Код Бытия - Кейз Джон
Но этого так и не произошло. Картина оставалась нереальной, кроме того, в ней отсутствовал еще один важный элемент – понимание причины смерти тех, кого оплакивали.
Кэти и Брэндона никто не мог назвать жертвами случайного насилия. Убийства были явно преднамеренными. И в то же время… У полиции даже не нашлось никакой версии. А состояние человека, который мог дать ответ, неожиданно ухудшилось и стало критическим. Он лежал без сознания, с инфицированными легкими и гноящейся кожей. Ласситеру сказали, что, прежде чем его удастся допросить, пройдут недели.
У толпящихся рядом с могилой людей вид был подавленный и печальный. Их потрясла неожиданная и жестокая гибель тех, кого они любили. Брэндона оплакивали полдюжины родителей его приятелей по детскому саду. Его воспитательница, женщина с длинными каштановыми волосами, сколотыми на затылке, вытирала слезы, нижняя губа дрожала. Неподалеку от воспитательницы стоял маленький мальчик, держась за руку мамы в темных очках и шляпке с вуалью.
Проститься с Кэти пришли несколько ее коллег из «Нэшнл паблик радио», где она работала режиссером, и пара соседей. Здесь была женщина (ей пришлось проехать четыреста миль), с которой Кэти когда-то делила комнату в колледже и вот уже двадцать лет обменивалась рождественскими открытками и поздравлениями с днем рождения. И конечно же, рядом с могилой стоял ее экс-супруг Мюррей – работящий и добросердечный Мюрси. Однако близких друзей среди провожающих не было – таковых Кэти просто не имела.
Что же касается семьи, то на похоронах присутствовали только Джо и тетя Лилиан. Это произошло не из-за сложного характера Кэти или ее затворнического образа жизни, а потому, что из всех родных у нее остались лишь брат и семидесятишестилетняя сестра отца. Остальные ветви двух фамильных древ засохли и омертвели.
Из всех участников церемонии по-настоящему рыдал лишь Мюррей. Но, как и у священника, его горе было обращено не только на покоящуюся в гробу женщину. Мюррей принадлежал к типу людей, которые из-за малейшего пустяка могли заболеть от расстройства. Но, даже зная это, Ласситер был ему благодарен. Неприкрытая скорбь казалась подлинным проявлением любви к сестре – гораздо более искренним, чем самый большой и дорогой венок.
Священник наконец замолчал, закончив речь словами о луче надежды в пустыне. Ласситер бросил по пригоршне земли на каждый гроб, белую розу для Кэти и отошел.
Остальные последовали его примеру, а затем по очереди стали подходить к нему, чтобы пожать руку или поцеловать в щеку и пробормотать несколько сочувственных слов.
Одной из первых подошла женщина с маленьким мальчиком, представившаяся как Мэри Сандерс.
– А это – Джесси, – гордо объявила она.
Ласситер улыбнулся и подумал, сын ли ей этот мальчик – очень уж они разные. У мальчишки смуглое лицо, бездонные карие глаза и иссиня-черные, падающие кудряшками на лоб волосы. Ребенок чрезвычайно красив, впрочем, как и женщина, но ее красота совсем иная. Блондинка со светлой кожей и с удивительно знакомым лицом.
– Я вас знаю? – спросил Джо.
Женщина не смутилась и, покачав головой, ответила:
– Вряд ли.
– Я поинтересовался, потому что мне показалось, что мы раньше встречались.
Мэри Сандерс выдавила из себя несколько нервную улыбку:
– Я только хотела сказать, что я очень опечалена. Кэти… – Бросив взгляд в землю и вновь покачав головой, она закончила: – Я узнала об этом из новостей.
– Прошу прощения. Я пытался известить всех ее друзей.
– Не надо извиняться. Мы не были близкими подругами. Это просто чудо, что я вообще услышала о ее смерти.
– Но вы сказали…
– Я живу довольно далеко, – поспешно объяснила женщина. – Мы были в дороге. Во время остановки я смотрела спутниковое телевидение, и одна из программ оказалась вашингтонской. – Она замолчала и прикусила нижнюю губу. – Простите меня, я ужасно разболталась.
– Ничего подобного.
