Всеволод Бенигсен - ВИТЧ
— Два балла, — не выдержав, сказал Максим, когда тот позвонил в третий раз и зло добавил: — По десятибалльной.
— А почему? — растерялся сценарист.
— Вам сказать почему?! — вспыхнул Максим.
— Да, — уже несколько нагло заявил автор.
Максим, чертыхаясь, раскопал в стопке распечатанных текстов нужный сценарий, но, поскольку совершенно не помнил сюжет, стал яростно тыкать несчастного сценариста в грамматические ляпы, скрупулезно подчеркнутые красным фломастером.
— «Прилив радости и смеха на лице Андрея» — это что за ремарка? На каком вообще языке? А потом что будет? Отлив плача и горя? А вот еще перл. «По окончании курортного сезона туристы депортируются в Россию». За что же им такое наказание? А вот еще. «Во дворе гуляют два петуха другого рода». Это что за род такой? Женский?!
Отчитав сценариста, Максим посоветовал тому выучить сначала русский язык, а потом уже садиться писать. Больше бедолага не звонил.
Разобравшись с надоедливыми «кредиторами», как он называл сценаристов и продюсеров, Максим целиком сосредоточился на работе и за пять дней умудрился написать почти шестьдесят страниц.
В конце недели объявился Зонц.
Звонок застал Максима не то чтобы врасплох, но, увлекшись работой, он слегка подзабыл о существовании Зонца. Впрочем, без воспоминаний глагольцев было все равно не обойтись.
— В общем, едем в Привольск, Максим Леонидович, — сказал Зонц как всегда неестественно бодрым голосом.
— Когда?
— Завтра с утра. Я заеду за вами в десять. Дорога не то чтобы дальняя, но слегка путаная, и возможны пробки. Так что запаситесь терпением.
После разговора настроение писать почему-то пропало, но Максим силком заставил себя продолжить и, как ни странно, постепенно набрал потерянный темп. Так до вечера и стучал.
Ночью ему приснился все тот же сон. Кожаный диван и плазменная панель телевизора. Женщина с глянцевым журналом и девочка с комиксами. Пес, уткнувшийся носом в миску с фирменным кормом, и дорогой ворсистый ковер, на который Максим стряхивает пепел сигареты. И снова все то же пластмассовое ощущение полной безжизненности происходящего. Затем, как обычно, в сон вклинился вой то ли сирены, то ли сигнализации, который плавно перешел в звонок электронного будильника.
Максим разлепил веки. В окно било солнце. Он приподнял голову и посмотрел на часы. Половина десятого. Надо вставать.
Нечеловеческим усилием воли Максим скинул на пол ноги и тряхнул тяжелой сонной головой. Затем побрел в душ.
Позавтракав на скорую руку — чай, бутерброд, — оделся и спустился вниз. Там его уже ждал пунктуальный до тошноты Зонц.
— Не выспались?
— Нет, — плюнув на политес, честно ответил Максим.
— Ничего, — рассмеялся Зонц. — В дороге выспитесь.
После чего услужливо открыл дверцу своей машины.
— Как книга?
— Спасибо, движется.
— Ну, значит, и нам пора.
Никакой связи между книгой и их путешествием Максим не увидел, но у Зонца вообще все вытекало одно из другого, словно повинуясь какому-то всемирному закону сообщающихся сосудов.
Ехали на сей раз на служебном джипе Зонца. Максим уже давно запутался, какие машины у Зонца личные, а какие служебные. Видимо, и теми и теми он пользовался попеременно и тогда, когда хотел. Более того, Максим до сих пор не понимал, где живет Зонц. Квартира, где проходила первая встреча, была явно пока нежилой — там даже мебели не было. Значит, как и говорил сам Зонц, за городом. Но даже примерных координат своей загородной резиденции Зонц ни разу не выдал. Была ли у него семья, родители, жена, дети, домашние животные — все это тоже оставалось загадкой.
Зонц не говорил на личные темы. Вообще чем дальше, тем острее Максим ощущал двоякость своего мнения о Зонце. С одной стороны, ему импонировали уверенность и красноречие последнего — ни тем ни другим сам Максим не обладал и отчаянно завидовал таким, как Зонц. Но с другой стороны, ему почему-то все чаще вспоминался один эпизод из школьного детства.
Надо сказать, что с одноклассниками у Максима отношения складывались не самые теплые. Школа находилась в рабочем районе, так что большинство учеников были самого что ни на есть пролетарского происхождения. На таком фоне Максим с отцом-филологом и мамой-переводчицей сильно проигрывал. Главным заводилой и авторитетом в классе был хулиган Васька Щербина по кличке Щербатый, который Максима не обижал, но относился презрительно. Однажды во время большой перемены в присутствии нескольких мальчишек, которые вечной свитой таскались за Щербатым, Васька похвастался, что он уже водил отцовский самосвал. Все, конечно, тут же стали умолять дать и им посидеть за рулем.
— Дам, дам, — ответил Щербатый снисходительно, — кроме Макса.
— Чего это? — обиделся Максим, хотя самосвал его совершенно не интересовал.
