Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения
Но открытие я все же сделал: между шторами в спальне пробивалась полоска света. С лестничной площадки второго этажа дома напротив, пожалуй, можно было что-нибудь увидеть. Не раздумывая я поднялся на пролет и вдруг почувствовал, что место на наблюдательном пункте уже занято. Восхождение еще на одиннадцать ступенек подтвердило мое предположение, основанное на запахе табачного дыма: у окна стоял мужчина в штормовке и курил. Лампочка светилась лишь на третьем этаже, в ее свете разглядеть наблюдателя не удалось, но ни на Ямковецкого, ни на кого бы то ни было другого из числа моих знакомых он не походил. Позвякивая ключами от собственной квартиры, я прошел мимо, не забыв сказать «соседу» «добрый вечер», преодолел еще один этаж, а потом еще — мужчина не уходил.
Пока я дотопал до седьмого этажа, в спальне Илоны погас свет — пришлось вызвать лифт и спуститься вниз.
Темно было и в гостиной, где я семь часов назад пил пиво: либо Илона легла спать, либо перешла на кухню, и мне ничего не оставалось делать, как снова обойти дом и вернуться во двор с подветренной стороны.
Напротив соседнего подъезда возле мусорных баков стоял голубой «Запорожец» со спущенным передним колесом. Он стоял здесь и вчера, и днем сегодня. К грязной крыше и капоту прилипло несколько опавших листьев. На кухне действительно горел свет, но еще до того, как я нашел глазами нужное окно, внимание мое привлек огонек сигареты в темном салоне «Запорожца», бросившего якорь, как я полагал, до следующего сезона. Огонек никак не мог быть отражением в стекле — двор оставался пустынным. Появление огонька во второй раз окончательно убедило меня в том, что в салоне кто-то есть. Спрятавшись за дверь парадного, я достал бинокль. Контрастный свет дежурной лампочки в зарешеченных окнах магазина, стоявшего под прямым углом к дому, выдал силуэт сидевшего в машине человека. В панели светился красный огонек — видимо, он слушал приемник или магнитофон.
Рискуя оказаться замеченным в зеркало, я все же вышел из укрытия и походкой делового человека пересек двор. Покатая жестяная крыша на высоте человеческого роста прикрывала ступеньки в подсобку или мастерскую по ремонту обуви — последнюю точку, откуда, пусть снизу вверх, но все же можно было понаблюдать за окнами. Но как только я, обойдя вокруг, стал возвращаться вдоль магазина, с подвальных ступенек послышался негромкий разговор, и о цемент звякнула пустая жестяная банка. Все банки издают одинаковый звук при падении, но я не сомневался, что эта была из-под «Хольстена»…
Майвин организовал засаду, зная, что Ямковецкий неминуемо явится сюда. Так вот почему он не переводил из этой опасной квартиры Илону! Она была приманкой, причем, судя по ее сегодняшнему (да и вчерашнему тоже) поведению, приманкой на добровольных началах — ей тоже хотелось заманить папашу в сети.
В памяти неожиданно вспыхнула давняя история. Классе, кажется, в девятом мы с ребятами отправились на Азовское море в Ейск, где жила тетка моего приятеля, и однажды пошли купаться ночью. Раздевшись догола, с криками бросились в волны, громко обсуждая непозволительно фривольные для шестнадцатилетних мальчишек того времени темы, не выбирая выражений, так как были уверены, что мы здесь одни, совсем одни, наедине с природой, и где, как не на вымершем ночном пляже, можно еще почувствовать себя свободными. А потом вдоль береговой полосы медленно прошла милицейская патрульная машина, и в свете ее фар я, к своему стыду и ужасу, увидел, что берег буквально усеян людьми — юными влюбленными парочками, мужчинами, женщинами, больными из близлежащего легочного санатория, которым было предписано дышать свежим морским воздухом. И все они нас слышали, и все видели привыкшими к темноте глазами. Волна стыда ошпарила меня с головы до ног, я подхватил одежду и побежал, запретив себе вспоминать об этом эпизоде на всю оставшуюся жизнь.
Сегодня все повторилось: двор, который я считал безлюдным, был напичкан людьми Майвина, организовавшего засаду на Ямковецкого. У каждого из них наверняка была рация, были — не сомневаюсь — и приборы ночного видения, о появлении постороннего во дворе и в подъезде дома на противоположной стороне бульвара все уже знали и рассматривали меня, как бабочку-махаона, распятую на предметном стекле.
Роль проверяющего посты мне пришлась не по вкусу. Предположение, что я далеко не единственный детектив, нанятый для поиска Ямковецкого, имело под собой все основания. Мой напарник мирно спал под дождик, барабанивший по крыше и струями стекавший по стеклам, отчего коричневый «Опель» Квинта напоминал подтаявшую шоколадку.
