Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»
Предаваясь с ним самым изысканным ласкам; все, что только позволено в постели, — храбро позволяя ему, и все «непозволительное в любви» — позволяя самой себе, эта жгучая и неутомимая китаянка избавляла стыдливого советского мужичка от всякого чувства стыда и стеснительности.
Это она, поражая воображение «не владевшего изысками чуждого, буржуазного секса» советского человека, приучала полковника Власова к «сугубо азиатским», как ему тогда казалось, любовным ласкам, и к сугубо азиатскому проявлению «мужского самодостоинства», очень смахивающего на деспотизм.
Прежде чем припасть маленькими розовыми лепестками своих изящных губок к самому священному, что сотворено в мужчине природой, «некоронованная императрица Китая», как называла ее антикоммунистическая пресса, опускалась перед Власовым на колени и с молитвенной искренностью рабыни и непогрешимостью наложницы произносила: «Я не достойна вас, мой повелитель».
Когда нечто подобное исходит из уст Первой Дамы величайшей страны мира; из уст правительницы, способной одним движением брови отдать тебя придворному палачу Поднебесной, а любая из шпионивших за ней служанок могла выдать тебя всемогущему царствующему супругу, — такое постельное раболепие, конечно же, впечатляет. Причем впечатляет до сих пор, ибо ни одна из самых распутных женщин, которых Власову удавалось познавать потом в России, не смогла одарить его и сотой частью того «сексуального растления», которое так мастерски дарила ему дочь и супруга двух китайских прокоммунистических вождей.
У русских баб это неизменно превращалось в пропитанное водкой постельное бешенство, и в сальный пот. Кое-как «отдавать себя» мужчине они еще научились, однако ни одна из них не могла сравниться с леди Чан Кайши в способности чисто и возвышенно одаривать собой мужчину.
Как же Власов тосковал потом по своей императрице, по своей постельной богине! Как неуемно бредил ее ласками даже тогда, когда пресыщался постельными усладами с женой или с любовницей.
Однако все это было потом. А тогда, в Китае, каждая встреча с «императрицей» проходила в страхе быть разоблаченным и тут же казненным. Или, в крайнем случае, быть позорно изгнанным из страны, а значит, обреченным на казнь в советских застенках.
Каким чудом ему удалось уцелеть, почему он не пал жертвой ревности «лучшего из лучших полководцев Поднебесной» Чан Кайши, ревности его жены или одного из китайских генералов, который из-за него, Власова, лишился доступа к телу «императрицы», — этого командарм понять так и не смог.
Причем самое поразительно заключалось в том, что «великий вождь и учитель китайского народа» Чан Кайши прекрасно знал о романе своей супруги с «красным полковником Волковым», однако это никогда никоим образом не отразилось на его отношении к своему военному советнику. В данном случае китайского полководца великодушно интересовал военный талант «красного полковника», а не его развлечения с леди Чан Кайши.
18
…Что же касается германки Хейди, то, внешне всегда предельно сдержанная, она никогда не набрасывалась на Андрея и никогда не лебезила перед ним. Очевидно, эта ее аристократическая холодность и сдерживала мужчин, которых в возглавляемом ею санатории в общем-то всегда было в избытке.
Точно так же повела себя «холодная арийка» и в их брачную ночь. Оголив своего мужчину, она на какое-то время замерла, сидя в постели и опираясь руками по обе стороны от бедер. Сейчас она напоминала мастера-творца, который после долгих и тяжких трудов своих вдруг словно бы опомнился и решил повнимательнее присмотреться к тому, что, собственно, он сотворил.
— Я хочу, чтобы, падая в мои объятия, — едва слышно, причем по-русски, проговорила женщина, — вы проникались не только нежностью, но и мужеством. Да-да, мой генерал-генералов, мужеством воина и мудростью правителя.
В ту ночь Власов так и не понял истинного смысла этих ее слов; тогда он так и не смог понять, почему, приступая к любовным ласкам в теплой санаторной постели, эта арийка начала призывать его не к супружеской любви и верности, а к мужеству воина и мудрости правителя.
И лишь значительно позже командарм понял, что к тому времени Хейди уже не только увидела в нем потенциального вождя русского освободительного движения, но и будущего правителя России, основателя новой монархической династии. Что она не принадлежала к тем женщинам, мечтания которых ограничивались гнездовьими иллюзиями идеальной семьи. Она действительно увлеклась этим русским генералом и готова была посвятить ему остаток своей жизни, но только с одним условием: что совместный путь их станет путем к российскому трону.