— А ты же интеллигент, — сплюнув сквозь передние резцы, сказал Васька. — Мы будем самосвал водить, а ты книжки читай.
И, воодушевленный смехом своих подпевал и прилипал, добавил:
— Вот вырастешь ты и будешь идти по дороге с палочкой и в очках. А я на самосвале тебе навстречу. Бу-у-у-у-у, — загудел Васька, крутя воображаемый руль воображаемого самосвала.
Максим задумался. С одной стороны, превосходство транспортного передвижения над пешеходным было очевидным. Тут Щербатый будет во всех смыслах смотреть на Максима сверху вниз. С другой — Васька исходил из ложной предпосылки, что самосвал у него уже есть (на самом деле самосвал был у его отца, да и то не личный), а у Максима никогда не будет машины. Еще Максима в рассказе Васьки немного смущали очки (у самого Максима-то было прекрасное зрение), но он знал, что в народном сознании всякий интеллигент близорук. Правда, то, что всякий интеллигент еще и инвалид, который почему-то должен брести по дороге пешком с палочкой, Максима озадачило. Однако и это легко объяснялось — в конце концов, ученые люди много читают, за здоровьем не следят, на свежем воздухе не работают, физический труд не уважают. Тут любой инвалидом станет.
— Р-р-р-р-р-р, — рычал Васька, давя на воображаемую педаль газа.
— И что? — перебил его Максим, косвенно признав возможность столь печального развития событий.
— Что «и что»? — удивился Васька, забыв про руль.
— Ну, я иду, а ты навстречу на самосвале. И что?
— Ну, я тебя и перееду, — пояснил Васька, видимо, искренне считая, что это единственный разумный выход из сложившейся дорожно-транспортной ситуации.
— Ну и дурак, — сказал Максим, подумав про себя, что нет смысла тратить время на болтовню с идиотом.
Щербатый побагровел от злости и даже хотел сначала врезать Максиму в ухо, но потом передумал. Наверное, решил, что рано или поздно все равно задавит Максима — чего раньше времени силы тратить?
Нет, Зонц вовсе не был похож на слегка приблатненного Ваську, но, как ни странно, в его компании Максим тоже чувствовал себя каким-то хлипким интеллигентом, которого на самосвале переехать — что раз плюнуть. Почему — сам не знал. Зонц был вежлив и обаятелен, но как-то… дико неискренен, что ли. И во все его разговоры об интеллигенции, таланте, государственных интересах Максим почему-то не верил. Да, Зонц был вполне интеллигентен, но каким-то шестым чувством Максим понимал, что заботят того вещи гораздо более прозаические и приземленные. Только не мог понять, какие именно. И каждый раз, когда Зонц улыбался своей всепокоряющей улыбкой, Максим начинал ощущать себя тем самым старичком с палочкой, которого собирается переехать самосвал. Скорее всего дело было в том, что Зонц был из «хозяев жизни», Максим же был из вечных рабов. Еще на их самой первой встрече в ресторане Максим почувствовал что-то неладное. Дело было в том, что Максим совершенно не разбирался в людях. Он всегда одалживал деньги не тем, кому надо, то есть тем, кто потом не возвращал, а отказывал, наоборот, тем, кто как раз был обязателен. Он доверял женщинам, которые его впоследствии обманывали, а «закрывался» с теми, кто его как раз-таки и не предал бы. За помощью всегда обращался к тем, кто его посылал куда подальше, а осторожничал с теми, которые ему почему-то не нравились, хотя именно они-то и были готовы ему помочь. Но «опыт — сын ошибок трудных». И постепенно он научился управлять этой своей неразборчивостью. Он понял, что ошибается в людях с точностью до наоборот, и потому при новых встречах включал мозг, но отключал интуицию, которая, увы, его столько раз подводила. Встретившись с Зонцем, он сразу понял, что интуицию надо отрубать, и чем быстрее, тем лучше, ибо Зонц ему понравился немедленно и безоговорочно. Максим отчаянно дергал рубильник, отвечающий за интуицию, но тот как будто заело. Зонц продолжал ему нравиться. Однако мало-помалу интеллект стал оттеснять эмоции на задний план, и Максим облегченно вздохнул. Теперь он уже мог оценивать слова и поведение Зонца более или менее критично. Тот, кажется, это почувствовал и слегка занервничал — ему явно хотелось быть своим на все сто. Неслучайно в его интонациях так часто стали звучать доверительные нотки, хотя он явно обладал такими полномочиями, что мог бы подавить любого силой. Но силу Зонц не уважал. Он был красив, обаятелен и хитер. Ему хотелось любовного подчинения. В молодости он считал высшим пилотажем снять красивую проститутку, но снять так, чтобы в итоге она не только не взяла с него никаких денег, а была бы еще благодарна и довольна. Удавалось это не всегда, но когда удавалось, Зонц ощущал невероятный душевный подъем. Похоже, окружающую его действительность Зонц воспринимал именно как такую красивую проститутку. Снять, трахнуть и услышать в конце «большое спасибо».
