Илья Рясной - Дурдом
— Вы верите в Дьявола? — приподнял я удивленно бровь.
— Верю. Мои коллеги — неисправимые скептики. Иной скептицизм сродни узколобости. Психиатры считают, что сознание человека — это черный ящик Пандоры, внутри которого может сформироваться или дремлет любой кошмар. Мне кажется, что не так редко бесы, терзающие разум, приходят извне.
— Одержимость?
— Вы считаете ее невозможной?
Определенно Дульсинский нашел бы общий язык с Донатасом. Бесы, НЛО и Бермудский треугольник в Пермской зоне…
— Помимо стриптиза способен Великанский на какую-то преступную деятельность?
— А зачем? Он правопослушный скромный человек, — пожал плечами Дульсинский.
— Но ведь его может кто-то втянуть в криминальные дела.
— Смысл? Кому он нужен?
— Огромная физическая сила, ловкость, изворотливость, — перечислил я достоинства Великанского. — Привлечь его на свою сторону — все равно, что приобрести бронетранспортер.
— Кому нужен бронетранспортер, водитель которого допился до белой горячки ? Неизвестно, не задавит ли он тебя самого.
— Нужен тому, кто сумеет управлять водителем… Может так случиться, что он будет захвачен какой-то чужой идеей? Настолько, что превратится в идеального исполнителя?
— Ну, это трудно сказать. Зависит от идеи.
— Или попадет под очарование чужого бреда. Бреда какого-то лидера.
Профессор бросил на меня внимательный взгляд и произнес:
— Интересно… . В принципе, случаи, когда у группы душевнобольных находился лидер, захватывающий их своими бредовыми фантазиями, были. Сумасшедшие способны влиять друг на друга. Но не уверен, что из этого может получиться что-то путное. Ну, займутся построением космического корабля «Земля-Плутон» из частей, найденных на свалке. Или создадут посольство по связи с миром насекомых.
— Или образуют секту.
— Запросто… Но учтите одно. Деятельность душевно больных редко бывает конструктивна. Вся их энергия уходит в свист и бесполезные движения.
— С кем у вас в клинике общался «Эксгибиционист» ?
— Режим у него был свободный. Я был уверен, что в наших условиях он не сделает ничего плохого. Для него было бы хуже, если бы он замкнулся в своей скорлупе. Общался со многими. Близко сошелся с нашим общим знакомым…
— С кем?
— Вячеславом Грасским. «На завалинке у Грасского» помните?
— Еще бы!
Когда я покидал офис, профессор не забыл стряхнуть с моей рубашки невидимую пылинку.
— По мере возможностей держите меня в курсе, — напоследок попросил он. — Вам будет нелегко с вашими подопечными. Я же всегда рад помочь.
— Я вам признателен., .
Вернулся в тот день домой я в девять вечера. В квартире горел свет. Перед зеркалом в спальной вертелась Клара. Нате, возвращение блудной любовницы. На ней было надето новое платье, похоже, из очень недешевых. Она поправляла набитые ватой плечики, затягивала, а потом расстегивала золотой пояс, принимала фотомодельные позы. Мое появление не оторвало ее от этого захватывающего занятия. Не оборачиваясь, она каким-то невнятным междометием приветствовала меня.
— Прекрасное платье, — произнес я ей в затылок.
— Правда? — Клара выгнула свой девичий стан, положила руку на бедро и причмокнула от удовольствия. — Меня снимали вчера в этом платье для журнала «Лайф», а потом подарили. Ну разве не прелесть, а?
— Потрясающе! — воскликнули нарочито бодрым голосом телеидиота , которому демонстрируют лучший в мире столовый нож, режущий все и вся без малейшего усилия.
— Ты без меня оголодал? — вдруг прониклась заботой обо мне Клара.
Она оторвалась от зеркала и внимательно оглядела меня с ног до головы.
— Да, — кивнул я. — Соскучился по мясу с клубникой и торту с баклажанами.
Она не заметила моего сарказма. — Георгий, из тебя никудышный дизайнер. Когда делаешь перестановку в квартире, всегда спрашивай меня.
— Что я переставил в квартире?
— Телефон. Куда ты дел старый?
— Выбросил. Разбил с горя от того, что ты исчезла. И выбросил.
Она восприняла это как должное.
— Кто же покупает такие телефоны? Сейчас покупают только радиотелефоны. Я знаю место, где есть дешевые радиотелефоны.
Пара сотен долларов, — подумал я. Как раз по средствам для нищего опера.
— Дорогая, радиотелефоны — это дурной вкус, — произнес я нравоучительно. — Телефон должен быть с диском и проводом.
— Милый, ты консерватор, — она поцеловала меня. — А цвет? Сказал бы, и я купила бы тебе не этот жуткий оранжевый аппарат, а синий. Он бы неплохо подошел к моему платью.
