Инвестор. Железо войны - Николай Соболев
До вечера он выписал аккредитивы в банке, обменял ваучер на билет в конторе пароходства, забрал саквояж с чемоданом из камеры хранения на Пенсильвания-стейшен и уже перед самым отходом трансатлантика купил вечерние газеты.
Ни одна из них о стрельбе на Манхэттене не сообщала и Майкл решил считать это знаком — раз господь хранит «золотого мальчика», пусть так оно и будет. Тем более что с живым и здоровым Грандером он чуть было не столкнулся в коридоре лайнера.
* * *
Панчо накрыл Джонни не раздумывая, а чиркнувшая по голове пуля только добавила Вилье ускорения. В голове шумело от удара, а когда до рта добралась слабая струйка крови, мистер Фрэнк Вилья отключился как тогда, под Монтерреем.
В двенадцать лет Панчо твердо знал, что ему предстоит закончить школу, а потом учительскую семинарию, скажи кто-нибудь, что ему вскоре предстоит стать бойцом Северной дивизии своего полного тезки генерала Вильи — не поверил бы. В самом деле, сын уважаемого в Чиуауа учителя стоял заметно выше детей городских поденщиков, выше того класса поголовно неграмотных пеонов, составлявших армию генерала без малого полностью. Зимой Панчо даже носил ботинки, в то время как большинство его сверстников продолжали бегать босиком.
Конечно, он не принадлежал к местным богачам и спокойно дружил с мальчишками из бедных кварталов — разумеется, с теми, кто ходил в школу, невзирая на трудности. Один из них, Хуан, как только началась восстание против диктатуры Порфирио Диаса, уговаривал Панчо бежать и примкнуть к вождям крестьянских отрядов. Но у Панчо перед глазами стояла будущая карьера на ниве народного образования и он постоянно отказывался.
Ровно до того момента, когда генерал Уэрта совершил переворот и его войска вошли в Чиуауа, преследуя разбитые отряды повстанцев. Когда Панчо вернулся из школы, вместо дома дымилось пепелище, и никого из родных не оставалось в живых — отца и двух братьев расстреляли за «поддержку либералов», а что случилось с женщинами, даже не хотелось думать.
— Что сидишь?
Панчо поднял глаза — над ним на лошади возвышался драгун с недобрым узким лицом, нос да скулы.
— Дом был… — всхлипнул Панчо. — Семья…
— Дом весь вышел! — зло сплюнул всадник. — А сестренка была хороша, да…
Панчо, не помня себя, вскочил и бросился на солдата, но только для того, чтобы получить сапогом в лицо и без памяти рухнуть в смешанную с золой пыль.
В себя он пришел нескоро и долго сидел, молча глядя на остатки улицы — каратели не пощадили никого, и некогда веселая Двадцать девятая превратилась в обезлюдевшие руины. Вечером его забрал Хуан и привел к себе домой. Наутро они продали единственное что осталось у Панчо — ботинки и на крестьянской повозке выбрались из города.
Через два месяца скитаний они прибились к одному из отрядов «генерала Вильи», который только что взял пограничный город Сьюдад-Хуарес, и через Рио-Гранде к повстанцам тут же потекло оружие из Estados Unidos[1].
Северная дивизия славилась быстрыми маршами — почти все ее бойцы ездили верхом и вскоре Хуан и Панчо, служившие посыльными при одном из подразделений, тоже получили по небольшой лошадке. Поначалу было трудно, и Хуан все время посмеивался над «белоручкой», но мало-помалу Панчо выучился чистить, седлать и кормить лошадь, а ко времени взятия Торреона стал отличным наездником.
За Торреоном генерал Вилья взял Сан-Рафаэль, за Сан-Рафаэлем — Сальтийо и двинулся в обход через Паредон, но федералы, как тут называли правительственные силы, выслали навстречу целых шесть тысяч человек. Помеха не так чтобы очень большая, но армия могла выиграть время и понастроить вокруг Монтеррея укреплений.
В перестрелках Панчо и Хуан бывали и раньше, но настоящее боевое крещение они приняли у микроскопического селения Азуфроста. Невысокие горы синели на горизонте и зеленели поближе, лениво встающее солнце освещало равнину с небольшими холмами и проплешинами желтой земли меж зарослей колючего чапараля. Вдоль дороги торчали несколько белых зданий католической миссии и домиков, откуда жители сбежали, едва заслышав о приближении воюющих сторон, а на возвышенности в стороне поблескивала биноклями ставка генерала Вильи. Командиры разглядывали поле сражения, где выдержавшие первый натиск федералы спешно укрепляли батареи.
Мальчишки, оба верхом, стояли чуть ниже, косясь на генерала в ожидании приказов и нервно проверяя, хорошо ли приторочены к седлам одеяла-серапе, затянуты ли ремешки шпор и подпруги. Чтобы перебить тянущее чувство внизу живота и успокоить сердце, которое билось то часто, то медленно, Панчо застегнул до горла видавшую виды полотняную куртку, доставшуюся ему при дележе трофеев в Торреоне, еще раз подогнал ремень карабина и поводья. Рука сама раз за разом пересчитывала тридцать патронов в висевшем через левое плечо бандольере — все для того, чтобы не начать неудержимо болтать, показывая свой страх.
— Бить по дороге! Не дайте им подвезти снаряды! — раздалось с холма.
Смуглый до черноты мексиканец с пиками усов вразлет, весь перепоясанный патронташами, кинул руку к сомбреро и галопом скатился с холма. Через несколько минут пушки вильистов заговорили чаще и громче — орудия Северной дивизии были объектом неустанной заботы генерала и поводом его законной гордости. Он вообще демонстрировал неожиданные подходы и умения для человека с происхождением из пеонов, минимальным образованием и разбойной молодостью — глубокие рейды кавалерии, санитарные поезда, мощная артиллерия…
— Мой генерал! — отсалютовал взмыленный посыльный. — Федералы теснят Ортегу!
— Фелипе, — повернулся к свите командующий, — усильте правый край!
Он еще раз поднес бинокль к глазам и долго глядел на распадок Дельгадо, откуда, согласно замыслу, в тыл федералам должна ударить кавалерия посланного в обход Родольфо Фьерро. Там, за спинами солдат правительственных войск, мобилизованные пеоны вовсю махали лопатами, вгрызаясь в сыпучую мексиканскую землю. Еще немного — и там пролягут траншеи, выбить федералов из которых конники не смогут…
— Огонь на левый фланг, не дайте им вырыть окопы! Черт побери, где Родольфо? Эй, chikos[2], а ну пулей за этим лентяем! Передайте полковнику, чтобы поспешил, иначе упрется в окопы!
Хуан тут же закинул карабин за спину, хлестнул лошадь и радостно завопил, скрываясь в тучах пыли:
— Панчо, за мной!
Панчо замешкался, но тут же поскакал следом, чихая и стараясь придерживать карабин, чтобы не бил по спине. Едва устроив железяку, он вдруг понял, что в обход
