мою контору своего «быка», чтобы брать дань под видом его заработной платы. Фокусы эти были мне хорошо известны, и я давно готов дать отпор: не хватало детективному бюро делиться с бандитами!
— Себе, — со спокойным достоинством ответил визитер. — Зима на носу, холодно без крыши-то.
В голосе его заиграли железные нотки злости с примесью отчаяния; чуть заметное волжское оканье скрадывалось напевностью речи; там, внутри его, происходила какая-то адова работа, из глубины выглядывала сотая часть айсберга, как у человека, долгое время вынужденного жить среди чужих.
