Клубок со змеями - Павел Сергеевич Марков

— Но куда она могла потратить такую сумму?

— О, и на сей вопрос я прекрасно знаю ответ! — кулаки Сему непроизвольно сжались. В глазах появился яростный огонек, так не свойственный его простодушному и слабому нраву.

Мне даже стало немного не по себе.

Стараясь, чтобы голос звучал ровно, я спросил:

— Куда же?

— Прости, Саргон, — он покачал головой, — но я должен сам во всем разобраться прежде, чем решусь все тебе рассказать до конца, — Сему внезапно поднялся.

Я встал следом:

— Нет уж. Раз начал, то выкладывай полностью. Без утайки.

Но Сему проигнорировал мой ответ. Лишь улыбнулся и бросил:

— Я продам ее, Саргон. Я продам ее в рабство. «Если жена расточительна, то муж может продать ее в рабство» — так, кажется, звучит этот закон? — он засмеялся. — Всю сумму я, конечно, не отобью, но, говорят, за красивую танцовщицу-наложницу платят очень большие деньги. Ну… это… я пойду. Узнаю точно, сколько мне предложат за нее богатые писцы, а, может, и какой-нибудь жрец возьмет в храм любви. С ее-то великолепной грудью и пышной задницей, — его смех перешел на истерические нотки, и я всерьез начал опасаться, не повредился ли он умом?

— Представляю лицо Анум, — хихикал Сему, — когда скажу ей, что продал ее в храм, и теперь она обычная шлюха! Быть может, даже навещу ее как-нибудь и оставлю пяток сиклей за ночь. В знак своей щедрости.

— Сему…

— Увидимся позже, — и он, продолжая истерично посмеиваться, направился в сторону города, оставив меня в полной растерянности.

Я вновь вернулся к тому злосчастному утру, когда Сему колотил руками в дверь. После того, как он поведал о случившемся с Бел-Ададом, в моей голове пронеслось некое мимолетное воспоминание. Но в силу обстоятельств, внезапно свалившихся на меня, я не смог тогда уловить. И вот теперь, роясь в кладовой собственной памяти, я сумел-таки схватить его хвост.

«Он сказал, что шел узнавать цену за Анум. Но разве тогда, в день нашего разговора о деньгах, не отправился именно за этим? Возможно, Сему так и не добрался до рынка. Это было бы неудивительно, учитывая его душевное состояние. Ведь так?»

Однако, чем больше я думал о Сему, тем крепче становилась моя уверенность в том, что он как-то замешан в этом деле. А я — я просто ищу оправдания. Ибо не хочу верить, что мой близкий друг причастен к убийству корзинщика.

«Сему… Сему… какую роль ты сыграл во всем этом?».

С моих губ сорвался тяжкий вздох.

«Вообще, что мне известно? Бел-Адад попросил построить ему новую хижину, чтобы удобнее было добираться до рынка. Но Сему утверждает, что в этом не имелось никакой надобности. Затем Анум, по словам того же Сему, украла у него восемнадцать мин серебра. Просто мифическая сумма. Снова же со слов Сему. И он решил продать ее в рабство, в тот же день направившись узнавать цену. Потом Бел-Адад заплатил мне шесть сиклей за работу над хижиной — весьма щедрая плата для простого корзинщика. Но мне было все равно, откуда у него столько серебра. Вдруг тоже копил? Главное деньги были мои. И я не преминул хорошенько попировать, захватив своего торговца-приятеля, дабы слегка развеселить его. Поднимать тему его отношений с Анум в тот вечер мне не хотелось. Да и не мое это дело, по правде говоря. А на следующий день он заявляется и утверждает, что корзинщик мертв. Убит ночью балкой. Командир стражи не говорит ни слова о подробностях произошедшего и передает меня в руки жрецам».

Зачем в действительности Бел-Ададу вторая хижина?

Откуда у него столько денег?

Откуда Сему знает, что корзинщик убит ночью?

Куда он шел в то утро на самом деле?

Почему исчез с места преступления?

Почему обычным корзинщиком интересуются жрецы?

Врет ли Сему?

И если врет, то где именно и почему?

Как отличить правду ото лжи?

Вопросы, вопросы, вопросы. У меня было слишком мало знаний, чтобы дать на них ответы.

Отдаленные крики и возня прервали мои тяжелые размышления.

Откуда-то из коридора доносились голоса:

— …имеете права! Я почетный торговец, вам это так… — возмущенная тирада прервалась сдавленным криком.

— Я же сказал, закрой рот, пухлячок, — о, этот шелестящий голос мне не забыть никогда, — или я помогу тебе прикусить язык.

Убрав ткань от носа и не заметив на ней кровавых пятен, я быстро скомкал ее. Затем ловким броском отправил кусок в тот же угол, куда ранее улетела первая часть набедренной повязки.

Тем временем из-за поворота показался тюремщик. Он волочил за собой человека, держа прямо за горло. К моему удивлению, на пленнике не было никаких оков. Узник держался за губы. Сквозь пальцы сочилась маленькая струйка крови. Ассириец, не обращая внимания на мычание нового заключенного, отворил камеру, что напротив меня, и швырнул бедолагу на сверкающий пол.

— Сиди молча. А будешь скулить, я выдеру тебя, как собаку, — сказал тюремщик, запирая клетку.

Спустя секунду он добавил:

— Надеюсь, ты дашь мне повод для этого.

Затем ассириец повернулся ко мне и, быстро окинув взглядом, хмыкнул:

— Решил позагорать? Правильно. Солнце здесь жаркое, и ночью не заходит за горизонт. Да тут даже два солнца! — он указал на факелы, горевшие в коридоре, и загоготал. Звук смеха тюремщика отражался от кирпичных стен подземелья, усиливая его зловещий тон.

Я же сидел неподвижно, лишь мечтая о том, чтобы он поскорее убрался отсюда и не начал что-либо мне резать или ломать.

— Ты, небось, пить хочешь? — насмеявшись вдоволь, поинтересовался тюремщик.

Меня мучила жажда. Безумная жажда. Она просто сводила с ума. И только невероятное усилие воли позволяло до сих пор ее терпеть.