— Мне кажется, ты лучше смотришься без платья.
— Правда? — она загадочна посмотрела на меня. На этот раз пояс она бросила на пол…
А среди ночи, обняв ее, я думал, что наверное, все-таки люблю ее…
Утром, идя на работу, я по привычке заглянул в почтовый ящик. Я три года не выписываю ни одной газеты. Но время от времени туда бросают ценные рекламки, например, спортивных культуристских тренажеров для лиц, перенесших инфаркт миокарда, или дешевых и доступных вилл на территории Испании с садом и пропиской. Сейчас в ящике уютно устроилась яркая бумаженция. Еще штук пятьдесят таких же были рассыпаны по всему подъезду. Я решил отправить ее в мусорку, но на глаза попались знакомые слова.
«Партия восьмидесяти процентов россиян!.. Все, кому надоела рабская участь, на митинг 29 июня перед главным входом на ВДНХ. Партия обманутых — ваша партия!»
Карьеру политического психбольного Шлагбаум начал еще в тихие брежневские времена. Голоса «внешние» («Голос Америки», «Немецкая-волна»), в свое время не обходившие его тяжелую судьбу своим вниманием, именовали его узником совести. Голоса «внутренние» («Время», «Маяк») клеймили в нем полоумного и продажного наймита империализма.
Во всем виноваты были гены. Точнее, горячая революционная кровь семьи Шлагбаумов. В прошлом веке Мосины предки ходили в народ и звали Русь к топору. В начале этого века они мастерили на чердаках и в подвалах адские машины и метали их в полицмейстеров. После семнадцатого года они выводили под корень разную контру и представителей «кровососущих» классов и сословий, а в свободное от этой работы время мечтали о светлом будущем. Это будущее вскоре наступило, и они нашли в нем свое место — в ГУЛАГах, с кайлом и лопатой. Там они наконец занялись полезным трудом и внесли свою лепту в возведение гигантских строек Коммунизма, не уставая повторять, что товарищ Сталин ничего не знает о творящихся безобразиях. В родителях Моисея бурлящая революционная кровь Шлагбаумов сильно охладела. Ее хватало лишь на то, чтобы шушукаться с единомышленниками на кухнях, ругать зажравшихся партократов, позабывших идеалы социализма, рассказывать анекдоты о Хрущеве, а потом о Брежневе.
Но неожиданно в лице Моси кровь приверженцев дела Робеспьера, Маркса-Энгельса вскипела, как лава рванувшего вулкана. Первыми, кого крошка Мося довел до слез, а потом и до истерик, были воспитательница детского сада. В крошке не только пробились задатки лидера, но и начала пышным цветом расцветать страсть к реформаторству. В детсаду у него все было «неплавильно». Что «неплавильно», он еще сказать не мог.
Но в школе он быстро научился стройно формулировать свои мысли и призывать одноклассников к революционным выступлениям против учительской деспотии. Два раза он изгонялся из школы, один раз — из института. Его политическое сознание и самосознание росло как на дрожжах. В студенчестве он дошел до распечатыва-ния листовок, клеймящих кого-то или чего-то, — сегодня уже и не упомнишь.
Распространять он их пытался в рабочих столовых, в результате чего сильно пополнил свои познания в ненормативной лексике и заработал массу синяков и шишек.
Настоящих единомышленников Шлагбаум нашел, когда государство предоставило ему отпуск в тихом и уютном доме, в который легче войти, чем выйти. Чего стоят одни лишь политические диспуты с будущей основательницей демократического объединения (ДО) Валерией Стародомской. Оба они удачно подзаряжались друг от друга агрессивным безумием.
Другой его партнер по беседам позже, через несколько лет, был избран в Государственную Думу, теперь не выле-. зает с экранов телевизоров и очень красноречиво разглагольствует о задачах текущего момента.
В старые времена изредка Шлагбаум выходил из психушек, лихорадочно раздавал уже стоящим в боевой стойке с магнитофонами наперевес западным журналистам интервью о печальной участи инакомыслящих в «Империи зла» и отправлялся обратно, к добрым старым знакомым в белых халатах и больничных пижамах. Болезнь его прогрессировала. Постепенно он начал бредить. Это заключалось в том, что он стал воспринимать себя вовсе и не Шлагбаумом, а кем-то гораздо более исторически значимым. Притом его роль была всегда оппозиционна режиму. При Брежневе он «поработал» незаконнорожденным братом академика Сахарова. С наступлением перестройки надел личину князя Георгия Евгеньевича Львова — главы Временного Правительства России. Когда демократы пришли к власти, он решил продолжить борьбу против социальной несправедливости в качестве Бронштейна-Троцкого.
