Александр Бушков - Антиквар
Смолин прошёл в другую дверь, направо, гостеприимно перед ним распахнутую. В обширной комнате стояли три стола, а на них чего только не было… Глаза разбегались.
— Готовы портсигарчики, — сказал Маэстро совершенно буднично. — Как?
Смолин повертел оба, кивнул:
— Золотые у тебя руки, что тут скажешь…
Один портсигарчик, плоский, нестандартного размера, был украшен припаянной на верхней крышке большой австрийской серебряной медалью «За храбрость» с барельефом кайзера и короля Франца-Иосифа. Второй, тоже серебряный, обычных пропорций, мало чем отличавшихся от современных — довоенным латышским полковым знаком с тремя белыми эмалевыми звёздами, мечом и монограммой…
После того как они вылежались в соответствующих условиях, создавалось полное впечатление, что и медаль, и полковик присутствовали на портсигарах изначально, а не были мастерски присобачены золотыми руками Маэстро две недели назад…
Это были не подделки, а вещички классом повыше — так называемые сборки. И медаль, и знак — подлинные. Австрийская медаль красуется на доподлинном австрийском портсигаре, сработанном венскими ювелирами ещё до Первой мировой, латышский знак — опять-таки на подлиннике лиепайской работы двадцатых годов (снабжённом вдобавок и советской переклеймовкой, «восемьсотсемьдесятпяткой»).
Зачем понадобилось огород городить? Да исключительно затем, что подобные упражнения превращали вещи не в уникумы, но в безусловные раритеты. Если продавать отдельно рядовой, в общем, портсигар и рядовую медаль, получишь значительно меньше, чем можно выручить за комплект. Можно, конечно, установить, что медаль и знак приделаны на портсигары в самые позднейшие времена, но для этого понадобится столь скрупулёзнейшая и дорогая экспертиза, что расходы на неё обойдутся раз в двадцать дороже рыночной стоимости вещичек. И никто на это не пойдёт — речь как-никак идёт самое большее о штуке баксов, а не о многих тысячах. Это вам не работа Челлини всё же — вот её проверяли бы не один месяц, собрав знатоков со всей Европы (ну, там и суммы были бы в игре другие).
А впрочем, если поставить перед Маэстро целевую задачу на Челлини, с соответствующей оплатой, то неизвестно ещё, чем там кончилось бы в Европе. Как и у всякого антиквара, давненько уж теплилась у Смолина мечта обуть хвалёную Европу по-большому, вот только руки всё не доходили за рутинными хлопотами…
— А чернильница как?
— Изволь, — кивнул Маэстро в сторону.
Смолин встал, сделал несколько шагов, присмотрелся. В огромной клетке, засыпанной толстым слоем побуревших, на совесть прокаканных и прописанных опилок, резвились штук с полсотни белых мышей, взрослых и маленьких: одни безмятежно дрыхли, свернувшись клубочком, другие носились взапуски, в одном углу увлечённо дрались, в другом цинично совокуплялись. Посреди этого скопища просматривались знакомые очертания…
— Что, готово?
— Сам решай, хозяин — барин…
Откинув крышку, запустив внутрь руку по локоть, Маэстро поднял из опилок здоровенную бронзовую чернильницу — увесистое сооружение размером с большую книгу, с двумя круглыми гнёздами, куда вставлялись собственно чернильницы, с ходившей на шарнире крышкой для них в виде разрезанного пополам ребристого цилиндра. Поднял её из клетки, осторожно стряхнув внутрь парочку мышей.
Смолин без малейшей брезгливости взял её у искусника, повертел, одобрительно хмыкнул. Бронзовое сооружение весом в пару килограммов благодаря мышиным стараниям сплошь покрылось пятнами и пятнышками ядовито-зелёной окиси, бронза потемнела, утратив всякий блеск. Выгравированная по краю надпись «БИБЛIОТЕКА СП.Б. ОХРАННАГО ОТДЕЛЕНIЯ», казалось, была сделана именно что сотню с лишним лет назад, как и надписи на обратной стороне: «1905 г». и «БВП», а также полустёршаяся надпись в овале «Бергъ».
Ни малейшей доработки не требовалось. Фуфло получилось первоклассное, способное ввести в заблуждение не одного эксперта, а уж о лохах и думать не следовало. Маэстро мог отреставрировать что угодно, так, что вещь представала отроду ненарушенной, — а мог с тем же успехом смастрячить собственными руками массу интересных вещей, которые задёшево продавать не станешь хотя бы из уважения к труду сибирского самородка…
— Ну как?
— Ты гений, Маэстро, — искренне восхитился Смолин. — Алексашка на выдержке?
— На выдержке. Ты ж сам сказал, что время терпит.
