Богдан Сушинский - Правитель страны Даурия
Поручаю генерал-лейтенанту атаману Семёнову образовать органы государственного управления в пределах распространения его полноты власти.
Верховный правитель адмирал Колчак, Председатель Совета Министров В. Пепеляев, директор Канцелярии Верховного правителя генерал-майор Мартьянов»[5].
«… Впредь до получения указаний»… Однако же никаких указаний Деникина не последовало, поскольку тогда ему уже было не до того. А коль так, значит, приказа Верховного правителя никто не отменял и не видоизменял. Он действителен до сего дня, утверждая и узаконивая его, генерала Семёнова, в титуле Главнокомандующего и в праве на всю полноту власти в Российской Восточной Окраине. И все же…
Сотни раз перечитывал Семёнов этот документ, но вновь и вновь приказ вызывал в душе атамана целую гамму противоречивых чувств, порождая множество раздумий, сомнений и вопросов. Атаман до сих пор так и не смог понять, почему Колчак считал вопрос о передаче власти генерал-лейтенанту Деникину «предрешенным»? Почему он, Верховный правитель, обладающий влиянием на огромной территории России, значительно большей, нежели та, которая была в руках Деникина, столь безропотно соглашался передать «всю полноту» какому-то бездарному генералу, терпящему поражение за поражением где-то там, в далеких донских степях?! И добро бы кому-то из членов царской семьи, наследнику престола, принцу по крови. Это еще можно было бы как-то понять. Но какому-то самозванцу Деникину, у которого прав на «Верховную Всероссийскую власть» было куда меньше, чем у самого Колчака. Или, по крайней мере, не больше.
Впрочем, он никогда не верил ни самому Колчаку, ни в Колчака как главнокомандующего и Правителя. На всех действиях адмирала, его взглядах на будущее своего войска, России и свое собственное будущее, – лежала печать некоей обреченности. Не было у него того куража, которым отличались и сам Семёнов, и большинство его генералов; не было той веры в удачу и той отчаянной удали, которая вела казаков в бой как в Первую мировую, так и в Гражданскую. И готова вести сейчас, в соболях-алмазах!
…Да, уже тогда, в первые дни «сибирского воцарения» Колчака, она прослеживалась, эта проклятая обреченность! И время безжалостно, со всей возможной жестокостью, подтвердило семёновское предположение. Даже арест Колчака получился каким-то нелепым, недостойным повелителя. Хотя все указывало на то, что он мог бы скрыться из эшелона вместе с группой преданных офицеров, а не сидеть и ждать, пока французы, чехи или кто-то там еще сдаст его отечественным коммунистам. Сдаст дёшево, пошло, словно беглого вора-каторжанина.
Тем не менее за приказ, копия которого хранилась сейчас на столе, атаман был признателен Колчаку. Как-никак, а во время Гражданской войны и после неё Семёнов использовал силу именно этого приказа. Собственно, эта штабная бумаженция стала основным аргументом в споре за власть с другими претендентами. Только она объясняла и оправдывала его претензии на атаманство над Забайкальским, Амурским и прочими казачествами. Только она позволяла генерал-атаману претендовать на «всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Военной Окраины».
Но главное заключалось в другом. Как ни странно, именно этот приказ привыкшие к монархическому чинопочитанию японские генералы считали необходимым и достаточным, чтобы воспринимать Семёнова и как единоличного лидера русского белого движения на Дальнем Востоке, и как полноправного претендента на трон правителя Русского Сибирского Государства, союзного Японии. В ситуации, когда любой, собравший под своим началом полсотни земляков, объявлял себя атаманом, а всякий, наголову разбитый красными, тщился предстать перед заграницей в лике единственного, богоизбранного спасителя России, военно-политическое завещание Верховного правителя становилось уникальным юридическим подтверждением хоть какой-то правомочности амбиций одного из генерал-атаманов. Оно ставило право на верховенство в среде дальневосточной белогвардейской эмиграции, и даже среди её генералитета, вне всякой конкуренции.
Наконец, только приказ Колчака давал основание японской военной и гражданской администрации рассматривать генерала Семёнова в качестве единственного и полноправного представителя эмиграции на всех переговорах. Союзники отлично понимали: стоит атаману сойти с политической арены – и в стане белого офицерства начнется такой разброд, что вселить в него дух единства и воинственности будет уже невозможно. Как невозможно вселить его в те белогвардейские части, которые базируются сейчас в Европе и на американском континенте.
