Александр Бушков - Охота на пиранью
Мазур, не колеблясь, поднял руку – тут же звякнула Ольгина цепь.
– Двое, – сказал Кузьмич равнодушным тоном опытного спикера. – Что ж так мало-то, миряне? Смертный приговор ведь выносите...
– Вика... – умоляюще сказала Ольга соседке по цепи.
– А пошла ты! – лицо Виктории прямо-таки исказилось. – Тебя этот подонок во все щели не трахал – с прибауточками... Вот и пусть дохнет, раз уж такие игры...
Кузьмич терпеливо ждал. И наконец заключил:
– Ну, коли уж все демократично, трое против двух – пусть себе кукует до вечера в теплой компании мелких божьих тварей. Спасибо, милые. Потешили старика, наглядно доказали, что человек человеку – волк. И обид не прощает... – Он прошелся вдоль строя, остановился перед Викторией, задумчиво шевеля губами – А если я тебе, милая, пистолетик дам, ты этого ирода порешить сможешь? Там и дел-то особых нет, покажу, куда пальчиком нажимать... Нажмешь, пуля и выскочит.
Виктория закусила губу, глаза у нее нехорошо горели.
– Нажмешь... – сказал Кузьмич убежденно. – На что хорошее человека не подвигнешь, а на пакость – за здорово живешь, с полным нашим удовольствием... – Он потрепал молодую женщину по щеке, кивнул. – Ну что, дать пистолетик?
Со стороны долины послышался заполошный конский топот. Вскоре к ним подлетел верховой на высоком гнедом коне – тот, храпя и разбрасывая пену, пошел боком, чуть не налетел на скованных, и они шарахнулись, – наклонился с седла к Кузьмичу и прошептал на ухо что-то короткое. Потом развернул коня на месте, подняв его на дыбы, наметом ускакал прочь.
Кузьмич мгновенно переменился, лицо стало озабоченным и серьезным.
– Назад, гости дорогие, – скомандовал он хмуро. – К повозке, и живенько. Скажу вам по секрету, хозяин в гости жаловать изволят, так что времени у нас мало...
Назад возница гнал лошадь во всю прыть, повозка прыгала на ухабах, цепи отчаянно звенели. Кузьмич за все время не произнес ни слова, лицо у него было какое-то д р у г о е, незнакомое.
Ворота оказались распахнутыми настежь, а две собачьих будки, мощные, как маленькие блокгаузы, – наглухо закрытыми деревянными щитами. Слышно было, как внутри обиженно повизгивают волкодавы, огорченные неожиданным заточением. Посреди двора стоял, широко расставив ноги, незнакомый бородач и орал в пространство:
– Махальщика на башню! Порох где, дармоеды? Запорю!
Возле терема, меж домами суетились люди в старинной одежде, которых оказалось неожиданно много – что-то тащили, что-то устанавливали, трое проволокли черную пушку на зеленом лафете, времен примерно Бородинского сражения – небольшую, но явно тяжелую и потому выглядевшую вполне настоящей. Слева вдруг ударил колокол, замолчал, загремел пуще – похоже, в целях испытания.
Повозка свернула не к тюрьме – вправо, к небольшому домику со столь же крохотными окошками, без решеток, правда.
– Диспозиция вам такая, – сказал резко Кузьмич, соскакивая на землю. – Живенько всем в баню, чтобы вымылись до скрипа, причесались, подкрасились – к мужикам, понятно, не относится, разве что кто захочет... Церемоний разводить не будем, не в Кремле, так что набивайтесь туда, не делая различий меж бабами и мужиками. Не дети, чай, все видели... Живо!
Вокруг повозки полукругом стояли человек семь – кто с автоматом наперевес, кто с карабином.
– Персонально для тебя, сокол, уточняю, – торопливо сказал Мазуру Кузьмич. – Кончились спектакли, так что патроны у всех боевые. Начнешь дергаться, красотка твоя первую пулю огребет, Христом Богом клянусь, так что не егози...
Лицо у него было ожесточенно-деловое, и Мазур, невольно подчинившись общей суете, машинально кивнул, не сразу и опомнившись. Злость куда-то улетучилась, как ни странно. Ему вдруг стало интересно, и это вытеснило все другие чувства.
– Живо, живо! – нетерпеливо покрикивал Кузьмич. – Времени почти нет, час какой-то. Надевайте потом, что на кого смотрит, все одинаковое...
Под зорким и пристальным взглядом нескольких дул с Мазура сняли кандалы и подтолкнули к двери баньки. Войдя в тесный предбанник, он неторопливо принялся раздеваться, движимый сейчас нехитрой солдатской философией: что бы там плохое ни случилось потом, а банька – вещь неплохая, и ею стоит воспользоваться...
Следом появилась Ольга, покрутила головой:
– Что-то интересное завязывается...
