Олег Приходько - Один в чужом пространстве
— Я вообще понятливая, — бросила коротко и вошла в дом.
— Не обижайтесь! — я в последний раз вдохнул дым сигареты и устремился следом…
В гостиной действительно здорово пахло чаем. Пока Хобот копошился на кухне, Валерия оповестила меня вполголоса:
— Сейчас я должна буду уехать, у меня завтра репетиция в десять утра.
Судя по тону, это прозвучало, как: «Ты что, здесь жить собираешься?»
— Я поеду с вами, — успокоил я ее.
У меня появился план, и попасть в город для его реализации нужно было именно сейчас, ночью. Она хотела спросить еще о чем-то, но в комнате появился хозяин.
— Между прочим, — сказал он, наполняя чашки душистой заваркой, — Китай по производству чая находится на втором месте в мире.
Валерия озорно подмигнула мне:
— Константин Андреевич у нас — большой знаток статистики. Сейчас мы его раскрутим… А кто на первом, Хобот?
— Индия.
— А на третьем?
— Угадай.
— Мы?
— Шиш с маслом, Шри-Ланка.
— Смотри ты, никогда бы не подумала. А СССР на каком?
— На четвертом. Сто пятьдесят восемь тысяч тонн в год.
Чай оказался очень вкусным. Я отхлебнул из пиалы и возразил, поддерживая разговор:
— У вас устаревшие данные, Константин Андреевич.
Он с любопытством посмотрел на меня:
— Разве?
— Нет такой страны.
На некоторое время в гостиной воцарилась тишина. Я, конечно, не предполагал, что генерал, с головой уйдя в сельское хозяйство, до сих пор не знает о распаде супердержавы и мои слова станут для него открытием. Но по их с Валерией молчанию понял, что задел какую-то ненужную струну. Похоже, они вообще избегали разговоров о политике, и по тому, как Валерия перевела разговор на другую тему, я догадался, что не далек от истины.
— А где больше всего пьют? — спросила она.
— Чая — в Англии, алкоголя — во Франции, — с готовностью ответил Хобот, — Но если потребление чая повсеместно падает, то потребление алкоголя — наоборот. В той же Франции за последние двадцать лет оно выросло на пять литров на душу населения, и это — включая младенцев и стариков.
— Н-да-а, спивается человечество, — вздохнула Валерия.
Я представил, каков был бы прирост потребления алкоголя в СССР в литрах на душу младенцев и стариков, и подумал, что и в этом смысле мы распались своевременно. Осведомленность Хобота меня не удивляла, я сам любил листать статистические справочники, чтобы где-нибудь в компании ввернуть цифровые данные о том, например, настолько количество самоубийств у нас превышает количество убийств. Удивляло другое: в его доме я не увидел ни телевизора, ни радиоприемника, ни подшивки газет. Напрашивался вывод, что генерал умышленно отворачивался от политики. А значит, у него были на то веские основания. Интересно бы узнать, какие?
— Берите варенье, Женя, — придвинул он ко мне вазочку, — это красная вишня, очень вкусно.
— Спасибо, — я положил себе в розетку несколько ягод без косточек.
«Красная вишня»… Что-то знакомое… Где-то я слышал… Буквально за секунду в моем воображении прокрутились события последних суток, вынося меня куда-то в темный, промозглый сентябрь из уютного сельского дома.
— Что с вами? — я увидел удивленные глаза Валерии. А в самом деле, что?
— Нет, я просто… Вы сказали про варенье из красной вишни, и я подумал — какая же она бывает еще?
Они синхронно посмотрели друг на друга, обескураженные неразрешимостью такого простого вопроса, задумались и вдруг засмеялись, да так заразительно, что смех передался мне, и мы хохотали от всей души долго, позабыв про чай.
Наконец Хобот погасил улыбку на лице.
— Между прочим, — выдал очередную информацию, — в Японии растет желтая вишня, а я ел варенье из зеленой.
— Врешь, поди? — Валерия окончательно справилась с весельем и, посмотрев на часы, торопливо допила чай. — Спасибо, пора нам.
— А Рахманинов? — вскинул брови хозяин. — Обещала ведь.
— Приезжай на концерт. Мы еще неделю в филармонии. Он вышел из-за стола и, подойдя к роялю, решительно
поднял крышку.
— Я тебе Шопена играл? — спросил задиристо. — Не ходи в должниках, это неприлично. Приеду я на твой концерт, обещаю. А сейчас — moderato, вступление, а?..
