Сергей Зверев - Минный дрейф
Вот тогда-то, года полтора назад, и созрел в голове Дмитрия Анатольевича честолюбивый план приватизировать эти развалины и воссоздать здание в первоначальном виде вместе с парковым ансамблем. И хоть идея эта сильно попахивала барскими замашками, о чем попервоначалу и судачили в окрестных деревнях, фермер не очень-то и прислушивался к общественному мнению, вкладывая в реставрацию всю душу и свято веря в то, что несет оторванному от цивилизации крестьянству зачатки культуры. Надо сказать, что за дело Дмитрий Анатольевич взялся с присущим ему рвением. В первый же год он пригласил из Санкт-Петербурга архитекторов и реставраторов, которые ползали вокруг усадьбы почти что все лето, а к сентябрю предоставили хозяину зверофермы приблизительную смету и уехали восвояси, предоставив Глазычеву расплачиваться за свое чудачество самостоятельно. Всю осень, зиму и весну Дмитрий Анатольевич пропадал в Северной столице, прицениваясь и подыскивая подходящих и не очень дорогих подрядчиков. И уже к началу нынешнего лета обветшалое помещичье здание покрылось лесами, и на новоявленной строительной площадке с понедельника по пятницу слышались бодрые крики рабочих, которые затихали только с наступлением выходных дней.
Весной этого же года предприимчивый хозяин фермы притащил из каких-то архивов план приусадебного парка и выгнал почти всех жителей поселков Никольское и Ульянка на платный субботник. Под чутким руководством Дмитрия Анатольевича, получив по двести рублей на нос, труженики села за два дня в точности воссоздали дореволюционную планировку, засадив парк почти двумя сотнями саженцев дубов, елей и кленовыми породами. Кроме того, в один из дней Глазычев нанял экскаватор и протянул через парк небольшое русло рукотворной речушки, озерцо и сложенный из ненужных камней грот. Впоследствии Дмитрий Анатольевич собирался выпустить в речушку несколько пар бобров со своей фермы, купить пару лебедей, а в отреставрированную усадьбу свезти купленную у питерских антикваров мебель и шедевры кисти прославленных русских мастеров живописи.
Новоявленный помещик собственноручно срубил себе уютную беседку, которая тут же в народе получила название «глазычевской», и по вечерам Дмитрий Анатольевич частенько просиживал в ней, с удовольствием наблюдая за работой строителей.
Сегодня же хозяин зверофермы направился к своему любимому детищу с другой целью. Войдя в творение рук своих, Дмитрий Анатольевич постелил на дощатый столик ярко иллюстрированный журнал, водрузил на него бутылку водки, хрустальный стакан, солонку с крупной, темной солью, порезал краснобокие помидоры, огурцы, хлеб и мечтательно уставился на закат.
Впрочем, розовым солнышком он любовался не долго. Во-первых, к вечеру после вчерашнего стресса и выпивки у него разболелась голова, а во-вторых, надо было привести в порядок мысли. Лекарство стояло прямо перед ним, и Дмитрий Анатольевич недолго думая откупорил пробку, щедро плеснул беленькой в стакан и с нескрываемым удовольствием выпил, закусив помидором, круто посыпанным солью. Не откладывая дела в долгий ящик, Глазычев налил себе еще полстакана и снова залпом выпил. Через несколько минут боль отпустила, в голове прояснилось, появилась легкость и способность соображать.
– Значит, так, – тихо произнес Дмитрий Анатольевич, любуясь из своей беседки поэтической красоты закатом. – Что мы имеем? А имеем мы то, что тебя, дорогой Дмитрий Анатольевич, обвинили в сумасшествии, белой горячке и еще невесть в чем, – обиженно пробормотал новоявленный помещик. Жениться Глазычев до сих пор не сподобился, и, кроме зверофермы, работы и банковского счета, у него ничего не было, как не было здесь и близких друзей-знакомых, с которыми можно было бы вот так запросто побеседовать на такую волнительную тему. Поэтому Дмитрий Анатольевич частенько пускался в беседы с самим собой, не усматривая в этом ничего дурного.
– Возможно, что так оно и есть на самом деле, – продолжал рассуждать хозяин зверофермы, – я не медик и по этой причине симптомов, понятное дело, знать не могу. Только возникает вопрос – с чего бы это? Алкоголь исключен, – уверенно убеждал себя Дмитрий Анатольевич. Выпивал он действительно раз в две-три недели, так что его никак нельзя было назвать не то что алкоголиком, а даже обычным выпивохой.
