Расстрельный список - Сергей Иванович Зверев
А вот второй присутствующий был вовсе не улыбчив. Худощавый невысокий мужчина лет сорока с совершенно непримечательной внешностью – таких любят брать в службу скрытого наблюдения, с ними можно каждый день общаться, и все равно на улице пройдешь мимо и не заметишь. Лицо немного вытянутое, волосы зачесаны на пробор. В безукоризненном костюме-тройке, с прямой выправкой – его можно было бы принять за бывшего дворянина. А можно и не принять. На него вообще можно было наложить любую личину и биографию. И от него исходила спокойная непобедимая уверенность.
Заместитель начальника ОГПУ Студицкий, играя свою добродушную роль, заботливо поинтересовался, как я доехал, как обустроился, как семья, как настроение. Такой китайский ритуал. Только после этого перешел к делу, и в воздухе будто сразу упала температура, поскольку тональность беседы резко изменилась.
– Александр Сергеевич, не скрою, нас немного смущает ваша молодость и не слишком солидный стаж агентурной работы. Но ваше руководство отрекомендовало вас как человека, имеющего большой опыт именно силовых акций. Это соответствует действительности?
– С детства воюю, – я выдал мою коронную фразу.
Мне было двенадцать лет, когда белогвардейская сволочь казнила моих родителей, а меня подобрал полк Красной армии. Там я не в обозе, а в разведке шустрил. Осваивал азы войны, научился стрелять и поражать врага. Так и воевал. Потом школа красных командиров, откуда отозван на службу в ОГПУ, где просто магнитом притягивал боевые ситуации. Сшибки, перестрелки – для большинства моих коллег это экзотика, а на меня они сыпались как из рога изобилия. Приманиваю я войну, которая для меня никогда не заканчивается. И пока что выживаю… Пока что.
– Думаю, ваши боевые навыки пригодятся в легендированной работе за пределами РСФСР.
– В Англии, что ли? – усмехнулся я.
А внутри все подвело. Неужели меня прикомандируют к ИНО – иностранный отдел, отвечающий за разведку за рубежом. Это и манило, всегда мечтал о дальних странах, и пугало – я же в таких делах ни черта не понимаю и языками не владею, кроме русского и малоросского!
– Поближе, – успокоил Студицкий. – Украина. Места вам знакомые.
– Еще как!
Большая часть детства прошла в Малороссии. Знал и языки, и нрав народа. Так что для меня это будет не полет в неизвестность, а возвращение к истокам.
– Ситуация там складывается опасная. Наш большевистский интернационализм и местечковый национализм – это несколько разные вещи. А некоторые товарищи на окраинах начинают их путать, – нахмурившись, произнес заместитель начальника ОГПУ. – Согласны?
– Так точно.
– Болезнь националистической обособленности и сепаратизма там, к сожалению, прогрессирует. Настолько, что пришла пора хирургического вмешательства, – зловеще протянул Студицкий, уже не казавшийся добрым дедушкой. – И еще белогвардейские и петлюровские недобитки. Польские агенты – эти вообще плодятся как псы дворовые. Никакого сладу с ними нет.
Я придал себе вид вдохновенный и озабоченный важностью задач.
– Вы назначаетесь руководителем агентурной группы для проведения силовых акций по борьбе с контрреволюцией. Задание сложное. Доверие к вам велико. Но и спрос будет серьезный.
– Высокое доверие оправдаю! – отчеканил я.
– Ну вот и хорошо. – Студицкий расслабился, снова превратился в обаятельного доброго старичка и кивнул в сторону третьего присутствующего, который пока не проронил ни слова. – Петр Петрович введет вас в курс дела. Он инициатор и куратор операции.
В этом кабинете меня больше не задерживали. Прощание с большим руководителем. Его благосклонное похлопывание по моему литому плечу. Пожелание всяческих успехов в работе и личной жизни. И вперед, в бездну.
Петр Петрович повел меня длинными коридорами и закоулками казавшегося бесконечным здания. И в итоге мы оказались в небольшом кабинете на последнем этаже, под самой крышей, с видом из окна на занесенную валящим без перерыва пушистым снегом, стучащую трамвайными колесами, многолюдную и шумную площадь Дзержинского, фонтан Витали и Лубянский пассаж.
Опыт мне подсказывал, что проведу я в этом кабинете или в каком-нибудь другом похожем месте не один день. К внедрению надо готовиться крайне тщательно. Чтобы легенда от зубов отскакивала. Чтобы не попасться на каком-нибудь каверзном вопросе типа помню ли я пожарную каланчу в родном городе, тогда как каланчи там сроду не было. В память должны намертво въесться явки, пароли, способы связи, в том числе экстренной, порядок эвакуации, если спалишься ненароком.
Ну а для начала я попытался оценить моего руководителя, с которым мне работать неизвестно сколько и от которого теперь зависит не только моя карьера, но и жизнь.
Инициатор операции производил странное впечатление. Кто бы что ни говорил, а в ОГПУ в массе своей все люди как люди. Любят выпить и закусить, жалуют женский пол, часто сверх меры. Подвержены страстям и эмоциям, бывают и благодушны-благородны, и жестоки сверх меры. А Петр Петрович – это какая-то другая человеческая порода. Или нечеловеческая? Как пишут философы – чистый разум, мечта контрразведчика. Минимум эмоций, максимум расчета. Инструмент максимальной эффективности. Такие люди вызывали у меня, что греха таить, зависть, поскольку холодная голова для чекиста, пожалуй, даже главнее будет, чем горячая рука, как искажают слова товарища Дзержинского разные хохмачи. Но они и пугали.
Такая оценка личности Петра Петровича будто снизошла на меня свыше в первые минуты знакомства. И со временем только находила подтверждение.
Я думал, он сразу возьмет быка за рога, но Инициатор нацепил на себя маску участия и гостеприимства. Сам заварил чай, даже бублики нашлись. Подстаканники с эмблемой ОГПУ. Располагающая атмосфера для доброй беседы. И начал он не с явок и паролей, а с философии.
– Отвлечемся от службы, Александр Сергеевич. Вот что вы думаете о силе идей?
– Она сильная, – только и нашелся брякнуть я.
– Мудро и исчерпывающе, – оценил тавтологию Инициатор. – Идеи обладают колоссальной силой и часто меняют мир. Но бывают идеи ложные или конъюнктурные, на злобу дня. Только злоба сегодня одна, а завтра другая. И так случается, что тогда они не развивают, а корежат мир. В том числе и так называемые идеи прогрессивные и передовые.
– Какие именно? – невольно заинтересовался я. Собеседник умел втягивать в разговор.
– Например, идея о великорусском шовинизме. Слышали ведь не раз: «Россия – тюрьма народов. Свободу для угнетаемых наций». В свое время она сильно помогла в раскачке царизма. А сегодня?
– А сегодня создает некоторые проблемы.
– Некоторые? Мягко сказано. Доминирование национальных кадров, основная ценность которых в их национальности. Заигрывание перед ними. А что дальше? Как скоро идея «Россия – тюрьма народов» трансформируется в «СССР – тюрьма народов»?
– А такое возможно?
– Возможно. Как только ослабнет Москва.
Я даже не знал, что сказать. За такие речи обычно людей таскали к нам на профилактические беседы, а