Больше в этом районе делать было нечего, как, впрочем, и во всех остальных. Нам с другом предложили гонку за «зайцем» — мы видели такое на кинологической выставке: нормальные рыночные отношения в условиях здоровой конкуренции. Шериф потянулся и перевалился на другой бок, захрапел и был трижды прав: «Живи согласно природе, и ты никогда не испытаешь бедности; живя по мнению света, ты никогда не будешь достаточно богат». Я тоже решил следовать этому предписанию Сенеки — включил дворники и, развернувшись, выехал на шоссе. Предстояло повернуть направо, спуститься по Никитинской на Первомайку, проехать мимо пока не орденоносного бюро «Шериф» — и завалиться спать до звонка Вадима Нежина.
Следуя Правилам дорожного движения, я включил правый поворот и посмотрел налево. К тыльной стороне магазина «Все для дома» подкатили белые «Жигули». На перекрестке сработал светофор, и в Щелковском направлении хлынул поток мокрых авто, в каждом из которых отражались фонари, фары следовавших сзади, стоп-сигналы и габариты шедших впереди, словно кто-то выпустил вдоль шоссе целую кассету сигнальных огней. Подобно праздничному фейерверку они устремлялись в темное пространство и рассыпались на ближайшем перекрестке вправо и влево, только одна точка — белые «Жигули» — оставалась неподвижной. Задняя дверца распахнулась, и в разноцветье огней я увидел силуэт пассажира, показавшийся мне страшно знакомым. Ну конечно! Из салона выходил не кто иной, как сам Владимир Владимирович Маяковский, с детства знакомый мне по своей чугунной копии на одноименной площади.
«Ну, Козел, считай подфартило: сам Бугай приехал проведать Телку!..» — все это я сказал себе уже на бегу, перекладывая пистолет имени Макарова из кобуры в карман куртки.
Бугай, оглянувшись, направился в проезд и скрылся за углом. Перейдя на шаг, чтобы не будоражить воображение оставшихся в «Жигулях», я свернул за угол, сделал десяток шагов в глубь двора и в растерянности остановился, не увидев ни Бугая, ни картины его захвата людьми Майвина. Если даже я что-то неправильно понял и он был одним из них — все равно: куда он, спрашивается, с его могучей фактурой, мог запропаститься?..
Догадка о том, что Бугай — пришелец и способы его перемещения в пространстве еще недостаточно изучены, оказалась несостоятельной; чья-то рука, подобная слоновьему хоботу, легла на мое горло и прижала голову к могучей груди.
— Я тебя предупреждал, чтобы ты здесь не появлялся? — пророкотало высоко в небе.
— П-пр… редуп-преж-жда-ли, — вырвалось сипение из моего бедного горла.
— Предупреждал, что пожалеешь о своем появлении на свет?
— Я и т-так… ж-жалею… — честно признался я.
Большой рост имеет свои плюсы и свои минусы. Плюсы заключаются в том, что человеку большого роста все люди кажутся лодками с налипшими на донья ракушками, которые нужно счищать перед тем, как плыть в революцию дальше. А минус двухметроворостого в том, что, когда он оказывается позади таэквондиста третьего дана, его мошонка находится точно на расстоянии резко выброшенной ребром назад ладони. Земной поклон Бугая я встретил киковым прямым ударом стопы, по-корейски именуемым «ап-чаги». Думаю, что слово «менты!», всколыхнувшее вечерний квартал, было его последним — остальное он договорил травматологу Склифа — в присутствии следователя.
Лично меня он перестал интересовать еще до того, как, взмахнув руками, навзничь упал на асфальт: в освещенном отрезке улицы неожиданно возник прохожий, которого я бы принял за случайного, если бы он сам не дал понять, что предупреждение Бугая имело к нему непосредственное отношение. Хлопнул выстрел, пуля прожужжала над моей головой, а когда я выскочил на улицу, белые «Жигули» уже сорвались с места и, миновав выезд из сквера, где стояла «шоколадка», устремились на восток по Щелковскому шоссе.
Стрелять в ответ я не стал, чтобы не будить Шерифа, но он проснулся сам, когда мы рванули в погоню с крейсерской скоростью сто километров в час, стукнулся башкой о плафон и стал лаять, упрекая меня, что я еду не то слишком медленно, не то слишком быстро. За перекрестком я. добавил до ста восьмидесяти, и расстояние между «шоколадкой» и «Жигулями» стало сокращаться. Назвать неизвестного стрелка гонщиком можно было с большой натяжкой — так, не выше первого юношеского разряда, — а «Жигули» хоть и хорошая машина, но далеко не автомобиль. При каждом торможении его заносило, светофоров он уже не видел — опоздал перед поворотом нажать на педаль, колеса проскользили юзом; чудом избежав столкновения с какой-то иномаркой, он промчал по Хабаровской к Лосиноостровскому парку, но за Кольцевую, однако, не выскочил — опасался постов или вообще не знал, куда едет.
