Солдаты далеких гор - Александр Александрович Тамоников
Он посмотрел в сторону немцев. Ах, вы сволочи. Еще один хороший парень умер, от вашей руки погиб. Не прощу, никогда не прощу вам этих смертей: наших парней и девчонок, матерей наших и наших солдат, которые мужественно встали в едином строю, заступили дорогу врагу, бьют его там, где видят. «Все сдохнете, всех вас в землю втопчем», — зло подумал Сосновский. Ему не было горько и обидно, что немцы теперь уже отрезали ему путь в сторону вершины «конская голова». Не увести ему их от госпиталя в ту сторону. Но есть еще одна лазейка. «Ну-ка, кто из вас рискнет повторить мой маневр?»
Прошептав: «Прощай, Митя», Сосновский вытащил из его подсумка два последних полных магазина. Там, слева от его укрытия, был небольшой спуск. Довольно крутой, а под ним карниз, которого совсем не видно сверху. Они с Митей прошли его, когда поднимались сюда. Гитлеровцы думают, что окружили его. Хрен вам! Сосновский поднялся в полный рост и длинной очередью свалил двух десантников, находившихся ближе всего к нему. Их было еще много, слишком много. Больше двух десятков человек. Кто-то был за камнями, кто-то шел открыто, чьи-то головы он едва видел за деревьями. И когда все они обернулись на его выстрелы, Михаил пробежал несколько метров, остановился, а потом прыгнул вниз на склон.
Он катился, пытаясь не выпустить из рук автомат и защитить голову. Ударившись боком, зашипел от боли, потом ободрал локоть и скулу, мир вертелся перед его глазами: виднелись то ели, то камни, то голубое небо, и тут же внутри мелькнул животный страх — а если он пролетит мимо тропы? Но тут он сильно ударился, спина уперлась в мягкий мох и траву, и круговерть перед глазами прекратилась. Правда, в голове еще шумело, но Сосновский понял главное — он лежал на твердой земле, а не летел в пропасть, не висел на краю, был цел и относительно невредим. Ничего не сломал и может встать… наверное.
Голоса были слышны вверху, его искали. Перекатившись по тропе к самой скале, Сосновский отдышался, проверил, целы ли ребра и ноги с руками. Все было цело, хотя и побаливало. Теперь встать и бежать туда, в противоположную сторону. Сосновский поднялся и, держа оружие наготове, пошел боком по тропе, прижимаясь спиной к скале. Нужно отойти подальше, пусть пока ищут. Скоро увидимся!
Метров через пятьдесят карниз закончился, но выступы скалы были здесь довольно крупными, и Сосновский, закинув автомат за спину, полез по скале вверх. Лезть было удобно, некрутой подъем, но довольно затяжной. Замирая и прислушиваясь к звукам, он поднимался минут пятнадцать и, когда оказался у самого верха, снова замер и чуть высунул голову. Немцы ушли далеко вперед. Они растянулись по лесу, ища какие-то следы или пытаясь понять, сколько здесь еще врагов и чего им ждать. А может, они заблудились? А может, они с Митей убили проводника? Это было бы забавно. Такая толпа без проводника и не знающая, сколько врагов ей противостоит.
«А вот поиграем теперь. — Сосновский выбрался наверх и лег на живот. — Так, осмотреться. Здесь, выше этого обрыва, рельеф относительно ровный, изменения плавные, только много больших камней, выходов скал среди деревьев и большие сосны и ели. Дистанция прямой видимости зачастую метров десять. Путь вниз я им искать не дам. Они будут ловить меня. Как там у Киплинга: «И началась самая увлекательная из охот — охота на человека»?»
Сосновский сумел около двадцати минут следовать за гитлеровцами, поняв, что они ищут спуск. Ну что же, если он нападет на них сейчас, они решат, что спуск есть и он в другой стороне. Ведь куда-то же исчезли нападавшие и откуда-то взялись снова. Это должно подействовать. И Сосновский старательно, даже с каким-то злорадством положив ствол автомата на камень на уровне лица, прицелился и дал очередь. Двое немцев упали. Десантники бросились искать укрытие, а Михаил продолжал целиться и бить точными очередями. Опустошив магазин, он пригнулся и бросился за камни. Он заранее продумал пути отхода с этой позиции. Бросив пустой магазин, он на ходу вставил полный в автомат и, забежав за большую раскидистую ель, остановился и стал смотреть назад. Немцы послушно преследовали его. Изредка они стреляли, но никто из них сейчас противника не видел. Даже близко ни одной пули не пролетело. «Это непорядок, — подумал Сосновский. — Так они меня, еще чего доброго, потеряют и повернут обратно. Нет, ребята, вы пойдете за мной!»
Михаил поднял автомат, прицелился и короткой очередью свалил переднего немца. Тот, получив несколько пуль в грудь, опрокинулся на спину, а его автомат полетел по камням вниз. Десантники сразу повернулись на звуки выстрелов и обрушили на ель шквал пуль. Но Сосновского за ней уже не было. Он бросился в промоину между камнями и отполз в сторону метров на двадцать. Там, поднявшись, полюбовался, как немцы пытаются окружить ель, за которой он недавно прятался, а потом, подняв автомат, дал длинную очередь.
Прошло около двух часов. У Сосновского стали кончаться патроны. И он, сделав крюк, снова вывел немцев на прежнее место. Но здесь ему удалось поднять с земли три полных магазина возле тел убитых десантников, и отсюда он мог наконец двинуться по тому маршруту, какой планировал, — в сторону вершины «голова лошади». Но немцы не пошли за ним. Точнее, за ним пошли всего человек десять, а другая часть группы, человек пять или шесть, осталась искать спуск. Это в планы Сосновского не входило. И он, рискуя, все же под носом у гитлеровцев подобрался к склону и разрядил магазин в немцев.
И снова бег по горам, снова ноги скользят на склонах по влажной траве, снова он спотыкается и падает, сбивая колени и локти. Скоро стемнеет. Наверное, можно заканчивать эту игру. Шелестов достаточно наслушался стрельбы, чтобы понять, что здесь не немецкий дозор и не разведчики, а ударная группа. Он приготовился. Там, за кряжем, куда шел Сосновский, удобный спуск, там дорога на все четыре стороны. Да и патронов осталось всего штук шесть в последнем магазине. И пистолет с четырьмя обоймами. И финка в ножнах на ремне. Вот и весь арсенал. Это в позитиве. А что в негативе? Ноги, которые уже не идут, остатки сил, которые позволяют только лишь заползти в какую-нибудь нору и там притихнуть. И желудок сводит от голода до потемнения в глазах.
Немцев он больше не видел