— Да ради бога, я тебя и не думаю торопить, — сказал Смолин. — Не горит… Пантелеич, я вот опять подумал… А не замахнуться ли нам как-нибудь, благословись, всё же на Бенвенуту нашего Челлини?
Ловко подцепив пинцетом сигарету из открытой деревянной коробочки, Маэстро вставил её в рот, чиркнул спичкой, с удовольствием затянулся, усмехнулся с видом прекрасно знающего себе цену человека:
— Вась, ты же знаешь: я и насчёт Бенвенуты готов попробовать. При наличии должного финансирования. Что, есть наконец наколочки?
— Постучим по дереву, — сказал Смолин и быстро коснулся костяшками пальцев деревянной крышки стола. — Кот Учёный скоро едет в Цюрих покопаться в развалах, и замаячил там один любопытный персонаж… Если что, я тебя моментально высвищу, никто, кроме тебя, Европу оттрахать не способен… По моей линии есть что интересное?
— Помнишь портсигарчик, что Миха привёз из Барнаула? Тот, что с Мцырем, который давит барса?
— Чего ж не помнить. Судя по чекухам, нэповские времена, с царских образцов…
— Ага. Врубель приводил две недели назад какого-то хорька, по всем признакам — ненашенского. Вроде бы московское чмо. Заказал на него Фаберовские чекухи.
— Сделал?
— Я да не сделаю… Десять дней как отдал. Ты учти…
— Учту, — кивнул Смолин. — Спасибо… Ничего больше?
— Да вроде нет. Ты загляни к Врубелю, он опять кипятком писает.
— По поводу?
— Кто-то ему толкнул в Манске задорого большую такую эмальку. Хорошая эмалька, слов нет, но всё же новодельная. Отметь себе — в Манске завёлся умелец, штампующий вполне приличные эмальки, меня или тебя он ещё не наколет, но для прохожего вполне сойдёт.
— Вот это надо будет посмотреть, — прищурился Смолин. — Каждый день сюрпризы, а… Растёт мастерство провинции…
Какое-то время он молча пускал дым, с удовольствием созерцая «раритет» в облике чернильницы. Что ж, такова жизнь. Антиквариат стали подделывать с тех самых времён, как появился на него спрос — а чего ж вы хотели, хорошие мои? Где спрос, там и предложение… Тут всё дело в этике, а она у каждого своя. Встречаются редиски, способные впарить фуфло даже своим — плохие люди, нехорошие, неправильные… Сам Смолин придерживался качественно иных взглядов: своим, постоянным клиентам, знатокам и ценителям он в жизни бы не подсунул фуфло (не только по благородству души, но ещё и оттого, что выгода — одномоментная, а вот пятно на репутации — надолго). Зато сам бог велел (прости, Господи!) облапошить заезжего лоха, у которого карманы лопаются от денег, а рожа — от самомнения. Особенно это касается богатеньких обитателей столицы нашей Родины — которых с особенным удовольствием обувают по всей Руси Великой, считая таковое деяние не только восстановлением социальной справедливости (у них там деньги, известно, дурные), но и национальным видом спорта. Незаметно целый раздел народного фольклора, городских легенд сложился: «Как обували заезжего москвича» — причём, что характерно, выдумки там очень и очень мало, всё, как в титрах порой пишется, на реальных событиях основано…
— Спасибо, Пантелеич, — сказал Смолин, встал и тщательно завернул в пластиковый пакет чернильницу, а портсигары бережно рассовал по карманам. — Пойду окаянствовать…
Не первой молодости «паджеро» Смолина переваливался по колдобинам неширокой улочки довольно уверенно — зато идущий следом, то и дело отстававший чёрный новейший «лексус» часто притормаживал, шёл зигзагами, минуя особенно неприглядные рытвины. Временами Смолину, с ухмылочкой поглядывавшему в зеркало заднего вида, казалось, что роскошная тачка приобрела удручённый вид и, если б могла говорить, наверняка взвыла бы матом: куда вы меня загнали, ироды?
— А я-то думала, тут одни наркоманы… — сказала сидевшая рядом Инга.
Мимоходом покосившись на загорелые ножки, едва прикрытые в верхней части красной юбочкой, Смолин фыркнул:
— Тут и нормальные люди есть, то бишь алкаши…
Он до сих пор терзался сомнениями: правильно ли сделал, прихватив с собой на серьёзное дело эту плотвичку пера. Загорелых стройных ножек на свете превеликое множество — как и смазливых мордашек. А горький жизненный опыт учит, что наивность, непосредственность и некоторая надёжность в таких вот глазёнках в два счёта может обернуться нешуточными хлопотами, выскочившими из-под розовых губок вампирскими клычками. Никому нельзя доверять, особенно молодому поколению, которому в голову не вколачивали хотя бы того минимума идейной кормёжки, которую смолинское поколение всё же не целиком мимо ушей пропустило…