– Вот и посмотрим, – сказал он спокойно. – Раздевайся, малыш, хоть вымоемся как следует, а на э т и х наплюй с высокой колокольни... Ты у меня молодец, неплохо получается – обливать презрением, вот и дальше двигай в том же ключе. Предки твои дворянские, как история гласит, лакеев в таких ситуациях нисколечко не стеснялись...
Они и в самом деле мылись совершенно непринужденно, терли друг другу спины, притворяясь, что никого, кроме них, в жарко натопленной бане и нет. Толстяк, правда, пытался зыркать на Ольгу блудливым взглядом, но с ним Мазур управился моментально: хлопнул по пояснице вроде бы в шутку, однако нечаянно угодил в одну из болевых точек, и господина Чугункова моментально скрючило, а разогнувшись, он убрался в дальний угол и отныне держался совершенно монашески...
Пока мылись, кто-то унес старую одежду и приволок новую – стопу одинаковых штанов и рубах, белых, из толстого полотна, со скупой красной вышивкой на рукавах у запястий и по воротнику. На Мазура пришлось почти впору, Ольге пришлось и рукава, и штанины подвернуть, но и в этом каторжном наряде она оставалась столь прекрасной, что у Мазура захолонуло сердце, и он пообещал себе выжечь здешний клоповник начисто, если это понадобится ради ее спасения.
Полотенец хватило, чтобы как следует высушить Ольгины великолепные волосы, а на лавке нашлись и гребень, и пара косметичек – хозяину явно намеревались показать товар лицом. Выйдя первым на крылечко, Мазур опять угодил под прицел полудюжины стволов, на запястьях и лодыжках звучно щелкнули кандалы.
– Ну вот, – довольно оглядев его, заключил Кузьмич. – Теперь и на люди показаться не стыдно. Что жена замешкалась?
– Косу заплетает. Сигаретку дай, старче, а то мои с одеждой унесли...
– В горнице подымишь потом, – отрезал Кузьмич. – Будешь еще двор табачищем поганить...
Мазур вспомнил: он и в самом деле ни разу не видел курящим ни Кузьмича, ни кого-то из его подручных, и табачным духом от них не пахло. Ну да, естественно – «трава никоциана»...
– Ты смотри, на хозяина хвост не подымай, – сказал Кузьмич, пристегивая его к общей цепи – А то кто его знает, с какой он сегодня ноги встал. Велит в яму с медведем кинуть – придется исполнять скрепя сердце...
Мазур оглядывался. Пушка уже стояла у главного крыльца обширного терема – и возле нее выжидательно переминался мужик с дымящимся фитилем. Теперь Мазур хорошо рассмотрел, где размещались колокола: на специальной звоннице, высокой башенке, под шатровой крышей на четырех резных балясинах. Колоколов – целых пять, два больших и три помельче.
Слушай-ка, старче божий, – сказал Мазур. – Насколько я помню, это вроде бы не в раскольничьей традиции – колокола на церковь вешать...
– А они и не на церкви. Вон, звонница особая.
– Да я не то имел в виду... Колокольным звоном встречать – это вроде бы не по вере, а?
– Ты не лезь в то, чего не понимаешь, – сказал Кузьмич, и лицо у него на миг определенно омрачилось. – Вера тут ни при чем – хозяина встречаем...
– А он-то не старовер, а?
– Он – хозяин. Тебе достаточно. Мне, положим, тоже...
Один за другим выходили остальные – и попадали на цепь, конечно. Вокруг, сбившись в несколько кучек, маялись принаряженные обитатели заимки, они старательно держались подальше от пленников, не переступая пределы невидимого круга, но, судя по лицам, что-то не ощущали себя вольными орлами. Заранее можно сказать, что здешний хозяин свою челядь держит в кулаке без всякой старинной сибирской патриархальности...
– Что они, старче, у тебя такие скучные? – не выдержал Мазур. – Сколько помню, всегда говорилось, что староверы есть люди независимые и несгибаемые...
– Молчи ты! – цыкнул на него Кузьмич, остервенев лицом.
Мазур замолчал. Подобострастная суетня вокруг и боязливые лица удручали его сами по себе. Все-таки места здешние испокон веков были вольными. Еще при Николае Первом, когда только что приехавший из России и никогда не бывавший прежде в Сибири новый губернатор попробовал было объясняться со здешними мужиками так, как привык за Хребтом, финал получился для него крайне унизительным: казачий конвой был шантарскими таежными жителями мгновенно обезоружен, побит и связан, а у самого губернатора долго вертели под носом ядреными кулаками и, как умели, объясняли ему простыми словами, что тут ему не Россия. Как ни удивительно, особых репрессий не последовало...
– Едут! – отчаянно заорал кто-то поблизости. – Машет!
Мазур задрал голову, уставясь куда и все, – на вершину могучей стометровой башни. Там отчаянно мотался над ограждением смотровой площадки ярко-алый лоскут.
