Богдан Сушинский - Правитель страны Даурия
Генерал-лейтенант Семёнов поднялся и неспешно, вразвалочку, как-то неуверенно ступая своими тонкими, по-кавалерийски изогнутыми ногами, прошелся по кабинету. Наблюдая за ним, полковник в который раз поймал себя на мысли, что в этом человеке действительно нет ничего генеральского. Казачий батька-атаман – еще куда ни шло, но строевой генерал?!
И дело не в том, что сам Родзаевский всё никак не мог дослужиться до этого ранжира. То есть не в зависти. Просто он всегда очень щепетильно относился к соответствию обладателя чина, титула и даже положения в обществе – его фигуре, выправке, внешности, манерам. Никакие заслуги, никакая родословная, никакие подвиги не могли смирить Нижегородского Фюрера с человеком, в отношении которого – то ли вслух, то ли про себя – полковник однажды изрекал нечто вроде: «И он позволяет себе носить генеральские эполеты?! И он смеет именовать себя бароном?!».
Что же касается генерала Семёнова, то вряд ли кто-либо другой из белого генералитета давал вождю Российского фашистского союза столько поводов для подобных восклицаний. Широкоплечий, коренастый, со скуластым худым лицом. На нём, в обрамлении плавных славянских линий, явно проступали резкие обветренные монгольские штрихи, столь близко роднящие Семёнова с великим множеством его земляков – казаков-забайкальцев… Тех, чьи предки осели здесь еще со времен казачьего исхода из разрушенной Запорожской Сечи, и которые за несколько поколений успели не только основательно обрусеть, но и порядочно «съазиатиться»… Во внешнем облике генерала, его грубоватых неинтеллигентных манерах действительно было мало чего-то такого, что напоминало бы о его потомственном офицерстве. О белой дворянской кости как таковой.
И если полковник Родзаевский, очень ревностно относящийся к расовой чистоте и голубизне воинской крови, все же искренне уважал Семёнова, то лишь потому, что видел в нем не строевого командира, а талантливого боевого атамана. Он как раз и не воспринимал главнокомандующего здесь, в кабинете, так как знал о бесподобных перевоплощениях этого человека в казачьем кругу, в седле. С воинственным кличем на устах «сабли наголо!», таким милым его душе.
– Посылать во главе диверсионной группы человека, крайне осторожного и осмотрительного? – хитро наморщил обожженные ледяными байкальскими ветрами брови атаман Семёнов, возвращаясь к своему креслу. – Ну, вы, полковник, оригинал!..
– Не такой уж оригинал, если учесть, что все вышесказанное относится к командиру, пусть и разведотряда.
– Тогда, что же следует понимать под термином «излишний риск»? Хоть бы и применительно к командиру диверсионного отряда? Это ж какой такой риск, по опереративным понятиям, следует считать излишним?
«Ох, не складывается у нас разговор», – с волнением отметил Родзаевский. Он притушил сигару и краем глаза следил за выражением лица главнокомандующего. Почему не складывается, под какие такие выводы генерал-атамана не подходит – этого полковник понять пока не мог.
– Вы задали трудный, я бы даже сказал философский, вопрос. Но если позволите…
– Кто этот вернувшийся? – резко перебил его Семёнов. – Кто таков?
– Ротмистр Курбатов.
– Кажется, припоминаю. Богатырский рост, медвежья сила.
– К тому же по-славянски, а может, и по-арийски – златокудрый, как Бог. И прозвище подходящее: «Легионер».
– Ну, кличку могли бы придумать повнушительнее, – проворчал генерал.
– Почему же? – вальяжно возразил Родзаевский. – Легионер. В Европе – это звучит. К тому же он сам выбрал её. Историей Древнего Рима увлекается. А посему любимое, можно сказать, словечко.
Семёнов сделал несколько глотков рисовой водки, к чему уже давно пристрастился из-за её слабости (вроде бы, зря не сидишь, пьешь, а не хмелеешь). Затем долго подкручивал пышные неухоженные усы.
– А то, что римлянин ваш, в соболях-алмазах, только один из всей группы вернулся – никаких сомнений не вызывает?! – недоверчиво, ещё больше сощурился атаман.
– На предмет того, что красные могли его перевербовать? Исключается. Почти исключается. Во всяком случае, никаких оснований не верить Курбатову у моего СД…
– У кого-кого?! – не понял генерал-атаман.
– Я сказал: «У моего СД». Так у германцев называется служба безопасности в составе СС. У меня же, как известно, существует своя. Так вот, никаких оснований подозревать ротмистра у моих службистов пока что нет. Курбатов сообщил, что последним, уже у самого кордона, погиб сам ротмистр Гранчицкий. Легионер тащил его на себе, сколько мог, до самого кордона.
