Данил Корецкий - Секретные поручения 2. Том 2
– Не кажешься. Это если понимать твой вопрос буквально. – Таня приподняла подушку, поставила ее вертикально, приперев к стене, и села. Потом проследила за взглядом Курбатова и прикрыла простыней живот и ноги.
– А если понимать по сути, – продолжила она, – то я с Петровским не спала.
– Ага. Так я и поверил.
– Типа ревнуешь? – Она коротко рассмеялась. – Но факты налицо: на мне нет его отпечатков, следы его спермы не выявлены и не идентифицированы…
– Но вы встречаетесь…
– Разве это доказательство? Если бы я спала со всеми, с кем встречаюсь… У меня каждый день только свидетелей с десяток. Плюс адвокаты, обвиняемые, их родственники, оперативники… Представляешь? Меня бы не хватило даже на два дня!
Она рассмеялась. Но важняка не так просто сбить с толку, запутать и запудрить мозги.
– Нет. Между вами что-то произошло. Мне это небезразлично, сама понимаешь…
– Ты что, серьезно? – Таня прищурила левый глаз, заслезившийся от сигаретного дыма.
– Конечно, серьезно, – буркнул будто бы обиженный Курбатов. Он резко повернулся, прошагал к шкафу, где на вешалке аккуратно висел его костюм (Танина одежда валялась на полу и стульях как попало), снял брюки и стал одеваться.
– Понимаешь, минуту назад ты была в моих объятиях, я целовал тебя, говорил тебе… разное… А теперь ты так цинично: следы спермы, отпечатки… Как будто все, что между нами произошло, не более чем механический процесс.
Он распалялся все больше, пунцовел, сдвигал брови и беззвучно матерился, пытаясь просунуть непослушную пуговицу в прорезь на манжете. Таня Лопатко удивленно роняла пепел мимо пепельницы.
– Я понимаю, – сквозь зубы говорил глубоко уязвленный Курбатов, – Петровский молод, горяч, интересен – и как мужчина, и как… В общем, понимаю. Но ведь нельзя так со мной!
Таня потушила сигарету, встала и помогла ему застегнуть манжет.
– А теперь послушай, – сказала она, удерживая его руку. – Я не знаю, что вдруг на тебя нашло, но с Петровским у меня исключительно платонические деловые отношения… Вот, оправдываться уже начала. Странно как…
– Да хватит тебе! – отмахнулся Курбатов и стал обувать ботинки. – Я же видел, как ты на него смотришь!
– Ага. Но он-то на меня не смотрит. Это ты заметил, гражданин следователь?
Курбатов пыхтел внизу, на корточках, и рвал шнурки. Потом вдруг затих.
– Погоди. А что значит «деловые отношения»?
Таня прошла мимо него в душ, ничего не сказала. Вскоре там зашумела вода. А Курбатов, оставшись в одиночестве, вдруг мгновенно успокоился, разгладил оперение, убрал морщины и опустил брови. Муки ревности, искажавшие его лицо, куда-то улетучились. Он задумчиво оттопырил нижнюю губу, сунул руки в карманы брюк, просвистел пару тактов из 40-й симфонии Моцарта. Поднял указательный палец вверх, словно ведя с кем-то беззвучный спор. Покорно ждать на месте? Ворваться в душ разъяренным Отелло? Или…
Курбатов постучал в дверь кабинки и тихо вошел. Таня Лопатко, раскрасневшаяся от горячей воды, стояла под душем, приподняв руки и придерживая волосы, собранные в пучок. Он оставил дверь открытой и оперся плечом о косяк. Постучал пальцем по косяку. Прокашлялся.
– Извини, – сказал Курбатов. – Я не сдержался.
Она собралась было что-то сказать, но промолчала. Курбатов ждал. Она разглядывала его великолепной формы нос, потом перевела взгляд на безукоризненный узел галстука (и когда он успел нацепить галстук?), потом – на покрытый черными волосками указательный палец, нервно выстукивавший по косяку. Потом уткнулась взглядом в пол.
– У него есть знакомые бизнесмены, – сказала она наконец. – Они прокрутили конфискатный товар, который проходил у меня по одному делу. Каждый получил свой процент… Вот все это я и называю – «деловые отношения».
Палец перестал стучать.
– И это все? – поинтересовался Курбатов.
– А что еще? – Танины глаза прицелились в него. – Хочешь криминал накопать?
– Да нет, – он с видимым облегчением рассмеялся. – Я имею в виду отношения… Дальше этого не заходило?
Курбатов не зря был важняком. Обмануть его было трудно. Практически невозможно.
Таня вытянула мизинец.
– Ни вот настолечко, гражданин следователь.
Она тоже была следователем. И умела врать очень убедительно.
* * *Она попросила высадить ее на Театральной площади: надо заскочить кое-куда, – и Курбатов на прощанье легонько приобнял ее на переднем сиденье, улыбнулся покровительственно, чмокнул в ушко.
