У смерти женское лицо - Воронина Марина
Из состояния прострации ее вывело ощущение горячей потной ладони, которая легла на внутреннюю поверхность ее бедра повыше колена — гораздо выше. Катя мгновенно пришла в сознание, только теперь заметив, что довольно долго пребывала в полуобморочном состоянии движущегося на автопилоте человека. Горевшая на столике свеча освещала сыто ухмыляющееся запрокинутое лицо, двумя оранжевыми огоньками отражаясь в линзах очков. Только что поставленный Катей на столик графинчик с коньяком сверкал в ее лучах, как огромный кусок прозрачного янтаря.
Пока Катя, удивленно вздернув брови, смотрела на ни с того ни с сего принявшегося лапать ее человека, потная ладонь, сжимаясь и разжимаясь, горячим пауком переползла еще выше, преспокойно скользнув под юбку. Весь сегодняшний сумасшедший день с бредовыми разговорами, бесцеремонными осмотрами и Лизкиными предупреждениями насчет «всяких», которые будут «предлагать», скачком вернулся к Кате, и она с трудом сдержала себя, чтобы не врезать опустевшим подносом прямо по этой лысеющей башке. Конечно, женщина, любая женщина, существует, в частности, и для того, чтобы принимать или отклонять нескромные предложения, но она вправе рассчитывать на то, чтобы эти предложения для начала высказывались устно!
Этот же приятель молчал, как рыба. Вполне возможно, он и не собирался делать никаких предложений, довольствуясь приятными осязательными ощущениями. Его можно было понять: сочетание алкоголя, стриптиза и дурного воспитания — весьма взрывоопасная смесь, а официантки во все времена полуофициально служили именно для того, чтобы их похлопывали, пощипывали и вообще пощупывали, но Катя пока что не ощущала себя достаточно вошедшей в эту роль.
Она аккуратно взяла заплутавшую в недрах ее спецодежды руку двумя пальцами за запястье и не менее аккуратно положила ее на стол, готовясь в случае необходимости хорошенько двинуть потерявшего ориентацию во времени и пространстве клиента коленом. Для этого пришлось бы довольно высоко задрать ногу и, пожалуй, сверкнуть трусиками, но Катя полагала, что в этом заведении ее трусики вряд ли привлекут слишком много внимания.
Клиент, впрочем, не стал упорствовать — коротко и не слишком приятно улыбнувшись, он переключил свое внимание на сцену, целиком уйдя в созерцание незатейливой пантомимы, которую показывали две обнаженные, причудливо расписанные черно-белыми разводами девицы. Катя вспомнила «королевского жирафа» и заспешила в сторону кухни.
Вера Антоновна одобрительно кивнула пробегавшей мимо Кате. Она, оказывается, видела все получше следящей телекамеры, и Катины инстинктивные действия каким-то образом оказались единственно правильным, по ее мнению, выходом из сложившейся ситуации. «Что ж, — подумала Катя, — и на том спасибо. Одобрение начальства — приятная вещь, особенно когда у тебя нет выбора».
Через полчаса Катя почувствовала, что еще немного и она просто упадет. Она сто лет не носила высоких каблуков. Говоря по совести, она их вообще почти никогда не носила, и теперь лодыжки у нее гудели, как после восхождения на Джомолунгму. Вдобавок она подозревала, что в туфлях у нее полно крови, во всяком случае, то, что пятки у нее стерты до мяса задниками туфель, казалось неопровержимым медицинским фактом. Бдительная Вера Антоновна, заметив, что конец близок, перехватила ее по дороге в моечное отделение, с трудом отлепила от тележки с грязной посудой, в которую Катя вцепилась мертвой хваткой, и прислонила ее к выложенной белым кафелем стене.
— Куришь? — спросила она, и Катя снова кивнула, но на этот раз уже просто потому, что у нее не осталось сил на разговоры. — Пойдешь по коридору до конца, — стала инструктировать ее Вера Антоновна. — Справа будет комната отдыха. Сигареты и спички в ящике стола. Полежи на диване, покури. Ноги задери на спинку, туфли сними. Если нужен пластырь, он в соседнем ящике. Даю двадцать минут, часы там есть, висят на стене. Вперед.