– Это он так заявил: «Тащил до самого кордона…»? А что было на самом деле? Мы не знаем. Не исключено, что ваш Легионер сам вогнал себя в эту ситуацию. Мол, один вернулся – одному и слава.
Родзаевский хотел было резко возразить, но вовремя попридержал язык. Подозрительность атамана была общеизвестной. Он способен был душу вымотать, выспрашивая по поводу какого-либо, порой совершенно незначительного, события, добывая все новые и новые подтверждения правильности своих подозрений.
– Но других сведений не поступало, да и вряд ли поступит, – как можно вежливее заметил полковник, понимая, что его заверения показались Семёнову неубедительными.
– Кто знает? Может, еще и поступят.
Странная вещь: еще несколько минут назад он сам готов был заподозрить Курбатова в том, что тот умышленно сделал все возможное, дабы вернуться без Гранчицкого и других. Родзаевский знал, сколь честолюбив этот отпрыск казачье-княжеского рода Курбатовых. Но сейчас он забыл о своих подозрениях и приготовился отстаивать парня хоть перед всем генералитетом армии, как, впрочем, и перед японской контрразведкой.
– Кроме того, у меня, извините, нет оснований не доверять этому офицеру. Сила и звериная лють, слава богу, не лишили его обычной человеческой порядочности. Что у людей нашей профессии ценится не меньше, нежели в коммерции.
– Сравненьице у вас, однако, – брезгливо поморщился Семёнов. – Я так понимаю, что вы верите ему на слово, – все ближе и ближе наклонялся атаман к полковнику, размеренно постукивая по столу ножкой рюмки. – Всему, что он, единственный из группы оставшийся в живых и даже не раненый, рассказывает об этом походе.
– Я не могу посылать людей за кордон для диверсий, не веря им как самому себе, – внутренне вспылил Родзаевский. – И потом, не забывайте, господин генерал: в Совдепию он уходил по рекомендации руководства Российского фашистского союза, до сих пор еще ни разу не запятнавшего себя трусостью либо изменой своих воинов.
– Я так понимаю, что следующую группу вы собираетесь послать в Россию уже под началом ротмистра Курбатова?
– Во всяком случае, японцы требуют, чтобы мы активизировали разведывательно-диверсионную работу в Забайкалье и на Дальнем Востоке.
– Ну, если окажется, что и эту группу Курбатов сдаст красным, а сам вернется рассказывать вам байки, – вздёрну обоих. На одной поперечине!
– Еще раз повторяю, господин генерал, что лично у меня нет оснований сомневаться в правдивости рассказа ротмистра, – мгновенно побледнел Родзаевский, чувствуя себя крайне оскорбленным.
Полковник никогда не спорил, вообще старался не вступать в полемику. Однако генерал хорошо знал, что если у того побелела переносица, значит, самолюбие Нижегородского Фюрера задето до наивысшего предела. Впрочем, атамана такая реакция еще ни разу не охлаждала, скорее наоборот…
– Это у вас, полковник, нет оснований, да у вашего вшивого СД, – самодовольно ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла Семёнов. – А у меня, любезнейший, имеются.
Теперь затылок его покоился на бархатном подголовнике, между двумя большеголовыми, вырезанными из красного дерева драконами. «По соседству с этими тварями он и сам кажется таким же», – съязвил про себя Родзаевский, недолюбливавший атамана уже хотя бы за то, что тот на дух не переносил пропагандируемую им, полковником, фашистскую идеологию. – «Кстати, всегда садится только в это кресло, очевидно, чувствует себя в нем чуть ли не повелителем Поднебесья».
– Возможно, я и соглашусь с вами, господин генерал. Но не раньше, чем стану обладателем хотя бы одного неопровержимого факта измены князя Курбатова. Так что, вы уж извините.
– Если по правде, у меня фактов тоже пока что нет. Есть только сомнения, – продолжал по-драконьи щериться атаман. – Хотя то, что вернулся всего лишь он один, не получив, как я понял, ни малейшей царапины…
– Простите, атаман, но Курбатов и не сообщает ничего такого, что требовало бы нашего с вами особого доверия. Он всего лишь вернулся с опасного рейда по большевистским тылам, идти в который набиралось не так уж много желающих. Представ передо мной, доложил: «Вернулся. Задание выполнил. Группа погибла. Вот письменный рапорт о боях, операциях и потерях». И все. Никакого бахвальства. Рапорт скупой и, как я понимаю, написанный рукой человека, которому безразлично, как будут оценены его личные заслуги. Это истинный, прирожденный, если хотите, диверсант.