– До встречи.
– Пока.
Захлопнулась дверца, машина тронулась – теперь у него сделалось совсем другое лицо. Мышцы расслабились, и лицо превратилось в обычную высокомерно-брезгливую маску. Он развернул машину и через пятнадцать минут был в прокуратуре. Кивнул вахтеру, прошел через коридор и остановился у дверей кабинета «молодняка». Повернул голову, прислушался, чем-то необычайно заинтересованный. Из-за двери раздавались крики. Курбатов хмыкнул удовлетворенно и, дернув дверную ручку, вошел.
Крики смолкли. Вышинец и Дерзон стояли посреди кабинета в позах «бодались два барашка». У Коленьки был разбит нос и буро-красным заляпана выехавшая из брюк рубашка.
– Та-ак… Что здесь происходит, мать вашу за ногу? – рявкнул Курбатов.
Дерзон, злой и холодный, как профессиональный боец, глянул на Вышинца и молча вышел из кабинета. Коленька, угрюмо косясь на «важняка», стал раздраженно запихивать рубашку в брюки.
– Итак? – громовым голосом вопрошал Курбатов.
– Ничего… – прошелестел Коленька.
– Что?!
Коленька, видимо, пытался произнести какую-то речь в свою защиту, но губы его дрожали, горло сдавило, и ни слова не было слышно. Тем не менее Курбатов ответил уже спокойнее:
– Ясно. Ладно. Умойся и зайди ко мне в кабинет.
А уже там, в роскошном кабинете Курбатова, Коленька, внутренне готовый к самому худшему, неожиданно нашел то, что ему было более всего необходимо в эту тяжелую минуту его молодой жизни: сто граммов коньяку и живое участие. И друга. Старшего товарища. Покровителя.
* * *– Вот, взгляните. Французский кинжал роуэлс, четырнадцатый век. Это лучший из моих экземпляров. Только осторожно, прошу вас… – Коллекционер Саша отвернулся от стеллажа и умоляюще посмотрел на Дениса. – Клинок очень острый. Даже спустя шестьсот лет…
Последние слова были произнесены почтительным полушепотом. На мягких ладонях, покрытых бисеринками пота, Денис увидел длинный кинжал, по форме отдаленно напоминающий железнодорожный костыль – сужающийся к острию четырехгранник, две грубые металлические шайбы, витая, с заклепками рукоять между ними. Зрелище его разочаровало.
– Можно?
Денис взял кинжал в руку. Коллекционер вскинул на него глаза, губы дрогнули, но он ничего не сказал. Кинжал оказался увесистый, а в ладони сидел ладно, надежно. Даже тыльной его стороной, где маленькая шайба, можно было убить человека.
– В те времена в Европе все делали увесистым, – пояснил Саша. – Позднее средневековье. Даже красавицы у них походили на наших метательниц ядра.
«Длина подходящая, – прикинул Денис. – Но он оставит не рваный прокол, а рваную дыру…»
Виктор, который от нечего делать изучал соседние стеллажи: короткие и широкие римские мечи, чуть изогнутые японские ножи с косо обрубленным клинком, монгольские национальные кинжалы, штыки первой мировой, – бросил в сторону Дениса короткий вопросительный взгляд.
Денис покачал головой: не то.
– Превосходный экземпляр, не правда ли? – Саша бережно принял у Дениса кинжал и вернул его на место. – Мизерикордия!.. То есть оружие милосердия…
Он смущенно прокашлялся.
– Похоже на название болезни, не правда ли?.. Им приканчивали раненых латников. Обычно в горло, под подбородок… Или сквозь любую щель в доспехах…
– А чего-нибудь менее ископаемого у тебя нет? – поинтересовался Виктор.
– То есть? – не понял Саша.
– Ладно. Налей нам хоть водки тогда…
Через пять минут Денис и Виктор сидели в салоне такси, которое поджидало их во дворе.
– Сам видишь, Сашка коллекционер серьезный, упертый. Он два хороших состояния угрохал в эти свои стеллажи – папочкино и женино, которое, по большому счету, тестево…
– Неудивительно, – хмыкнул Денис. – Какой там век у этой, как ее… мезотерапии – четырнадцатый, что ли?
– У меня есть еще пара таких знакомых чудаков. Можем хоть сейчас…
– Пустое. Для таких, чем древнее клинок, тем лучше.
– А тебе что – «Файерберн» нужен? Так сходи в оружейный магазин, вон у Вовановой жены брат двоюродный держит свой прилавок, там любой заказ всего неделя-полторы, никаких проблем.
– Нет. Не «Файерберн», но и не музейный экспонат. Какая-то редкая, исключительная вещь, но ее пускают в дело… В общем, я сам не знаю что.
– Не знаешь, это точно, – сказал Виктор.
Он отвернулся в окно, а через минуту спросил:
