Александр Маркьянов - Бремя империи
— Поправляете здоровье, господин Цакая?
— Увы… старый грузин вздохнул, сделал какое-то неопределенное движение рукой — и рад бы в рай, как говорится…
— У вас же сейчас есть свободное время. Вы в отставке. Или нет? — я кивнул на правительственную машину. Цакая рассмеялся недобрым, каркающим смехом
— Вы поспешно делаете выводы, мой друг… И вы слишком мало пока знаете про разведку… Такие как я в отставку не уходят, для нас отставка — смерть. Иногда безвременная. Впрочем, не буду ходить вокруг да около — отомстить хотите?
— За кого?
— Хотя бы за себя… За то, что с вами сделали…
— За себя? Чтобы отомстить за себя, милейший господин Цакая, я должен застрелиться — ни больше, ни меньше…
Бывший первый товарищ министра подошел ближе
— Тогда отомстите за тех, кто не сможет отомстить за себя сам, князь! Отомстите за тех, кого зарезали как скотов! Отомстите за тех, кто там лег! Отомстите за Родину — она не сможет сама отмстить за себя…
— Разве того, что мы сделали с Индией недостаточно?
Цакая рассмеялся — все тем же недобрым смехом — но глаза его не смеялись. Увидев тот огонь, что горел в них, я ужаснулся…
— Достаточно… Я вас умоляю, князь. Они не искупили и десятой доли того, что сделали. Более того — при первой возможности они повторят это снова — почитайте британские газеты. Но теперь я не дам им это сделать. К чертям всю нашу миролюбивую политику, я подожгу их дом, прежде чем они подожгут мой. С вами — или без вас, князь…
— Без меня — твердо сказал я
— Глупости… Впрочем — воля ваша… — Цакая повернулся, будто собираясь уходить, но остановился — да, кстати… Разбирая стол господина Бергена, я наткнулся на пачку писем. Дамских писем, князь, адресованных вам. Дабы не компрометировать даму и вас, я забрал их, и не дал изъять как вещественные доказательства. Все конверты подписаны просто — «К». И кажется они до сих пор, пахнут духами. Если интересует… они в машине.
Отомсти за тех, кто не сможет отомстить за себя сам. Сволочь старая…
Я отвернулся, посмотрел на море. Может, оно мне скажет, как поступить? Но море не обращало на меня внимания, оно все с тем же упорством вгрызалось в монолит скалы, на которой я стоял, как делало это тысячи лет…
Народ жив до тех пор, пока найдется хоть один человек, готовый отдать жизнь за жизнь своего народа…
Повернувшись, я направился к машине…
Смотревшая через окно на площадку Юлия тяжело вздохнула. Продолжалось все то же — черная, правительственная машина, какой-то невзрачный, неприметный человек рядом. Что-то жгло ее изнутри, помилование облегчения не приносило — она чувствовала, что поступила неправильно, но ничего сделать уже не могла.
Ничего не исправить… Поздно…
Да и исправлять нет смысла. Он такой — какой есть. Он — не изменится, не раскается, самое чудовищное — что он чувствует себя правым. И она — не изменится тоже. Поэтому и вместе им не быть.
Она жеЭто главноеПохожа на тебяВ долгом путиЯ заплетуВ волосы ленты…И не способна на покойЯ знак подам тебе рукой…Прощаясь с тобойКак будто с легендой…
— Можно… — откликнулась она на осторожный стук в дверь
Открыв дверь, в комнату проскользнула одна из медсестер. Невысокая, пухленькая, она компенсировала собственные неудачи на любовном фронте активным участием во всем, что происходило здесь, в этом санатории. Все сплетни и слухи, ходившие здесь — ну или почти все — имели один источник. Юлия с ней подружилась — она нуждалась в тепле, в простом человеческом участии. Даже ей кое-что рассказала — не все, конечно…
— Это он, да… — с ходу начала Ниночка, закатив глаза… — красавчик… А форма — умереть можно… За ним машина приехала, вы видели… Правительственная!
— Ты ошибаешься… — Юлии с трудом удавалось держаться, чтобы не заплакать — ты ошибаешься, это не он…
— Ну, что же вы так… — Ниночка, подошла ближе, обняла свою подругу за плечи — так же нельзя. В конце концов, ребенку нужен отец…
— Можно…
Конец