– Я встретилась с вашей сестрой в… в Европе, и она мне ужасно понравилась. У нас с ней очень много общего. Поэтому, увидев по телевизору фотографии ее и Брэндона… – Голос женщины задрожал, и Ласситер увидел, что ее глаза наполнились слезами. – Одним словом, какая-то сила заставила меня приехать. – Она коротко вздохнула и, взяв себя в руки, закончила: – Я хочу выразить вам свое сочувствие в связи с такой огромной потерей.
– Благодарю вас, – ответил Ласситер. – Благодарю вас за то, что вы пришли.
Когда она удалилась, перед ним оказался Мюррей, по его щекам катились слезы.
– Это ужасно тяжело, – произнес он, обнимая Ласситера. – Да, Джо, говорю я тебе – это просто ужасно.
Ласситер давным-давно забыл, что такое слезы, но сейчас его горло сжимали спазмы. Он потерял человека, которого знал лучше всех, с которым вместе вырос. Окончательно распался «альянс» – таким торжественным словом окрестила Кэти их союз взаимной защиты от родителей.
Перед его глазами снова появилось ее маленькое, преисполненное серьезности личико. Они сидели в игровой комнате в палатке, которую Кэти соорудила из одеял и простыней. Ему было, наверное, пять, а Кэти – десять лет.
– Нам следует держаться вместе, – заявила она, – тебе и мне. Я решила, что нам следует образовать альянс.
Только через много-много лет это слово действительно вошло в словарь Джо, но тогда он сразу же понял, что именно сестра имеет в виду. Кэти составила нечто вроде устава, который и зачитала ему вслух.
Пункт 1. Никогда не ябедничайте на членов альянса.
Они укололи булавкой пальцы, выдавили по капле крови на листок белой бумаги и сожгли его под елью. Даже став взрослыми, они по привычке подписывали письма и открытки придуманным Кэти символом – лежащей на боку буквой «А».
Их отец, Элиас, более двадцати лет работал в конгрессе. Когда его имя появлялось в газетах, что случалось довольно часто, за ним всегда следовало: «чл. палаты представителей. – Кентукки». Деньги, вознесшие Эли на эту вершину, принадлежали его супруге Джози. Ее дедушка нажил состояние на виски, и даже той его части, что просочилась через два поколения, оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание честолюбивого молодого человека из неблагополучных районов Луисвилла.
Эли и Джози проявляли к своим детишкам весьма поверхностный интерес. Подобно большинству людей, связанных с конгрессом, они метались между Вашингтоном и своим родным штатом, поэтому Джо и Кэти воспитывали не родители, а череда нянек и компаньонок, а позже – «помощников».
Сам Джо никогда не задумывался о пропасти, разделяющей их семью. Он боялся взрывного нрава отца, а мать видел крайне редко и воспринимал это как должное. Джо учился в дорогой частной школе, где большинство учеников разделяли его участь. Но такие отношения очень огорчали Кэти, и в конце концов огорчение достигло той степени, когда ей стало на все плевать.
Джо знал об этом, потому что однажды, доставив матери выпивку из кухни, застал их спорящими.
– Мы тебе совершенно безразличны, – с яростью говорила Кэти. – И нужны только для того, чтобы поставить побольше имен на рождественских открытках.
Джози, сидя перед зеркалом, отпила из стакана. Склонив набок голову, она вдела в ухо сережку и произнесла, не отрывая взгляда от своего отражения:
– Ты ошибаешься, любовь моя. Это неправда. Вы для меня очень много значите.
До сих пор в ушах Джо стоял сахарный голос матери: «…о-очень мно-ого». Заверив дочь в любви, Джози встала из-за туалетного столика, освежила воздух из хрустального пульверизатора и скользнула сквозь ароматное облачко.
– А теперь поцелуй свою мамочку, – сказала она. – Твоя мамочка ужасно спешит.
Эли облек свои родительские чувства в форму общественной обязанности. Он вносил предстоящую воспитательную работу с детьми в свой рабочий календарь, о чем сестра не преминула сообщить Джо. Однажды вечером она притащила брата в кабинет отца и показала ему переплетенный в кожу блокнот, в котором они отыскали отведенное им в напряженном расписании конгрессмена место.
