Андрей Молчанов - Цепная реакция
“Новые” вынужденно считались с “синими”, во-первых, из-за их отмороженной непредсказуемости, а во-вторых, из-за традиционного главенства блатных над миллионной массой зековского покорного быдла.
Данный факт сугубо практического и формального симбиоза также поселял в смекалистом Витьке некоторые надежды…
Вскоре в бардаке разгорелся скандал: попавшая в поле зрения “мамочки” Аллы тридцатилетняя Надежда, также провинциальная украинка, работавшая продавцом на рынке, который курировал Крученый, наотрез отказалась работать в качестве шлюхи, хотя поначалу дала на это согласие.
Согласие было вынужденным, ибо у Надежды украли выручку за неделю торговли, и вербовку привлекательной одинокой женщины, кормившей своими московскими заработками престарелую мать и малолетнего сына, живших в селе под Харьковом, осуществлял лично Крученый — бестрепетный и грозный, как демон.
Витёк, привезжий Чуму в квартиру, где ныне обитал вор, топтался в просторной прихожей, прислушивась к глухо доносившимся из-за остекленной цветным витражом двери кухни, рассуждениям высшего руководителя:
— Отказывается, сука? Ну и хорошо! Алка тоже хвостом крутит, самостоятельная больно стала… Вот и научим ее нашим выводам… Девка к батарее прикована? Так… Вечером собираетесь в хате втроем: ты, Антон и — Алла. Девке кляп в рот, и режьте ее на лоскуты. А Алка пусть смотрит, запоминает. Мясо в пакет упакуете и — на свалку. Подальше от дома только… Водилу своего этого… Пусть в стороне будет, чего-то не нравится мне колхозник твой… Или смотри — пусть тоже вымажется…
Витек с силой сцепил в замок хрустнувшие пальцы. Вот, жизнь… Ведь когда впервые увидел он эту Надежду, трепыхнулось у него возбужденно и гулко сердце: какая баба! Вот бы с такой жить-поживать… Не из этих ведь шкур липких…
А потом враждебная отчужденность нахлынула: коли здесь, то — такая же, и нечего в лазоревые хламиды ее наряжать… Да завтра же ее окучит! В любом варианте. А оно — вон как… Конец бабе! Да и еще его в мясники припашут… Вот, погань!
Выйдя в прихожую, Чума внушительным тоном произнес:
— Лети в диспетчерскую, Алке скажешь, что буду в семь вечера. Телка там к батарее наручниками приклепанная сидит — можешь попользоваться. Легко. Противиться станет — пасть заклей и бей, как кузнец оковалок… Но — чтобы не сдохла, у нас воспитальное мероприятие с ней намечается. Что еще? Путан по ночным страдальцам развезешь, греби к Веслу. И жди меня у него на хате завтра утром, дело есть.
Витёк услужливо наклонил голову, выражая полнейшее согласие с полученными указаниями. Относительно рекомендации пользования пленницей глумливо проронил:
— Благодарствую… Отметимся. Оторвемся, вернее! Баба — шик!
— Ну, давай-давай, — гадливо покривился Чума, подталкивая его к выходу.
Сев в машину, Витёк в сердцах ударил себя кулаком в ладонь. Произнес потерянно:
— Ну, уроды без привязи!
Пройдя тюрьмы и зоны, став наблюдателем бесчисленного множества измывательств, подлости, кровавой жестокости, он, удачливо избегнув многих пронесшихся над самой макушкой напастей, однако закаленно приемля насилие, как неизбежную данность, сейчас, пребывая в тесноте колючих бандитских пут, вдруг отчетливо осознал весь мрак того ада, в котором вынужденно оказался. Но ведь — вынужденно, с расчетом… А Надежда? Незадачливая несчастная дуреха…
Приехал в диспетчерскую.
Алла сидела на кухне, попивая сухой мартини и смотрела телевизор. Хозяин квартиры, мертвецки пьяный, спал в своей комнате.
— Чума сказал, — развязно начал Витёк, обращаясь к хозяйке проституток, — что Надя в отказ пошла, сегодня воспитывать ее будут…
— Когда он приедет? — не отрываяясь от экрана, спросила “мамочка”.
— Велел, чтобы ты тут в семь часов вечера присутствовала.
— Что с ней делать будем? — Алла коротко указала рукой себе за спину. Ее целиком занимала эротическая сцена мыльной оперы.
— Чума сказал, для начала я могу попользоваться…
— И то верно… — Порывшись в кармане халата, она достала ключи от наручников.
— Да я с ней и так слажу, — хмыкнул Витёк. — Даже интереснее…
— О, тогда и я посмотрю! — оторвалась старая развратница от телевизора. — Страсть люблю акробатов…
— Зенки вывалятся! — угрюмо молвил Витёк. — Обойдешься! Дай нож!
— Зачем тебе?
