Александр Бушков - Тайга и зона
– Не Топтунов у тебя получается, а Мюллер какой-то, – Карташ запнулся, вспомнив, что недавно сам сравнивал «хозяина» с героем известного сериала.
А Нина истолковала его заминку по-своему:
– Ты, наверное, вспоминаешь сейчас, не наговорил ли мне лишнего? Брось. Даже если и наговорил, то беспокоиться тебе не о чем. Дальше меня ничего не уйдёт. Я, может быть, единственная здесь, на кого ты можешь полностью положиться. Потому что мне не нужна твоя Москва, мне нужен ты…
Карташ понял, что Нина имела в виду под лишним. Однажды он разоткровенничался перед ней настолько, что рассказал, как в пору службы в инспекции исправучреждений, таскаясь за полковниками по зонам, от скуки придумал некую схему.
А придумал он, как разрозненные поставки спиртного в зоны свести в единую сеть, наладить чётко работающий механизм, не зависящий от случайностей. И естественно самому стать во главе новоиспечённого картеля. Не такая уж авантюрная и неисполнимая затея была, между прочим. Он изнутри наблюдал за работой исправучреждений, находил её слабые места, коих хватало с избытком, приглядывался к людям, от которых зависело исполнение режима, взвешивал, прокручивал задуманное в уме и так, и сяк. И выходило – если правильно взяться, дело вполне может выгореть. Но Карташ не только обдумывал, не только прокручивал в уме, но и принялся осуществлять подготовочку воплощения своей схемы в жизнь, а именно – начал вести окольные разговоры с людьми, которым суждено будет стать ключевыми звеньями. К счастью… да, наверное, к счастью, он так и не успел продвинуться дальше туманных бесед. Вмешались личные обстоятельства, которые и привели его в конечном счёте в этот глухой таёжный угол.
В общем-то, ничего особенного, ошибки молодости. Ему хотелось действовать, хотелось руководить и лидировать, хотелось, в конце концов, больших, быстрых денег. Но ведь, товарищи офицеры, замысел и умысел преступлением не считаются, не правда ли? Мало ли мы в уме совершаем преступлений! Каждый из нас в мыслях сотни раз убивал, насиловал, угонял машины, грабил банки… Однако не обязательно об этом рассказывать женщине, с которой делишь постель.
Всегда неприятно осознавать и заново переживать свои промахи. Этими ощущениями, видимо, и был вызван вопрос, вырвавшийся у Карташа:
– А ты про Москву никогда не думала? Или сама влюблена в сопки и кедрач?
– Ты же всё знаешь, – её взгляд затуманился, губы дрогнули. – Не могу я отсюда уехать. Даже думать не думаю…
Ну да, ну да… Слышал он её историю. От неё же и слышал.
Глава девятая.
Шмон по-пармски
25 июля 200* года, 22.47.
Нинка родилась в Парме, в традиционной для посёлка семье: мать – из путевых обходчиц, отец – бывший заключённый здешнего лагеря.
Мать умерла четыре года назад. Отец четырнадцать лет назад отправился на очередную отсидку, и, освободившись, в Парму почему-то не вернулся, подался неизвестно куда и вестей от него не приходило.
Два раза Нина покидала посёлок, и оба раза это плохо для неё заканчивалось. Чем именно заканчивалось, она не уточняла, ускользала от прямых вопросов, но из её обмолвок следовало, что оба раза она только чудом жива осталась.
Во время второго её возвращения где-то на глухой, заплёванной железнодорожной станции Нине повстречалась некая старуха-азиатка, которая сама подошла, взяла за руку, заговорила…
Долго говорила, о многом спрашивала та старуха, а Нине запомнилось лишь одно. «Третий раз, девка, из дому не ходи, – сказала та гадалка, – совсем худо станется. Не люба ты чужой земле».
И это пророчество напугало Нину нешуточно. Она, женщина, рождённая и выросшая посреди тайги, не могла несерьёзно относиться к словам избранных людей.
– Ну если у нас пошёл столь откровенный разговор… Тогда ответь, зачем ты про это всё заговорила? Про Топтунова, про его дочь?
– Ты ещё не понял? Я ж тебе только добра желаю. У тебя здесь нет больше никого, кому ты мог бы верить, как мне. Мне от тебя нужен только ты, понимаешь? Я хочу, чтобы между нами не было неясностей. Я хочу, чтобы ты не врал мне. И главное, чего я хочу, чтобы ты не стал бы меня избегать из-за этой молоденькой… девочки. Да трахни ты эту овцу, пожалуйста. Не жалко. Только возвращайся. Нам ведь хорошо вместе… Ведь тебе со мной хорошо?
– Хорошо, – сказал Карташ и в общем-то не соврал.
– А если хорошо, то чего ты ждёшь?
Она откинула одеяло.
– Иди ко мне.
