Евгений Сухов - На зоне
Варяг быстро шел по длинному тюремному коридору к телефонным будкам. Конечно, американский изолятор – это не «Матросская тишина», где подозреваемого учат, как свободу любить, с первого момента заключения. У самой двери дорогу ему преградил здоровенный негр-охранник с дубинкой.
– Куда? Если звонить, то опоздал, приятель.
– Дружище, до отбоя еще шесть минут, а мне срочно нужно позвонить моему адвокату. Это будет короткий звонок, два слова, – сказал Варяг, прямо глядя в глаза верзиле.
– Нет. Ты же знаешь – время на телефонные переговоры закончилось.
– Слушай, друг, – по-английски начал заключенный и тут же, не выдержав, перешел на русский. – Гад черномазый, ты же сам – угнетенная раса, что ж ты, гнида, сволочишься? Паскуда вшивая! – и широко, по-голливудски, улыбаясь, добавил, но теперь уже по-английски: – Только минута! Брат! Очень нужно!
По коричневому лоснящемуся лицу пробежала тень снисходительной улыбки. Охранник махнул рукой и кивнул на дверь:
– Только две минуты.
Варяг вытащил двадцатипятицентовую монетку, бросил ее в щель аппарата, снял трубку и набрал хорошо знакомый номер. На другом конце провода царила томительная тишина, время от времени прерываемая гудками, потом что-то щелкнуло и механический голос, как и в прежние разы, произнес: «Меня нет дома, Можете оставить сообщение на автоответчике. Как только смогу, сразу вам перезвоню».
Варяг резко повесил трубку: «Твою мать! Ну куда ты, сука, делся! Вторую неделю тебя нет дома, адвокат сраный. И это тогда, когда все газеты и телевидение кричат о моем аресте. Что-то здесь не так. Неужели предал? Ах, падла! Выйду из этого гребаного изолятора – порву гада».
Светлане тоже сейчас звонить нельзя. Там в доме наверняка все прослушивается. Тем более нельзя засветить Сивого. Варяг вышел из кабинки, кивнул охраннику и в раздумье побрел к своей камере. Там он не раздеваясь лег на койку и стал мучительно перебирать в памяти события последних месяцев. Голова работала ясно, как никогда.
Владиславу Геннадьевичу Игнатову, российскому вору в законе по кличке Варяг, не спалось в американской тюрьме. Ему, СМОТРЯЩЕМУ по России, человеку, наделенному неограниченной властью, распорядителю огромного российского воровского общака, не давало покоя то, что какой-то грязный мудак в форме американского надсмотрщика дает ЕМУ указания, можно или нельзя звонить по телефону. Су-у-ки! Владиславу хотелось кричать, биться о стену.
Не успел. Ничего не успел: в России, здесь, в Штатах. Варяг понимал, если он не сможет выпутаться из этой дерьмовой истории, то без него остановится целый ряд гигантских сделок. Не зная всех деталей, пацаны все завалят как пить дать. А такие деньги пришли из России! Срочно, срочно нужно пихать их в дело. А он здесь на нарах. Владислав от бессилия стиснул зубы: но где же этот долбаный адвокат Билли Шустер? Нужно разобраться. Нужно спокойно во всем разобраться. Взять себя в руки. И все как следует осмыслить.
Закинув руки за голову, Варяг молча лежал на кровати, глядя в потолок. Его новый сосед по камере готовился ко сну. Раздеваясь, он неторопливо, аккуратно укладывал свою тюремную робу на спинку стула. Этот аккуратизм начинал приводить Варяга в бешенство. Кроме того, что-то настораживало его. А может быть, просто нервы. Варяг заставил себя отвлечься и снова задуматься о ситуации с адвокатом.
Итак, что мы имеем?
Первое. Билли Шустер примчался в тюрьму буквально через час после ареста: адвокат компании «Интеркоммодитис» был рад служить хозяину. Его суждения, высказываемые сквозь облака табачного дыма, звучали веско и непререкаемо. Обвинение в убийстве? Какая чепуха… Вне всякого сомнения, следствие во всем разберется, а он сам в первую очередь сделает все, чтобы мистера Игнатова, уважаемого, весьма уважаемого в США бизнесмена, выпустили до суда под залог. Да и, скорее всего, никакого суда не будет! Адвокат был абсолютно уверен в этом.