— К глотке приставлю, чтоб не дергалась, гнида…
— Возьми вон… На мойке…
Войдя в комнату, наткнулся на затравленный, исполненный ненависти взгляд женщины, сидевшей на полу возле батареи.
Смущенно приблизившись к ней, Витёк поднес палец к губам в предостерегающем жесте, затем, наклонившись, зашептал на ухо:
— Сиди тихо, поняла?.. У Чумы приказ: порезать тебя сегодня на куски. В назидание… Короче — труба! Прямая, без изгибов. — Перегнувшись, он рассмотрел наручники. Усмехнулся: — Китайское железо… — И, вытащив из кармана щипчики для ногтей с вмонтированным в них кривым дугообразным лезвием, вставил его острие в паз замка, сноровисто провернул приученными слесарить пальцами. Замок открылся. — Делаем так, — продолжил Витёк. — Я отвлекаю Алку, закрываю дверь на кухню, а ты — в коридор. Запор — на защелке… Дверью не хлопай. Вот… — Он судорожно порылся в карманах, достал сто долларов: — На, большего нет… Я тут сам в рабах… — И добавил виновато, глядя в ее серые, настороженно распахнутые глаза: — Нравишься ты мне, Надежда… Как увидел тебя, так сразу и… Такая история. — И — внезапно для самого себя, осторожно поцеловал ее в висок.
— Так, может, вместе?.. — прошептала она.
— Не время… Адрес мне свой скажи…
Она произнесла название поселка под Харьковым.
— А улица?
— Октябрьская, два…
— Ну, бывай! — Он стиснул ее плечо. — И учти — приеду. Скоро.
Вышел из комнаты, вернувшись на кухню. Закрыл за собой дверь.
— Больно ты скоро…. — произнесла бандерша, истомленно потянувшись всем телом.
— А ну ее, тварь!.. — отмахнулся виновато Витёк. — Дергается, как на пружинах… Неинтересно!
— А чего интересно? — с озорством посмотрела на него Алла.
— Вот с такой бы женщиной, как ты… — Витёк, присев рядом, обнял многоопытную жрицу плотской любви.
На него пахнуло бабьим потом и дорогой парфюмерией.
— Да иди ты! — отодвинула она его руку.
— Это почему?
— Не в моем вкусе, понял?! — В глазах ее блеснула отчужденная злость.
— А если за пятьдесят баксов?
Взгляд Аллы тут же кокетливо залучился.
— Это предложение можно рассмотреть…
Витёк, усердно прислушивающийся к долгожданному осторожному скрипу ведущей в квартиру двери, наконец расслышал его — боязливый, краткий… И, небрежно взбивая кончиками пальцев локоны повелительницы чаровниц, громогласно продекламировал:
— Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у блядей… Почему они не вьются у порядочных людей? Потому что у людей, — объяснил с горестным нажимом, — нету средств для бигудей… Ведь порядочные люди тратят деньги на… Эх! — прибавил. — Были бы сейчас эти пятьдесят! Может, в долг, а?
Взор бандерши снова посуровел:
— Ага, монгольскими тугриками по перечислению…
— Ну, как знаешь, главпункт проката…
Попили кофе, покалякали о тяготах жизни и о проблемах эпидемии охвативших столицу венерических заболеваний, чья профилактика концентрированным раствором марганцовки искушенная Алла считала самым действенным средством.
Наконец, зевнув, Витёк сказал, что пора ему начинать объезд точек — девчонки свое отработали…
Выходя из квартиры, он даже не обернулся на дверь комнаты, за которой, по идее, томилась предназначенная для кровавого заклания жертва бандитских амбиций.
Однако вечером, выпивая в компании Весла, был потревожен истерическим телефонным звонком.
Звонил пышущий негодованием Чума:
— Ты зачем телку от магистрали отковал?!!
— Да ты чего?.. — возмущенно произнес Витёк. — Ну, лепишь! Извини, конечно… С какого еще хрена я бы ее…
— Ко мне! Срочно! На полусогнутых!
— Чума, да ты совсем… Тачка на стоянке, мы с Веслом киряем… О чем базар? В бега она, что ли, подалась?
— Ладно, утром приеду, объясню, — внезапно сбавив обороты, промолвил Чума. — Упорхнула, канарейка…
— Как?!
— Хрен знает… Браслеты распрягла… До завтра, в общем!
— Надька сбежала! — с изумлением доложил Витёк неторопливо раскуривающему косячок Веслу.
— А… Ну… Алке — финалис вагиналис! — вынес тот невозмутимое резюме.
— Чего?
— Это так по латыни наше «п…ц»!
Приехавший утром Чума выглядел удрученным и озлобленно-задумчивым, однако никаких претензий по поводу побега строптивой пленницы Витьку не высказал, приняв, вероятно, версию о некачественных кандалах. Усевшись за стол, повелительно объявил:
