Вячеслав Денисов - Последнее слово девятого калибра
Комик прижал скотч к губам за мгновение до того, как в ванной вспыхнул свет. Кровь, предательски хлынувшая из его предплечья, могла выдать его в любую секунду. Еще минуту назад он мечтал о том, чтобы отсутствие Боли и Чирья продлилось как можно дольше, а сейчас молил бога об обратном – чтобы те вошли как можно быстрее.
И они не заставили себя ждать.
– Созрел? – спросил, улыбаясь звериной улыбкой, Чирей.
От обоих садистов пахло спиртным, что лишний раз убедило Ремизова о вреде похмелья во время работы. Дождавшись, пока оба усядутся на свои зрительские места, он резко выбросил из-за спины свободную руку…
Отточенное до остроты бритвенного лезвия полотно скальпеля без звука рассекло гортань Чирья почти до самого позвоночника. Едва рука завершила полукруг движения по своей орбите, из огромной раны, не оставляющей ни единого шанса на жизнь, хлестнула кровь. Даже Ремизов, повидавший на своем веку десятки смертей в различных ее проявлениях, на мгновение ужаснулся. Черная жидкость, вырываясь фонтаном из горла бывшего санитара морга, густой струей заливала все стены ванной. Неестественный цвет кафеля, который из голубого превращался в автомобильный «вишневый металлик», заставил Боль окаменеть. В тот момент, когда по стенам прошлась первая волна, он почему-то с равнодушием подумал о том, что именно такой цвет имеет «Альфа-Ромео» Лисса…
Запах крови мгновенно перемешался с запахом алкоголя и заполнил всю ванную. Чирей, не в силах вымолвить ни слова, дергался в углу, обводя потолок безумным взглядом. Он сжимал шею так, словно только что намазал ее клеем и с надеждой ждал момента, когда свершится чудо – она склеится. Но чуда не свершалось. Жизнь выбрасывалась из него мощными струями, заливая лица Боли и Комика бордовыми волнами. Прошло всего три секунды, а одежду всех троих участников этого страшного представления уже невозможно было различить ни по цвету, ни по фасону.
Первым пришел в себя Ремизов, моргая потяжелевшими веками и стараясь смотреть так, чтобы пахнущая железом кровь не заливалась в глаза, он вскочил на ноги и заслонил собой лежащие в углу орудия пыток от Боли. И в тот момент, когда Комик, схватив еще живого отморозка за шиворот, уже отводил назад свободную руку, Боль наконец пришел в себя…
Его крик за мгновение до того, как скальпель почти на полтора десятка сантиметров вонзился в его сердце, стоял в ушах приближающегося к столу Комика…
Оставив еще конвульсирующие тела в ванной, Комик шагнул в комнату. Казнь произошла с точностью до наоборот. Жертва убила своих палачей. Выбрасывая из ящиков комода постельное белье и вещи, Комик оставлял на них пятна крови. Каждое прикосновение к вещам переносило на их белоснежную свежесть грязные воспоминания о недавнем убийстве. Чувствуя, что теряет сознание от потери крови, Комик с упорством маньяка искал шелковые нитки и иголку. И, когда под его ногами образовалась уже довольно внушительная лужа крови, он их нашел.
Оценить характер ранения Комик мог только сейчас, когда стирал с руки постоянно выделяющуюся кровь.
– Только бы не вены… – шептал он. – Господи, только бы не вены…
И его мольба была услышана. Глубокий продольный порез, что предстал его взору, был рассечением мышцы предплечья и больше ничего. Ничего, если не учитывать того, что потерял столько крови.
Дотянувшись до непочатой бутылки водки, стоящей на столе, он зубами сорвал с нее крышку и направил горлышко в рот. Потом, откинув назад голову, он сжал зубами край наволочки и долго лил сорокаградусное спиртное внутрь глубокой раны. Лишь только его воспаленный мозг мог слышать этот беззвучный дикий крик…
Об анестетиках не могло быть и речи. Их просто не было. Лишь эта водка…
Стежок за стежком, теряясь от тошноты понимания того, что делает, Ремизов зашивал свою руку. Он вслух просил себя держаться и не терять присутствия духа. От боли и пережитого стресса хотелось рыдать во весь голос, но, подавляя в себе проявления слабости, Комик думал лишь об одном. О мести. Он знает имена двух человек, которые всего за несколько часов стали его кровными врагами. Если в процессе отправления мести возникнут еще какие-то имена, они присоединятся к первым двум.
Теперь нужно было привести себя в порядок, разыскать одежду и исчезнуть из этого, насквозь пропахшего смертью дома…
На столе запиликал мобильник Чирья. Конечно, это Саша, чье имя теперь значилось в списке Ремизова под № 2. Бесу никто не ответит, значит, уже через час он окажется тут. Есть час, чтобы уйти.
С трудом натянув на палец здоровой руки снятый Чирьем перстень, Ремизов в последний раз осмотрелся…
Глава 10
– Я не хотел бы вмешиваться в следствие, – заявил Бутурлин, пытаясь сделать невозможное – соединить в единое целое две половинки одной из разбитых линз очков. – Более того, я бы вообще предпочел не вникать в смысл событий, происходящих за пределами моих интересов. Этим должен заниматься Борис Сергеевич, как я понимаю. Превышать свои полномочия, превращаясь в частного сыщика, я не собираюсь. Существует моральный кодекс поведения судьи, который гласит о…
– Существует много чего, что гласит о ваших правах и обязанностях, – парировал Струге. – Например, Закон о статусе судей утверждает, что вы независимы, Иван Николаевич. Вы слишком независимы, Бутурлин, когда рассматриваете иски о защите чести и достоинства одного депутата Мурманского облсовета к другому, зная, что через несколько лет эти же депутаты будут утверждать вас на очередной срок полномочий? А когда вы получали в суде квартиру, вам не предлагали попутно рассмотреть пару-тройку дел так, как вы совсем не планировали? И не третировали ли вас, вспоминая все ваши отмененные в кассационной инстанции приговоры? Поэтому не будем дискутировать о моральном кодексе судьи. Я тоже не горю желанием участвовать в этих разборках, однако оказаться на месте Феклистова я хочу еще меньше. Так что заткнитесь и постарайтесь вникнуть в суть происходящего.
Несмотря на все протесты Бутурлина, разговор тем не менее налаживался. Перед исследователями лежали документы, в истинный смысл которых желали вникнуть все, кроме мурманского судьи. Однако из-за стола он не уходил и буравил бумаги глазами.
– Мне кажется, – после некоторого молчания заметил Выходцев, – вот на этом листе – время отправления в банк сумм. Посмотрите, Струге, в распечатке указано время и шестизначное число. Как думаете?
– Знаете что, товарищ следователь! – отозвался Бутурлин. – Брали бы вы эти листы да рассматривали их в прокуратуре! И не вмешивались в незаконную деятельность судей!.. Ну, я вас умоляю, какие суммы? Это же очевидно даже для слепого! Время, с точностью до секунды – это момент телефонного разговора! А шестизначное число – телефонный номер вызываемого абонента! Во всех суммах указывается число с применением запятых, а здесь запятых нет. Вы в прокуратуре работаете или в санэпидемстанции? Забирайте бумаги и покиньте нас!
Отмахнувшись от коллеги, как от мухи, Струге продолжал перекладывать листы. После тирады Ивана Николаевича Выходцеву пришла в голову мысль. Изучение документов сейчас ничего, кроме ненужной суеты, не вызовет. Однако что эти двое, совершенно не похожих друг на друга людей, могут оказать ему неоценимую помощь, было несомненно. Он решил последовать совету и на время покинуть эту совещательную комнату. После встряски, которую ему учинили двое громил, мурманский судья к разговору явно не расположен. Возможно, что и Струге тоже – после боя со второй парочкой. Мудро рассудив, Выходцев решил оставить в покое и одного, и второго. День близился к завершению, а нагнетать и без того напряженную обстановку не имело смысла.
– Вот что, господа… – Борис Сергеевич решительным жестом сгреб листы в кучу, – отдохните и восстановите силы. Сегодня по телевизору встреча с ветеранами «Торпедо», советую посмотреть… Антон Павлович, я буду у себя в кабинете, а потом – дома. Если что – не стесняйтесь, звоните.
– Не волнуйтесь. Мы не позвоним, – ответил за всех Бутурлин. – Работайте спокойно. Мы даже не намекнем вам о своем существовании.
Выходцев подавил коварную улыбку. Он рассчитывал появиться в этом заведении с восходом солнца…
– Интересно, я дочитаю к концу обучения этот журнал или нет? – задал риторический вопрос Струге, возвращаясь к странице, на которой остановился в час ухода Меньшикова.
– Обязательно дочитаете, – заверил Бутурлин. – И вернетесь домой живым! Если постараетесь не вспоминать о сегодняшнем дне.
Струге стало скучно. Одно присутствие этого человека подавляло в нем всякую возможность радоваться жизни. Даже желание посмотреть столицу, в которой он не был уже несколько лет, улетучилось и не возвращалось. Спихнув с кровати журнал, он расплылся щекой по подушке и нажал на пульт телевизора. Эдвард Радзинский с очередной историей…