С такими женщинами Власову встречаться еще не приходилось. Леди Чан Кайши уже была «императрицей» и ни к восхождению своего супруга, ни к восхождению «красного полковника Волкова» никакого отношения не имела. К тому же правительницей она представала только на фоне правящего профиля своего супруга, а в постели становилась скованной цепями сексуального рабства пленницей. Все остальные женщины или откровенно пугались его генеральских чинов и чувствовали себя «недостойными избранницами», или же старались немедленно унизить его самого до «подкаблучника в лампасах».
— Я хочу, чтобы вы не просто были одним из генералов. У вас особая судьба, мой генерал Власов, — это судьба властелина огромной державы. Многие германские генералы видят вас лишь в шинели полководца, я же сумела увидеть вас властителем трона.
С коротко стриженых волос Хейди все еще спадали огромные капли влаги, однако оба они старались не обращать на них внимания. В эти мгновения арийка напоминала некую древнегерманскую жрицу, которая, входя в шаманский транс, вводила в него и пленника, коего решено было принести в жертву богу Одину.
Склонившись над Андреем, женщина, по-лебединому изгибаясь, медленно проплыла над ним, едва прикасаясь грудью к его груди. Врываясь своей аурой в ауру мужчины, германка мысленно и эфирно замыкала их биополя и все то невидимое, но сугубо человеческое, во что она, поклонница тибетской медицины и прочих восточных поверий, безуспешно пыталась посвятить своего «генерала генералов» еще задолго до этой судной ночи.
Хейди все носилась и носилась над ним, словно коршун над слишком большой, непосильной для него добычей, настраиваясь на то, чтобы в конце концов вцепиться нее когтями и растерзать. И так продолжалось долго, немыслимо долго, пока Андрей не ожил, пока он не рассвирепел и не взорвался. Вот тогда то соблазнительница и пала ему в объятия, словно в лаву вулкана.
Тоненькая, хрупкая, коротко, под мальчишку, стриженная, Хейди почти в мгновение ока была поглощена мужчиной, как удавом. Покорная и безропотная, погребенная под метром девяносто с чем-то там мужского роста, германка самозабвенно предалась тому, что ее русский увалень умел делать непостижимо долго и неутомимо, с тем садистским самоотречением, на какое способны, очевидно, лишь такие вот могучие славяне.
— Вы растерзаете меня, Андре! Вы же меня растерзаете! — наконец взмолилась Хейди, поняв, что по каким-то непонятным ей, как медику, законам природы, «все это» у ее «генерала генералов» может продолжаться, если не до бесконечности, то уж до рассвета — точно.
— Именно этого я и жажду, — почти прорычал ее Андре. — А то все в стремени, да на рыс-сях.
— Это хорошо, что в вас наконец-то просыпается жажда власти, — возбужденно шептала Хейди. — Однако я хочу, чтобы власть над женщиной стала всего лишь стимулом борьбы за ту, истинную, власть правителя, которая вам предначертана.
До этой ночи Хейди уже не раз поражалась угнетенности духа своего избранника, отсутствием в нем полководческих амбиций и бонапартистского авантюризма. До поры она, как врач, списывала все эти настроения Власова то на пораженческие настроения полководца, оставшегося без армии и без родины; то на постлагерный синдром военнопленного и ностальгическое невосприятие реалий чужеземцем-перебежчиком…
— Стоит ли говорить об этом в постели, да еще и в порыве страсти? — попробовал усовестить ее командарм.
— Именно в постели об этом и следует говорить, мой генерал генералов. Неужели вам не известно, что большинство великих судеб полководцев и правителей зарождалось в союзе с женщинами. Но сами эти союзы зарождались не на полях сражений и не за трибунами парламентов, а… в постелях!
Хейди и в самом деле прекрасно знала, на что следует списывать такое вот заторможенное состояние своего генерала генералов; но так же твердо знала и то, что «списать» на что-то слабости своего мужчины еще не значит простить ему эти слабости. Она бережно хранила подписанное генералом Власовым «Открытое письмо», обращенное к советским военнослужащим и всему русскому народу, в котором тот писал: «Мы не хотим коммунизма, но мы не хотим быть и немецкой колонией. Россия должна занять достойное место в новой Европе». И не скрывала, что хранит его для «Музея русского полководца-освободителя Власова». И даже присмотрела замок на границе со Швейцарией, где этот музей можно было бы основать.
