Борис Кудаев - Пуле переводчик не нужен
Как исподволь подкрадывается старость: у других перемены видишь, а у себя не замечаешь… Клемент Ефремович Ворошилов рассказывал под большим секретом, как однажды на заседании политбюро, когда Берия предложил подвергнуть репрессиям отца Мэлора, Георгия Стуруа, за его мемуары, в которых он хорошо отзывался о Троцком, Сталин сказал: «Чего его репрессировать? Освободить надо от должности Председателя Верховного Совета Грузинской ССР, и все. Выжил из ума старик!» Все изумились, но промолчали – Стуруа был на четыре года моложе Сталина! Сохранился он, правда, не так, как его друг и соратник Анастас Микоян, но стариком точно не выглядел. Забавно, Мэлор любит рассказывать о том, что его отца с Микояном не расстреляли в числе 26 бакинских комиссаров потому, что Георгий Стуруа устроил побег, а к нему присоединился Анастас. А Микоян и не думал бежать. Побега не было вообще. Не расстреляли их англичане просто потому, что из списка стоявших на довольствии в тюрьме их исключили – в связи с болезнью они были переведены в изолятор. А список попал в руки оккупационных властей, и 26 комиссаров были расстреляны… Игорь как‑то рассказал анекдот, который имел хождение в МГИМО: «А про Микояна оккупантам было указание: в 27‑го не стрелять!» Игорь и Мэлор вообще большие любители анекдотов. Хорошо, что отцы – члены ЦК, можно себе позволить острое словцо. Про Мэлора, кстати, Игорь тоже рассказывал анекдот. Молодой обозреватель «Известий» одним из первых в Москве приобрел за границей спортивный автомобиль. Это был длинный красный «Додж», и так как у Мэлора не было гаража, то стоял он все время у редакции «Известий». Мыть он его не любил, да и некогда было. Вот и появилась в Москве забавная загадка: «Длинный, красный, грязный и всегда стоит. Что это? Нет, неправильно – это автомобиль Стуруа!»
Николай Михайлович привычно кивал головой, слушая ровный поток речи Константина, продолжая думать о своем. Пусть себе читает. Он потом все это прочтет, уже в «сгущенном» варианте, без воды, в записке незаменимого Вила Федоровича. Зная, как не любит принимать решения его шеф, тот каждый день готовил ему «выжимку» из важнейших телеграмм и писем, прибывавших на имя посла, и (только для облегчения работы посла, конечно!) снабжал их «рыбой» – готовыми заготовками ответов.
Пеков вздохнул: «Вил спит и видит себя в расшитом по воротнику и рукавам золотыми дубовыми листьями посольском мундире – военное прошлое дает о себе знать! Он созрел для самостоятельной работы, нет слов, но надо как‑нибудь попридержать его до того времени, пока «доброжелатели» в высотном здании на Смоленской площади не проводят меня «на заслуженный отдых». А то без него будет трудно… Молодежь рвется к власти. Нас, «мастодонтов», стараются даже не пускать в столицу. Где это видано, чтобы послы меняли страны, не отсиживая в центральном аппарате хотя бы по году? Ведь я за рубежом уже с 56‑го года… 16 лет подряд! Семь лет в Алжире, четыре года в Иране, вот уже пять лет в Индии. А уйдет Андрей Андреевич? Что будет, представляю! И среднее‑то поколение уже натворило невесть что… Чего стоят эти решения о расширении МИДа с размещением отделов, курирующих новые, недавно освободившиеся страны, не в специальном здании, а над знаменитым гастрономом на Смоленской площади и над большой аптекой в начале Сивцева Вражка? Смех, да и только! Разве Сталин позволил бы, чтобы святая святых советской дипломатии – департаменты МИДа размещались над магазинами или аптеками. Противно даже вспоминать названия, которые молодые дипломаты дали этим филиалам – «гастромид» и «аптекомид»? Тьфу! Сталин бы…» Николай Михайлович глянул на продолжавшего «жужжать» Константина и вновь окунулся в воспоминания…
Его, молодого партийного работника ЦК, бывшего секретаря парткома, а затем директора московской шелкоткацкой фабрики, неожиданно для всех вдруг избрали первым секретарем Приморского краевого комитета партии. Назначили – будет вернее. А еще вернее – назначил. Он назначил. Неожиданно для всех, но не для самого Пекова. Этому предшествовала долгая беседа с самим.
Иосиф Виссарионович обратил внимание на молодого, небольшого роста парторга, выступавшего на московской партийной конференции. В бойких и не скупящихся на славословия в адрес «великого вождя и учителя» ораторах недостатка не было. Но этот не походил на остальных. Несмотря на молодость, его манера говорить была чрезвычайно подкупающей. Есть люди, которые и банальные фразы умеют произнести так, что они кажутся откровением. То повышающийся, то понижающийся тон, верные, искренние интонации, точно выдержанные паузы и скупые жесты проникали в подсознание. Так умеют говорить прирожденные ораторы или люди, изучавшие искусство воздействия на людей – священники, опытные политики-трибуны, шарлатаны. Когда сидевший рядом Серго Орджоникидзе, рассчитывая на похвалу, спросил шепотом: «Ну как, Коба, что скажешь – умеем мы воспитывать людей в промышленности? Ведь ему только 30 лет, совсем недавно – просто секретарь парткома шелкоткацкой фабрики!» – последовал неожиданный ответ: «Правильно я вам говорил, и тебе, и Климу – вы, кроме себя, никого не видите, а если видите – до себя не поднимаете. Привыкли к роли «легендарных героев»!.. Кадры надо не только выращивать, но и вовремя давать им перспективу! Приведи его с собой ко мне в Кремль в субботу вечером».