Валерия подошла к роялю, подкрутила деревянный стульчик, села и закрыла глаза… Хобот навис над инструментом, я же остался стоять, охваченный торжественной тишиной, хотя о музыке Рахманинова не имел ни малейшего представления.
Она заиграла. Очень тихо, потом — все громче. Через минуту я уже ни о чем не мог думать: какая-то родная, теплая, неведомая до сих пор волна чувств подхватила меня, повлекла в детство, перед моим мысленным взором возникли покойница-мать, Танька в школьной форме, мальчуган в коротких штанишках со шлеёй через одно плечо. В нем я узнал себя. И не было ни засады, ни Рахимова, и Мишка еще, должно быть, не родился на божий свет… Где это все?.. Когда?.. Откуда этот колокольный звон?.. Откуда я знал про этот колокольный звон там, в ночном поезде, во сне наблюдая за метавшим в медный таз яблоки племянником, если только сейчас услышал его в музыке Рахманинова?.. Нет ничего, способного остановить мой полет над зеленой равниной! И как, оказывается, радостно жить! Неведомая сила, наполнив мышцы, заставила меня распрямить плечи, я почувствовал, как повеяло ветром в закрытой наглухо горнице; а потом вдруг — булыжная площадь, колонна красивых, сильных мужиков, я — посередине, Хоботов в кольчуге и богатырском шлеме — впереди, и женщины в кокошниках машут из распахнутых окон, и мир вокруг плавится в ярких лучах полуденного солнца…
До самого шлагбаума мы ехали молча. Восторги, выраженные вслух, оказались бы сейчас нелепыми, разрушили бы мир, в котором мы еще пребывали.
Мы тепло простились с Хоботом. Долгая притирка разновозрастных незнакомцев завершилась доверительным рукопожатием, когда я спустился с чердака с тяжеленной сумкой на успевшем отдохнуть плече. Хотя полного генеральского расположения я удостоен не был.
— Валерия, а Константин Андреевич, он что, в отставке? — робко спросил я, нарушив тишину.
Она помолчала.
— В каком-то смысле, — ответила нехотя.
— А точнее?
Большая улица была освещена плохо: Киев экономил электроэнергию. Валерия включила дальний свет фар.
— А если точнее, то он… в опале. Было в русской армии такое понятие.
— Почему?
— Представьте, не интересовалась.
Любопытно. Я и сам пребывал опальным милиционером, но чтобы генерал КГБ?!. В моем представлении такой чин — почти государственный деятель. Что же он должен был натворить, чтобы попасть в опалу в такое демократичное время?.. Я спросил об этом, хотя, скорее всего, с Хоботовым мы больше никогда не увидимся.
— Насколько я знаю, он ушел из КГБ, а в наше «демократичное» время это называется как-то по-другому. В России, кажется, МБР, здесь — СБУ?..
— Да он что же, как Калугин?
Вопрос ей не понравился. Она усмехнулась, бросила на меня презрительный взгляд и, подобрав слова, жестко ответила:
— Калугин — скандальный, а этот — опальный. Как говорят в Одессе, это две большие разницы.
Ее тон задел меня за живое. Совершенно не желая обострять отношения, я, против своей воли, все же полез в бутылку:
— А почему вы так уверены в его непогрешимости? Вы не допускаете, что его попросту замучила совесть? В КГБ, насколько мне известно, не присваивали генеральские звания за информацию о положении на чайных рынках.
Она не рассердилась, хотя я определенно переборщил.
— Я уверена в том, — ответила, чеканя слова и не отрывая пристального взгляда от дороги, — что мой муж, полковник Герман Тубельский, ценой своей жизни прикрыл отход человека с чистой совестью. И ничего другого я просто не хочу знать!
Я почувствовал себя очень неловко.
— Извините меня.
— И пожалуйста, если судьба сведет вас с этим человеком еще раз, не говорите ему о том, что я вам сейчас сказала. Он думает, что я об этом не знаю.
Я кивнул и надолго замолчал, обдумывая услышанное. Мы подъезжали к центру. Близилась минута расставания, и лицедействовать больше не хотелось.
— Валерия, — сказал я искренне, — спасибо вам за все.
— Вы так говорите, будто мы с вами больше не увидимся. Решили сдаться властям?
— Я не имею права подставлять вас.
Мы проезжали по темному, совершенно безлюдному переулку. Дома с правой стороны были разрушены — видимо, их собирались отстраивать заново.
Все перед ним завалено,Что сброшено, что снесено,Скривились домики, другиеСовсем обрушились…
Ничего не знал наизусть, кроме «Медного всадника», но, похоже, его одного мне хватит на все случаи жизни.
— Что я могу сделать для вас? — спросила Валерия.