Оставив без внимания Катино хриплое «спасибо», она поймала за рукав охранника, заскочившего на кухню перехватить что-нибудь на скорую руку, и вручила ему тележку с посудой. Охранник что-то недовольно проворчал, но очень, очень тихо, и покатил тележку в мойку.
В отделке комнаты отдыха Катя не усмотрела никаких изысков, что было вполне понятно, учитывая местный менталитет. Никаких стеклопакетов и евросветильников здесь не было, но зато стоял большой, очень удобный диван, словно созданный для того, чтобы на нем отдыхали усталые официантки, недавно прибывшие в Россию и не успевшие акклиматизироваться. По мнению Кати, этот диван стоил всех стеклопакетов мира, вместе взятых. Кое-как доковыляв до него на негнущихся ногах, она рухнула в податливые велюровые глубины и испустила протяжный вздох облегчения. Сбросив опостылевшие туфли, она осмотрела свои многострадальные пятки и убедилась, что дела обстоят далеко не так плохо, как ей казалось. Тем не менее о них стоило позаботиться, пока образовавшиеся волдыри не лопнули.
Она дотянулась до стола и, выдвинув оба ящика, нашла сигареты, спички и несколько одноразовых упаковок бактерицидного пластыря. Электрические часы висели прямо над дверью. Катя засекла по ним время, с наслаждением закурила и, сбросив чулки, принялась заклеивать свои пятки. Затем, она вытянулась на диване, забросив голые ноги на подлокотник и шевеля пальцами. Это было здорово — куда лучше, чем «Катти Сарк» и даже «Джим Бим». Пуская в потолок ленивые струи дыма, она вспомнила старый еврейский анекдот о том, как раввин посоветовал одному из своих соотечественников, который жаловался на тесноту в доме, купить корову. В доме, конечно же, стало еще теснее, и, продав по совету того же раввина злосчастное животное, бедный еврей вздохнул с облегчением. «Вот чего тебе не хватало в твоей вонючей Америке, Скворцова, — закрыв для полноты кайфа глаза, думала Катя. — Надо было устроиться официанткой в „Макдональдс“, и эврисинг было бы о'кей. Главное, никаких моральных терзаний — напахался и упал мордой в подушку. Отсюда вывод: все зло в мире происходит не от женщин — это придумали импотенты с дурным запахом изо рта, а от избытка свободного времени. Об этом, между прочим, все газеты трубили еще во времена застоя...»
Она открыла глаза, чтобы взглянуть на часы. Ее двадцать минут еще не истекли, но вот кайф явно кончился: прямо под часами стоял, нехорошо улыбаясь, давешний очкарик. Катин взгляд скользнул по его лицу и, минуя прочие подробности, уперся в ширинку очкариковых джинсов, под которой без труда просматривалось некое цилиндрическое уплотнение. Катя живо представила, как она выглядит со стороны: мизерное платьице сбилось, голые ноги закинуты на подлокотник дивана, одна рука свисает до пола, другая — под головой, туфли разбросаны, чулки на столе... Если чего-то и не хватало, так это ярлычка с ценой... Впрочем, кто их тут знает, может быть, услуги такого рода входят в стоимость входного билета?
Очкарик шагнул вперед, продолжая нехорошо улыбаться, и Катя, одним движением сбросив ноги на пол, вскочила, будто подброшенная мощной пружиной.
— Даже и не мечтай, — предупредила она. Усталости как не бывало.
— Да мне ведь только посмотреть, — голосом, которым разговаривают с капризными детьми, произнес очкарик. — Ну и, может быть, пощупать. А там — как сама захочешь.
Катя, забывшись, сделала шаг назад, ударилась икрами о мягкий край сиденья и, потеряв равновесие, со всего маху плюхнулась на диван. Очкарик немедленно бросился вперед. Его отвисающий живот колыхался внутри просторной рубашки, как наполненный глицерином воздушный шар, а нехорошая улыбочка раздалась вширь до упора, превратившись в кретинический оскал вошедшего в охоту самца. Ему было хорошо за сорок, и он уже стремительно терял форму, оплывая от плеч к бедрам, но все еще был довольно силен, во всяком случае, гораздо сильнее субтильной Кати Скворцовой. Он смахнул ее выставленные в попытке защититься руки, как ненужные хворостинки, и навалился на нее своей остро пахнущей дорогим парфюмом, потом, коньяком и недавно съеденной пищей тушей, причиняя боль, задирая платье и пытаясь разорвать белье.