Так Николай Михайлович неожиданно для себя оказался за столом, накрытым в кремлевской квартире Сталина – в «Углу», как ее называли посвященные за угловое расположение в здании Кремлевского дворца.
Переводчик. Египет. Каир-Вест
In omnia paratus (лат.).
Готовый ко всему.
Начальники вещевой и продовольственной службы разведывательной эскадрильи, с которой я прилетел на аэродром Каир-Вест во время второй арабо-израильской войны в 1968 году, привыкшие к строгой проверке своей финансовой отчетности, очень удивились, узнав, что любой торговец в Каире даст тебе любой счет на самом солидном бланке – только покупай его товар! Рынок! Сразу «резко возросла опасность бактериального заражения личного состава». Антисептики, детергенты, репелленты, дезинфектанты и дезодоранты знаменитых фирм и названий «закупались» и списывались в огромных количествах. И полетели в Москву кипы разных квитанций и счетов, а затем и подарки в Управление тыла Вооруженных сил – старинное здание сразу за ГУМом на спуске к гостинице «Россия». Надо ведь думать и о том времени, когда кончится эта тихая и непонятная война! Куда тебя назначат после заграничной командировки, и когда ты поедешь в следующую, зависит от твоего «направленца» в одном из Главных управлений Генерального штаба. В Главном управлении, занимающемся международными контактами Министерства обороны, осознали эти простые истины раньше других. Полковник Добронравов, занимавшийся переводчиками, понимал, что офицеры его отдела не зря подходят к нему с «косящими от постоянного вранья глазами», как писал Михаил Булгаков. У них всегда были наготове вполне правдоподобные объяснения – почему одного переводчика после Багдада надо послать на два года в Одессу и вновь готовить к загранкомандировке в Дели, а другого после Вьетнама необходимо послать на ракетный полигон в пески под Красноводском и считать более к загранработе непригодным.
Все было просто до гениального. В здания Генерального штаба на улице маршала Шапошникова входить с портфелями и свертками запрещалось. Поэтому в гардеробной, кроме обычных вешалок, стоял большой, во всю стену, шкаф с нумерованными ячейками. Получив два металлических номерка – один с вешалки, а другой – с номером ячейки, куда вы поставили новенький кейс с японским магнитофоном и другими мелкими подарками, поднимаетесь к своему «направленцу». Так как все знали, что комнаты Генштаба прослушиваются, но не просматриваются, вы, поздоровавшись с человеком, от которого зависело ваше дальнейшее назначение и возможность следующего выезда в «хорошую» страну, произносили что‑нибудь вроде: «А вам привет и наилучшие пожелания от Александра Сергеевича!» – и клали на стол номерок от ячейки. «Направленец», разглядывая ваше личное дело, прятал номерок в карман и бубнил что‑то вроде: «Начальника сегодня нет, он на совещании, поезжайте к себе в гостиницу, отдохните пару дней с дальней дороги, а в четверг для вас будет заказан пропуск». Понимать это надо было так: «Черт тебя знает, что ты там насовал в этот портфель или сверток. Вот буду сегодня идти домой, протяну свой номерок и твой гардеробщику. Дома открою «дипломат» и посмотрю твои подарки. Разделю – что себе, а что начальнику… Вот тогда, то есть завтра, с начальником и определим – посылать тебя служить в хороший город – Киев, Краснодар, Одессу, Ригу или к черту на кулички – в Забайкалье, под Читу. Решим, ставить ли твое личное дело в очередь на новое оформление за границу. Да ведь и заграница бывает разная. Кого в Монголию, а кого в Египет. Сертификаты бесполосные или с желтой полосой для приобретения товаров в закрытых валютных магазинах «Березка» дают только в капиталистических странах». Вот как много значило всего лишь одно предложение, сказанное офицером Генерального штаба! А в четверг, если все в порядке и ты не поскупился, тебя ждут на выбор пара должностей в хороших гарнизонах и заветная фраза: «Поезжайте, послужите, а мы с Виктором Георгиевичем через год начнем вас оформлять… Ведь в Каире вам неплохо было?» Мне было неплохо в Каире. Неплохо мне было и в Дели, и в Карачи, и в Читтагонге, и в Александрии, и в Бомбее, и в Будапеште. Мне всегда было неплохо, потому что я вырос на Кавказе и умел обходиться с этими людьми, у которых от жадности сводило скулы и косили глаза… Мне было плохо только от того, что из‑за них мне каждый раз приходилось начинать все сначала. Я не был москвичом, у меня не было «волосатой» руки в Главном управлении кадров на Беговой, и поэтому в аппарат главного военного советника, в посольство, я попадал работать только через полгода, а то и через год работы в новой стране, доказав, на что я гожусь. И в каждой новой стране приходилось доказывать снова. Будь готов! Всегда готов…
