Красный Герцог - Владислав Хохлов
На выходе из дома, Генрих проверил самочувствие матери — она спала. В то же время в сон клонило и Генриха, но он решил не идти на поводу у своей усталости, так как ему хотелось побыть в раздумьях на свежем воздухе. Сидя на крыльце, Генрих пытался зажечь сигарету. Вольфганг рассказывал, что сигареты — это по-взрослому и, с помощью них, они расслабляются и отдыхают. Генрих прекрасно понимал, что это глупости и выдумка. Он знал своих родителей и прекрасно понимал, что те не нуждались в сигаретах. Втянув в себя дым первой, Генрих закашлялся. Черный сгусток прошел огнём по горлу и застрял в легких, он обжигал их изнутри, отчего голова закружилась. В голову резко ударило странное чувство, словно едкий дым попал в мозг и легонько щипался. Сигареты не понравились ему, почувствовав весь дискомфорт, он сразу же начал корить себя за столь глупый и необдуманный поступок. Генрих выкинул сигарету и засыпал её землей. От одной сигареты он избавился; в пачке оставались еще три. Подышав прохладным воздухом и переждав головокружение, Генрих достал флейту и попробовал на ней сыграть, так же, как он делал в детстве. Приложив свои губы к инструменту и зажав отверстия, он начал дуть. Тишину дома наполнила легкая, едва уловимая, мелодия. Эти ноты ласкали уши и успокаивали сердце. Генрих продолжал играть по памяти, отдав контроль над своим телом интуиции. С закрытыми глазами он продолжал водить пальцами по выходным отверстиям. Играющая мелодия напоминала о лучших временах, — чем дольше длилась мелодия, тем больше моментов из своей ранней жизни вспоминал Генрих. Вдруг в его музыке началась черная полоса — он задел забитое отверстие, и музыка, что ранее играла, потеряла своё очарование и спокойствие. Она твердо сказала ему, что начался тяжелый и неприятный момент. Генрих положил флейту в сторону, ему уже не хотелось играть. Пытаясь уйти от нахлынувших плохих мыслей, он вспомнил о них с новой силой. От этого нового мрачного мира невозможно было скрыться.
Сколько бы ни проходило дней, ничего не менялось. Каждый день походил на предыдущий, пока однажды на пороге дома не появились гости. Это были они, — люди в черных одеждах; вестники несчастья, что забрали Людвига. Это было ранее утро, когда Анна спала, а гостей встретили Генрих и Петра.
— У нас тревожные вести о вашем муже, — осторожно говорил один из них, внимательно разглядывая реакцию жены и сына.
— С прискорбием сообщаю, что его взяли в плен и держат в концентрационном лагере, как военнопленного. — Продолжал он свою заученную речь.
Фигура в черном попивала гостеприимно приготовленный чай, без каких-либо эмоций, выражающих сожаление и сочувствие. Его коллега сидел рядом и молча смотрел в окно, словно происходящее было ему не интересно.
Самый говорливый говорил о том, что Людвиг не вернулся с разведки. Через день его посчитали дезертиром, пока не получили донесение от шпиона о наличии новых поступлений в лагеря военнопленных, где и заметили их потерявшегося солдата. Военные не собирались отбивать своих сослуживцев, так-как у них не было на это человеческих ресурсов. Поэтому они прибыли с рекомендацией похоронить семьянина и не ждать его возвращения с фронта.
— Похоронить? Вы сказали, что его взяли в плен! Нам нужно подождать, когда его отпустят или вы возьмёте всё в свои руки?! — Генриха разозлила новость и тон гостя, когда тот говорил о заточении Людвига.
— Ты ничего не знаешь о войне, мальчик, — мы ведём борьбу с дикарями, с животными! Им только в радость страдания и кровопролитие. — Гость демонстративно стучал кулаком по столу, показывая всем, насколько его злит одна лишь мысль об этих «дикарях».
— Почему вы не хотите отбить их? Разве вам не важны солдаты?! А как же ценность человеческих жизней?
— Юноша, ты многого еще не понимаешь. Для таких «трюков» нужны солдаты, которых у нас всё меньше и меньше, — добавил тот, что до последнего пытался не обращать внимание на окружающий его шум. Его будто задели слова Генриха.
— Если у вас мало солдат, вербуйте новых! — злобно проговорил Генрих. Всё его лицо окрасилось цветом крови и гнева. Его всего трясло.
Первый, что начал говорить про Людвига встал и кинул на стол папку, которая прокатилась по деревянному покрытию и остановилась перед Генрихом. На лице этого гостя на мгновение появилась какая-то хищная и самодовольная улыбка, словно он только этого и ожидал.
— Тебе недавно исполнилось семнадцать, и ты можешь сам принять участие в военных действиях, как доброволец, — сказал он. Своими действиями он хотел поставить Генриха на место, и ему это удалось. Взволнованный юноша был в ступоре и не знал, что сделать, что ответить.
— Какое вы имеете право забирать моего ребёнка, сразу после того, как забрали мужа?! — не сдержав слёзы выкрикнула Петра.
— Ложь! Мы никого не забираем и, тем более, никого не пытаемся вынудить. Добровольное решение граждан Германии свято.
— Мой коллега прав, уважаемая. Ваш сын полноценно попадает под критерий предоставления добровольного несения воинской службы, и, как все граждане, имеет возможность как согласиться, так и отказаться.
Сверля слишком наглого гостя и его пунктуального коллегу, Петра села назад за стол. Она посмотрела на своего сына, надеясь хоть как-то повлиять на него, намекнуть на правильный выбор, но тот всё молчал и пристально рассматривал документы, что лежали перед ним.
— Я хочу, чтобы отец оказался дома… Я стану добровольцем для того, чтобы вернуть его. — Генрих наконец дал ответ людям, что его ожидали. Он поднял на них взгляд, и хотел показать свою непоколебимость.
— Пока документы не подписаны, это только пустые слова.
Генрих открыл бежевую папку, что находилась перед ним: там был контракт о прохождении добровольной службы. Пункты о выполнении приказов, наличие правил и требований, а также пустые поля для ввода данных рекрута. Генрих начал расписываться в документах, не замечая того, как мать пыталась его отговорить. Он не слышал её, полностью погрузившись в заполнение бумаг. Мысли его были только о том, как он вернёт отца домой, и всё встанет на круги своя.
Отдав документы офицерам, ему дали добро, и он начал собирать свои вещи. Выходя из комнаты, он заметил, что Анна стояла в дверном проеме. Она протирала глаза и недоумевала, почему