Потом, приехав через два дня, Шустер уже не излучал столь безмятежной уверенности. А в процессе разговора ни с того ни с сего задал странный вопрос: мол, жизнь в американской тюрьме сильно ли отличается от жизни в российской? Почему адвокат заострил на этом внимание? Может, ему что-то стало известно о российском прошлом Владислава Игнатова? Но откуда? Если и просочилась какая-либо информация, то ни прокурор, ни даже ФБР документально подтвердить этого не смогут…
Варяг поднялся с койки и стал мерить шагами камеру, еще и еще раз прокручивая в памяти этот разговор с Билли. Он, Варяг, тогда ушел от прямого ответа. Сказал, что даже если и есть разница, то ему это неизвестно – опыта нет.
Билли Шустер тогда очень внимательно посмотрел на своего подопечного и на прощание сказал, что уже запросил «добро» на освобождение мистера Игнатова под залог, но федеральный суд почему-то задерживается с ответом, затребовав из России, из МВД, документы, связанные с деятельностью «Интеркоммодитис» и ее руководителя. Шустер ушел с обещанием снова посетить своего клиента буквально через два-три дня, оставил ему свой новый телефон, просил звонить, сказал, что будет работать дома. И вдруг пропал! В чем дело?
* * *Варяг пробыл в блоке предварительного заключения федеральной тюрьмы штата Калифорния уже целых две недели. Он понимал, что за каждым шагом наблюдают десятки заинтересованных глаз и что от его поведения здесь во многом зависит дальнейшая судьба. Так происходит и в российских зонах, когда в карантинном бараке расквартировывается новый этап. К новичку сначала присматриваются, и может пройти достаточно много времени, прежде чем ему предложат войти в тюремную семью. Без поддержки жить всегда туго. И редко находится человек, который осмеливается отстранить протянутую руку. Зона – не самое лучшее место для проявления гордыни. Такого человека обламывают в два счета, как девку в первую брачную ночь. А позже сломанный хребет не распрямить уже никогда. Но часто за видимым смирением прячется мятежная натура, которая полностью раскрывается только со временем.
Варяг тоже присматривался к обитателям американской тюрьмы и сразу отметил, что здесь нет такой семейственности, какая существует в российских тюрьмах: заключенные кучковались скорее по расовому признаку. Наиболее крепкой и многочисленной тюремной группировкой здесь были негры. Наглые, самоуверенные, они держались вызывающе. Любимым их времяпрепровождением было шумное обсуждение американского футбола, девок, и если они не потребляли наркотики, то целыми днями играли в баскетбол и гоготали над собственными довольно примитивными шутками.
Белые также подсознательно держались друг за друга. По численности они занимали в изоляторе предварительного заключения второе место. Почти все до единого в цветных татуировках, они отличались скрытым коварством и затаенной злобой: сюда попадали те, кто, видимо, имел зуб на весь белый свет.
Третью группу уголовников, стремящихся держаться вместе, составляли цветные, которые были чужаками в белой и черной среде. Среди цветных значительную группу составляли индейцы, немало было китайцев, вьетнамцев и всевозможных метисов – этакий коктейль из народов, населявших Америку.
Варягу не сразу удалось определить, кто незримо стоит за этой вроде бы хаотичной разобщенной людской массой, кто решает все вопросы, затрагивающие интересы заключенных.
Этот человек никогда не выпячивался, держался очень скромно. Мало кто догадывался о том, что невысокий худощавый мужчина азиатского происхождения, которого обычно все звали Стив, и есть тот, кто делал погоду в тюрьме. Стив никогда не злоупотреблял своей властью. И если Стиву требовалась буря, то ему достаточно было шепнуть на ухо одному из своих прихвостней, и тогда коридоры и камеры изолятора превращались в сущий ад, наполняясь таким грохотом, что начальник тюрьмы готов был выполнить самые прихотливые требования зеков.
Выражаясь российской феней, Стив «сухарился»: вместо себя на виду он поставил огромного, под два метра ростом, молодого зека, который объявлял волю хозяина, выдавая за свою.
В один из первых дней пребывания в изоляторе Варяг поймал на себе любопытный взгляд Стива, который, казалось, спрашивал: «Что ты за птица, русский?» И Варяг не сомневался в том, что очень скоро должен будет дать этому человеку исчерпывающий ответ.
Варяга не мог усыпить почти курортный режим американской тюрьмы, он прекрасно осознавал, что в любой тюрьме утрата бдительности может стоить жизни, а потому с первой минуты своего заключения был напряжен, как сжатая пружина, готовая в любую секунду распрямиться и нанести обидчику ответный удар. Превратившись в одночасье из респектабельного мистера Игнатова в обыкновенного зека, Варяг стал ощущать, как в нем воскресают прежние привычки и чувства, свойственные старому, опытному уркагану, – недоверчивость, настороженность, хитрость, собранность. Инстинкт самосохранения изменил даже саму походку Владислава, манеру говорить. Его сон стал чутким и беспокойным.