– Никаких нервных потрясений в последнее время у меня не было, если, конечно, не считать массовый побег бобров с фермы. Но от этого никак с ума не сходят, – соглашался с собой зверовод. – Так что, господа хорошие, как тут ни крути, а труп – был. Искать надо лучше, – посоветовал Дмитрий Анатольевич далекому участковому Михальчуку и снова на два пальца налил себе в стакан. – Труп, видите ли, он не обнаружил, – горячился Глазычев, ободренный уже почти половиной бутылки водки. – Так возьми да обнаружь! Какой, интересно, убийца оставит свою жертву плавать по реке? Кино хотя бы смотреть надо, профан, – издевался над правоохранительными органами раззадоренный Глазычев и вдруг замер, пораженный собственной догадкой: – Точно! Откуда убийца мог знать, что я сижу на берегу и поджидаю Свиристелкина? Не мог он этого знать. Никак. Факт. Всадил эту штуковину бедолаге в глаз и вытолкал его наружу. В пещере-то плыть с трупом неудобно! – Дмитрий Анатольевич возбужденно обсуждал открывшуюся его взору столь очевидную картину недавно произошедшего преступления: – Вот бандит его и пустил впереди себя. А тут я сиднем сижу у берега. Да еще с испугу заверещал что было мочи и побежал, дурак, – в этот раз хозяин зверофермы напустился с руганью на себя. – Сидел бы на месте, наверняка бы убийцу увидел. А так – пока я носился по полям, как подстреленный, бандит спокойно привязал к трупу камень или еще что тяжелое и отправил бедного Свиристелкина на дно. Нет трупа – нет убийства. А пока еще тело найдут… Да еще как раз в излучине. За ночь могло на добрых полкилометра отнести! – Пораженный столь очевидными фактами, Дмитрий Анатольевич замолчал, налил себе водки и взял в другую руку крупный пупырчатый огурец. – Завтра надо будет обязательно сказать об этом участковому, – отдал сам себе распоряжение Глазычев. – А лучше – сегодня, немедленно. Ишь ты, нашли мне сумасшедшего! Да сами вы придурки недалекие! – Хозяин зверофермы решительно опорожнил стакан и понял, что «немедленно» и «сегодня» у него вряд ли получится. Почти триста граммов выпитой водки дали-таки о себе знать. Вчерашние «старые дрожжи» с удовольствием приняли в свои ряды алкогольное пополнение, и Дмитрий Анатольевич, поборовшись еще несколько минут со ставшими вдруг непослушными собственными ногами, раздвинул руками остатки нехитрой снеди и, устало облокотившись на столешницу, провалился в глубокий сон.
Впрочем, спать ему пришлось не долго. Все-таки Санкт-Петербург находится не на широте Ялты, и если в южном городе в конце лета наступает «бархатный сезон», то в городе на Неве августовская жара никак не отражается на ночной температуре. Здесь днем может быть двадцать пять тепла, к вечеру температура способна опуститься до пятнадцати, а к ночи и вовсе ожидай похолодания. Так было и в этот вечер. Солнце еще не успело окончательно спрятаться за горизонт, как с близкой реки задул свежий прохладный бриз.
Подремав часика два-три, Дмитрий Анатольевич поежился и проснулся. Сумерки сгустились настолько, что с трудом можно было разглядеть стрелки циферблата.
– Однако, поздновато уже, – севшим голосом просипел хозяин зверофермы и решительно вылил почти весь остаток водки в стакан. – Ладно, к участковому завтра схожу, – решил Дмитрий Анатольевич, приподняв стакан. Но на сей раз выпить ему не удалось.
Почти все деревца, с такой любовью посаженные им несколько месяцев назад на месте заброшенного приусадебного парка, были сгрызены. Вверх карандашными остриями торчали лишь обглоданные пеньки.
– Что за ерунда, – пробормотал Дмитрий Анатольевич, ощущая, как внутри него густой волной к самому горлу поднимается страх. – Еще же пару часов назад все было в полном порядке…
И тут в нескольких десятках метров, вниз по склону реки, загорелся красно-рыжий огонь, который полыхал прямо из-под земли. В наступавших сумерках ощущение было такое, будто сама земля разверзлась и пламя преисподней вместе с густым синеватым дымом вырывается из ее недр.
– Чур меня… – прошептал смертельно перепуганный зверовод и, бросив зазвеневший хрустальным звоном стакан, неумело перекрестился, – чур меня…
В багровом свете адского огня Дмитрий Анатольевич увидел стаю бобров, которые усердно сводили на нет хрупкие саженцы и тащили их прямо к разверзшимся вратам дьявольского огня. Глазычев замер, с неподвижным изумлением взирая на ужасы босховского великолепия, но когда из-под земли, прямо из светящейся бездны, выбралось блестящее бесовское отродье и, громко сопя и стеная, прихрамывая направилось прямо в сторону окаменевшего от ужаса зверовода, Дмитрий Анатольевич не выдержал.
