Их было десять - Александр Александрович Тамоников
Зато ежедневно вели переписку, и весь батальон старался им помочь, передавая записки из рук в руки от Людочки к Артему и обратно. Ни дня не пропустили они, обмениваясь своими мыслями, стихами, теплыми пожеланиями.
И вот три дня назад, когда их батальон на правом фланге неожиданно атаковали немцы, лейтенант после ожесточенной контратаки вернулся в окоп, где ждал его сам комбат. Он вдруг крепко схватил Ключевского за плечо:
– Товарищ лейтенант, плохая у меня для тебя новость. Людочка, санинструктор… – Голос комбата вдруг сорвался от внутренней боли, до чего же жутко приносить такое известие своему подчиненному. – Подстрелил ее немецкий снайпер на поле, когда раненого тащила. Не спасли… Ты уж прости нас…
Артем тогда смог даже кивнуть. Не закричал, не разозлился, просто замер и боялся пошевелиться. Когда комбат ушел, залез в карман гимнастерки и достал записку на обрывке листка, которую не успел переслать Людочке. Шел в атаку и только об этом и думал. Вот сейчас, сейчас, дрогнет немец, откатится назад, они вернутся в окопы, и он кинется искать, с кем передать весточку любимой. Но не успел… И так горько, ужасно было ощущать пустоту, что больше некому писать, нет его Людочки, не прочитает она его слов, не ответит больше никогда.
Горе свое лейтенант запер глубоко внутри, так же, как и неотправленную записку. Хранил ее, лишь иногда прикасался, содрогаясь от безумной боли внутри. Поэтому, когда капитан-разведчик вдруг упомянул о девушке, у Ключевского снова все вспыхнуло внутри. Загорелась огнем душевная рана – никогда не сможет он больше передать своей Людочке подарка или записки. Никогда… Ее больше нет…
И от ужаса перед смертью и болью Ключевской сквозь слезы выдавил:
– Идите, товарищ капитан, обязательно идите.
Глеб поспешил из блиндажа в указанном лейтенантом направлении, выбрался наверх и короткими перебежками добрался до ближайшей траншеи.
В конце ходов сообщения бойцы указали ему на крайний окоп:
– Там связисты сидят! Только с командованием связи нет, обрыв, говорят.
– Уже второй час как устраняют.
Здесь звуки боя были уже совсем рядом. Немецкие пули свистели в воздухе, рвались с глухим уханьем снаряды, горло драло от пороховой гари, а перед глазами висела сизая дымка.
Теперь и думать было нечего добраться до окопа перебежками – только ползком, вжимаясь в землю всем телом, чтобы не стать мишенью для немецких снайперов.
Здесь никто не шел в атаку, но немцы все равно вели сплошной огонь, чтобы предупредить попытки советских бойцов пойти в наступление.
Капитан Шубин быстро преодолел короткий отрезок и спустился в маленькую узкую траншею.
– Галя, Галина, – он кинулся к девушке, которая, сжавшись в маленький комочек, сидела в глубине окопчика.
Глеб торопливо вытащил шаль и попытался отдать ей:
– Вот, я достал, чтобы ты не мерзла! Не стесняйся и прости меня! Галя, Галина! Галя! – Шубин с недоумением пытался заглянуть ей в глаза, но девушка не откликалась на его слова. Она дрожала, как осинка, обхватив себя руками.
– Ты замерзла? Хочешь, давай я портянки тебе сухие принесу! Надо чтобы ноги в тепле были! – Капитан беспокоился, что Галине стало плохо. Ему очень хотелось обнять ее, согреть, такой хрупкой и беспомощной она была.
Шубин не смог удержаться и одной рукой обхватил дрожащие плечики:
– Давай согрею!
Девушка вдруг подняла на него взгляд, полный ужаса, в больших глазах застыли слезы:
– Мне не холодно, я боюсь! Мне так страшно, я должна идти, а не могу пошевелиться! Надо устранить обрыв! Но я знаю, что я умру там. Я умру, умру…
Глеб погладил ее по спине, почувствовав, как под толстой ватной курткой дрожит, словно в ознобе, худенькое девичье тело. Принялся уговаривать ее:
– Ты пригнись! Вжимайся в землю. Вот, как будто ящерка, и все пули мимо пролетят.
Хотя сам разведчик внутри тоже содрогался, но не от страха, а от злости к фашистам.
Женщины, хранительницы очага, матери, любимые, невесты, которые должны заботиться, любить, растить детей, вынуждены идти на страшную, мучительную погибель от вражеского огня! Война – не место для женщины, они не должны умирать, не должны сражаться и погибать на поле боя! Это против природы, против любых законов жизни!
Галина замотала головой:
– Нет, ничего не поможет. Я точно знаю – я обратно не вернусь. Нас было трое, мы по очереди решили ходить на обрывы. Еще утром, как только прибыли сюда, связь пропала. Сначала ушел Роман, потом Лиля, никто не вернулся. Вот только я осталась, теперь моя очередь идти, больше некому. Но я знаю, я не вернусь оттуда, как они. Там, наверное, снайпер сидит или мины, не знаю…
Последние слова она прошептала еле слышно. Девушка, наконец, начала двигаться медленно, будто замороженная. Побрела к концу окопа и стала карабкаться наверх. Впереди ее ждала жуткая бездна – неминуемая смерть. Но она шла навстречу ей, выполняя приказ, не имея права отказаться. Двигалась и будто уже умерла душой заранее, до того сковало ее ожидание – сейчас, вот сейчас ее не станет.
Вдруг разведчик перехватил связистку за локоть:
– Я с тобой пойду.
Девушка несколько секунд смотрела на капитана, не понимая, что он имеет в виду. Потом вяло возразила:
– Вы разведчик, а не связист. Такая у нас служба, ничего не поделать. Не надо, я сама. Прощай, Глеб, прощай. Спасибо тебе за все – за шаль и за ту ночь. Я пойду.
Галя говорила слова тусклым, посеревшим голосом. Ожидание смерти придавило ее, лишило жизни, потому что девушка отчетливо понимала – она не вернется назад.
Уже двое из ротных связистов не вернулись назад, а значит, и ее ждет неминуемая смерть.
Но разведчика было уже не остановить. Шубин был убежден, что он просто обязан помочь Галине. И не только потому, что девушка ему симпатична.
– Послушай, в этом нет смысла – идти и понимать, что ты погибнешь. Боевая задача – восстановить связь, а не пополнить собой потери. Если немцы устроили ловушку, то я с ней разберусь. Ты будешь заниматься своим делом – чинить обрыв, а я – своим. Разведаю, что задумали фашисты.
На бледном личике Гали