Кому положено было в штабе Квантунской армии и в правительстве Японии знать, знали, какими трудными были усилия объединить движение против коммунистов в двадцатых годах. В эти сумбурные дни Григорий Семёнов не раз вспоминал совещание, проходившее в апреле 1921 года в Пекине. Оно стало отчаянной попыткой атаманов Анненкова и Дутова, барона Унгерна, генералов Савельева, Бакича и Кайгородского, некоторых других казачьих и партизанских командиров создать общее командование и единые воинские силы для действий против красных на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири. Сколько надежд порождало тогда мнимое единодушие столь «высокого собрания»! Какие иллюзии политического единения и мощи армейской оно сотворяло!
Особенно контрастными идеи эти стали казаться спустя несколько дней, когда в станице Гродеково[6] Семёнов председательствовал на Съезде забайкальского, уральского, сибирского, иркутского, енисейского, семиреченского, оренбургского, уссурийского и амурского казачеств. Свели их всех на этом съезде обстоятельства, весьма прискорбные – гибель в Китае лихого, амбициозного атамана Дутова. Но как раз это открыло тогда возможность для сплочения всех под единой властной рукой. Избрание именно его походным атаманом казачьих войск Российской Восточной окраины воспринималось Григорием как уверенный шаг к развертыванию антикоммунистического движения в Приморье и в Восточной Сибири под общим командованием. Кое-кто даже поспешил объявить генерала «вторым Колчаком».
Еще более укрепилась эта вера в Семёнова-мессию на следующем совещании, проходившем уже в Порт-Артуре. Там представители не только казачеств, но и Всероссийского крестьянского союза, а также Национал-экономического союза и ряда других организаций окончательно постановили: после победы белых сил вся верховная власть будет сосредоточена в руках их главнокомандующего, генерала Семёнова, а вся законодательная – у Народного собрания.
Да вот беда: пока весь этот люд игрался в демократию, в Южном Приморье произошел переворот и к власти пришло Временное Приамурское правительство во главе с неким Меркуловым. В Порт-Артуре, Харбине и других эмигрантских центрах царило ликование: наступление белых сил началось «на всех фронтах». Каковым же было разочарование атамана, уже видевшего себя правителем огромного края, когда ему, без пяти минут диктатору, предложено было… не прибывать в край, поскольку приезд его, с политической точки зрения, нежелателен. Причем правительственное решение по этому поводу было принято, невзирая на то, что сам военный переворот осуществлялся в основном Семёновскими войсками да еще частями каппелевцев.
Подлым ударом в спину оказалось и предательство генерал-майора Юрия Савицкого, войскового атамана Уссурийского казачьего войска, который саму атаманскую нагайку получил только благодаря его, генерала Семёнова, поддержке. Ссылаясь на решение Съезда казачеств[7], Савицкий состряпал некое «открытое письмо» ко всем офицерам, оставшимся на службе у Семёнова, а также к офицерам забайкальского, енисейского и сибирского казачеств, призывая их, вместе с вверенными войсками, переходить на службу Временному Приамурскому правительству. Подобные прокламации подручные Савицкого стали рассылать по всем станицам. «Под корень рубили! – багровел атаман, вспоминая о тех тяжелых для себя днях. – Веру казаков моих вытравить хотели, в соболях-алмазах!! На кого руку подняли, христопродавцы?!».
Генерал тут же издал жесткий приказ, которым разжаловал Савицкого в подъесаулы, а генерал-майоров: атамана Енисейского казачьего войска Льва Потанина и заместителя атамана Сибирского казачьего войска Петра Блохина – в полковники. И отдал всех их под суд! Мало того, при поддержке верных ему людей, атаман решил сформировать в Гродеково свое собственное правительство, чтобы затем на вполне «законном» основании повести наступление на Владивосток.
Впрочем, до этого дело не дошло. За разжалованных и осужденных генералов сразу же вступилось Приамурское правительство. И тот же ненавистный Савицкий не только был восстановлен в генеральском чине, но и назначен начальником специально созданного Управления по делам казачьих войск при этом правительстве, заменив таким образом походного атамана. Мало того, сам Семёнов особым постановлением объявлялся государственным преступником.