Желание проснулось без труда, стоило ему провести взглядом по упругой груди с напрягшимися сосками, по плоскому животу, по чёрному курчавому треугольнику, по стройным ногам. Он пододвинулся к ней. Принялся целовать шею, плечи, грудь. Нина застонала, вцепилась ему ногтями в плечи, зашептала что-то бессвязное.
Почувствовав, что она готова принять его, он вторгся во влажную теплоту. Она тесно прильнула к нему, подхватила заданный ритм. Её стоны чередовались с громкими вздохами, со вскриками, с возгласами, иногда невнятными, иногда и непристойными, что заводило Карташа ещё больше. Их дыхания замысловато переплетались, как и их обнажённые тела…
…Автомобильный гудок выдернул его из сладкой полудрёмы. По потолку шарахнул спаренный луч фар, за окном зарычал мотор. «Вахтовка», – по звуку определил Алексей. Глянул на часы: ноль шестнадцать. И пулей вылетел из тёплой постельки: он ждал сигнала. Нина сонно потянулась к нему, Карташ чмокнул её в тёплые губы. Сказал:
– Извини, малыш. Я предупреждал: служба…
– Ненавижу твою службу, – пробормотала она. – Сегодня не возвращайся.
Карташ даже на секунду замешкался, надевая рубашку.
– Это почему ещё?
– А не хочу тебя неволить. Потом приходи. Когда сможешь…
– Приду «Вахтовка» – дряхлый пазик, который завозил-увозил обитающих в Парме офицеров на зону – с зоны, нетерпеливо фырчал у крыльца.
– Долго спишь, едреныть! – крикнул из открытых дверец краснощёкий капитан Фурцев.
– Опаздываем из-за тебя! Внеплановый осмотр места содержания, быстро в машину!
– Без тебя знаю, – буркнул под нос Карташ, набегу надевая кобуру.
Влетел в полупустую «вахтовку», плюхнулся на свободное место. Пазик тут же взял с места в карьер, прорезал темноту светом фар, вылетел на тракт. Фурцев продолжал истово драть глотку, как перед генералом, как будто никто и без него этого не знал:
– Распределиться по баракам! Особое внимание уделять тумбочкам и местам общественного пользования! Искать тайники и захоронки! Все подозрительные и запрещённые предметы подлежат изъятию!..
Карташ заспанно огляделся – семь офицеров, ну да, по штуке на барак как раз и получается.
Солдатиков в казарме наверняка уже распинывают, выгоняют на плац. Минут через двадцать, не больше, начнётся…
* * *– Па-адъём!!!
Распахнув дверь, в барак шагнул прапорщик Богомазов. Из-за его спины в помещение, бренча автоматными пряжками, ворвались срочники. Чья-то рука хлопнула по выключателю, и вспыхнули лампы под потолком.
– Встать возле коек! – надрывался Богомазов. – Каждый у своей!
Жмурясь с просыпу, бурча под нос матерные проклятия, заключённые сползали с коек, шлёпали босыми пятками об пол, выбирались в проход между рядами двухъярусных нар. Стоя напяливали на себя робы. Рты раздирала зевота, глаза слипались, и некоторые совали руки в рукава и ноги в штанины вслепую, наощупь.
– Всем оставаться на местах, кому сказал, падлы! Кто шевельнётся – карцер! Шевелиться будете по моему приказу!
Старший лейтенант Алексей остался возле дверей барака. Прислонившись к косяку, издали наблюдал за мероприятием под названием обыск.
– Эй, начальник, что за кипеж? – донёсся из дальнего угла чей-то хриплый басок.
– Кто тут вякает?! – от переполняющей его злобы Богомазов дал петуха, и собственный ляпсус довёл прапорщика до белого каленья. Молчать, суки!!! Сгною в ШИЗО! Встать смирно! Руки по швам! Кто дёрнется – попытка нападения, открываю огонь!
Прапору срочно требовалось выместить на ком-то или на чём-то злость за недосып, и он, схватив первую подвернувшуюся тумбочку, выволок её в проход, где перевернул дверцей вниз.
Из тумбочки на пол посыпались предметы нехитрого зэковского обихода: мыло, металлическая кружка, одноразовые станки, конфеты-«подушечки», носки, какое-то вязаное изделие в полиэтиленом пакете, растрёпанные книги. Пёстрой бабочкой на крашеные «грунтовкой» доски спланировал журнал и лёг кверху названием «Фор Мен Онли», под которым изображающая бурный оргазм блондинка сжимала ладонями увесистые груди. На печатное изделие коршуном набросился Богомазов. Он поднял журнал и затряс им, словно жандарм из советских фильмов про революционеров, откопавший в доме подпольщика большевистскую газету «Искра». Только вместо лозунгов к свержению самодержавия в руках российского прапорщика внутренних войск трепыхались женские задницы и груди.
– Порнографию держим, да! Запрещённую законами! Бордели устраиваем! – И он рявкнул, пнув пустую тумбочку ногой. – Чья?!
