Петька Клин, налётчик - Юрий Иванович Липа
Тем временем деникинцы сдали Одессу большевикам.
На Молдаванке кинотеатр «Урания» функционировал уже с четырёх, зима девятнадцатого года была тёплой в Одессе, и двери кинотеатра были широко открыты: сквозь двери выливался на улицу звон струнного оркестра, а также громкий хохот и свист зрителей. Хозяин кинотеатра и двое его молодых высоченных помощников стояли у дверей внимательные и решительные: мог, прокладывая себе дорогу кулаками, бесплатно войти понурый человек, могла сама уважаемая публика, недовольная фильмом, с оглушительным рыком, забрав кресла из кинотеатра, двинуться лавиной на улицу.
Неподалёку под самой большой лампой стал Петька Клин, широко расставив ноги. Рана его заживала: он ходил уже «на грубое дело». Левую руку держал в кармане, правой грациозно взяв ножик как перо, долбил им в зубах в доказательство, что нынче имел пышный ужин. Долбил и свысока отвечал на приветствия подельников и поклонников.
Последний акт в кино закончился, чёрная толпа людей рассеялась. Показав себя и осмотрев других, Петька Клин, пошатываясь пошёл вдоль улицы, блестящей в луче полной луны. Шёл колыхаясь, сытый и довольный.
Из какого-то углового шинка в подвале пьяные голоса выплёскивали слова задиристой песенки о нём-же, Петьке Клине:
...здравствуй, Петька Клин,
где Бог тебя носит?..
Всё пустыннее кварталы города переходил он, облитый луной, и старался идти так, чтобы его тень сливалась с тенью низких домов. Вдруг насторожился, оглянулся и в этот же миг сами ноги понесли его: Петька Клин бежал легко, он летел, как брошенный камень, за ним почти без звука скакали шесть-семь теней. В руках одной из чёрных фигур, оглянувшись, увидел Петька серебряную молнию ножа и не присматривался больше.
Каждый пригород ненавидел другой, каждый, скажем, нижний угол Кривой Балки ненавидел верхний угол; для самых жестоких битв не было написано кодексов и правил. Когда несколько духовитых «парней» или «хлопцев» ночью встречали «чужака», они не теряли времени на разговоры, - к разговорам были финские ножи.
Петька узнал нескольких, это были люди, готовые убить просто для забавы, люди, невысоко стоявшие в воровской иерархии, где для высокого положения нужен ум и подходящая, талантливая воля. Это было обыкновенное сборище, подстрекаемое кем-то, и Петька слышал за спиной их глухие, приглушённые проклятия. Около пояса Петьки свистнул нож и упал со звоном. Задыхающийся Петька отскочил в сторону, он не имел больше сил, и левая нога его болела и наливалась маслянистой тяжестью. Он крикнул на бегу, с искривлённым болезненно видом и, слыша только тягостное топанье своих преследователей, свистнул в два пальца резко и задорно. Никого из его «шпаны», из его приверженцев не было поблизости.
Петька Клин пробежал ещё немного и стал, держа в руках нож.
За ним бежало только трое, из них один широкоплечий, опередив своих, приблизился к Петьке в несколько прыжков, замахнулся, не попал, и упал с кощунствами на устах, упал навзничь как скошенный, неподвижный.
Петька опять принялся бежать.
Эту часть города, где они теперь бежали, он знал как нельзя лучше. Открытые ворота и сад за забором манили его: он перемахнул забор и перед тем, как исчезнуть в спасительной зелёной тишине и темноте, - оглянулся.
За несколько десятков шагов от него были трое, что ругались и грозили ему, чуть дальше двое нагнулось над раненым, из проколотой груди которого вырывался свист, а он, запененный кровавой пеной, хрипел: «Жди, я же тебя, я же тебя достану!» Где-то вдалеке молча бежал один отсталый.
Врождённое чувство театральности Петьки победило эту волну страха, - он выглянул над забором, хотя бросить им несколько насмешек, и вдруг красным огоньком сверкнул револьвер в руке одного из преследователей, выстрелил и другой. Петька исчез, как марионетка потянутая за шнурок.
В темноте большого сада удивление охватило его, они стреляли в него, это не была обычная драка, кому-то понадобилось убить его.
III
Большевики имели разные рецепты для доказательства, что авторитет власти не погиб окончательно и что на романтическую озверелость населения у них найдётся математическая озверелость чрезвычайки. Расстрелы были аккомпанементом к самым нелепым приказам. Тем более для мобилизационных приказов.
Воровские кварталы они сумели прибрать к рукам: не зря столько воровских «авторитетов» и «жуликов» были их комиссарами.
Под влиянием убеждений расстрелами и агитацией за «самое настоящее правительство пролетариата» подвинули на призыв и пригород, и образовали несколько специальных полков имён кого из выдающихся красных. А первый «коммунистический» полк состоял исключительно из воров. Среди них был и Петька Клин, подтянутый всеобщим движением.
Это было весной двадцатого года, когда полк должен был отправиться в поле. Сборным пунктом этого полка был главный дворец Одессы, и ни один полк не отправлялся так живописно.
Воры сняли всех лучших извозчиков, которых могли найти, и отправились на дворец гуськом: фиакр за фиакром. В каждой повозке сидел новоиспечённый коммунистический герой, имея рядом для потехи сердца некую Соню или Шуру. Были целиком пьяны, пели свои воровские песни, где сравнивали воров с лимонами в липовой аллее, и играли на ручных гармошках.
С таким же весёлым шумом отправились они, попрощавшись со всеми и выслушав несколько комиссарских речей.
Одесса-Главная лежит, как известно, внутри города и поезд останавливается ещё несколько раз на меньших станциях Одессы.
Когда военные теплушки стали по часу езды на Одесса-Товарной, хмель начал опускать голову Петьки Клина и отрезвлённый он выглянул через дверь. Неспокойная, шумная и весёлая Одесса говорила ему каждым домом, каждым камнем и силуэтами прохожих. Из Старого базара, Петька видел, возвращались птичницы с голубями, с курами, одетые в оранжевые, голубые и фиолетовые шали, дикие крестьяне-каменщики шли толпой к Нерубайску, белые от пыли, как дьяволы летели на пустых биндюгах биндюжники, немцы-колонисты в серых фуражках медленно везли вино на продажу, у дороги стала толпа сапальниц из Дальника, крепких, насмешливых, высокогрудых, в красных и жёлтых платках.
Взвился ветер, и Петька втягивал в себя запахи моря, смолы и вяленой рыбы. Море отозвалось к нему издалека. Море, самое красивое, самое славное и могущественное, у которого Петька вырос, ловя рыбу на пропитание самоловом, вытаскивая из пещер мидий и раков, купаясь в солнце, солёной воде и своеволии. От моря и возникла его любовь к красочности и разнообразию.
Петька Клин взглянул на похожие фигуры товарищей в наглаженных, зелёных рубахах, на подлое внешнее единообразие, - страх охватил его за своё будущее и вдруг, улыбаясь жёлтыми глазами, спел он о чрезвычайном
