У смерти женское лицо - Воронина Марина
Катя фыркнула.
— А здесь и мыши водятся? — спросила она.
— И мыши, и крысы, и тараканы... По весне даже муравьи забредают, — сообщила Лизка. — Леший их знает, что им тут надо, но приходят целыми муравейниками. Так что с голоду не помрем.
— Кошмар, — искренне сказала Катя. — Слушай, Лиз, — после длинной паузы нерешительно заговорила она. — Я тебе, наверное, в тягость...
— Угу, — не оборачиваясь, энергично кивнула Лизка. — Конечно, в тягость. Историю свою ты мне уже рассказала, денег у тебя нет, есть-пить тебе надо, на работу ты устроиться не можешь, потому как ни документов у тебя, ни прописки... Да ни хрена у тебя нет, даже сигареты кончились. Конечно, на фиг ты мне такая сдалась? За тебя даже замуж не выйдешь. Да и тебе стоит о жизни подумать. Что тебе здесь делать? Богатств великих у меня нет, в доме бардак, да и сама — шлюха уличная... Ну, на что тебе такие знакомые? Ночку скоротала, и ладно, и скатертью дорога...
Она уже орала во весь голос, ожесточенно гремя посудой и по-прежнему стоя к Кате спиной. Чувствуя, что вот-вот заплачет, Катя подошла к ней сзади и обхватила ее костлявые плечи.
— Ну, Лиз, — сказала она, — ну, ты чего? Ну, прости меня, дуру набитую... Ну, сморозила, Лиз, ну ладно, это я спросонья, Лиз, извини.
Плечи Лизки Коноваловой содрогнулись, всего один раз, но Катя почувствовала это сквозь выношенный ситец ее халата и изо всех сил закусила нижнюю губу, чтобы не разреветься. «Господи, — подумала она, — это сколько же времени я прожила, как механизм! Ну да, — ответила она на свой безмолвный вопрос, — как раз три года. Почти три года, если уж быть педанткой и оперировать более или менее точными цифрами. И теперь достаточно капельки нормального человеческого отношения, обыкновенной человеческой теплоты, идущей от сердца, а не от правил поведения обслуживающего персонала, чтобы заставить находящуюся в федеральном розыске Е. Скворцову распустить нюни».
— Не реви, Лизавета, — сказала она, — а то я тоже начну.
— Да чего там, — сказала Лизка Коновалова, мягко высвобождаясь и поворачиваясь к Кате лицом, — наше дело бабье.
Через полчаса они с аппетитом уминали приготовленный Лизкой омлет, в котором то и дело хрустели кусочки яичной скорлупы. Поверх омлета хлебосольная Лизка вывалила в каждую тарелку по полбанки неизменной кильки в томате. Катя заметила, что вскрытая Лизкой банка была последней. Держа в правой руке вилку, а в левой — дымящуюся сигарету, Лизка наворачивала омлет, время от времени беспечно сплевывая скорлупу на пол и перемежая это дело короткими энергичными затяжками. Глаза у нее были красными, припухшими, словно она недавно вернулась с демонстрации, которую разогнали с применением слезоточивого газа. Катя выглядела не лучше, зато чувствовала себя отменно. Похоже, она наконец-то окончательно оттаяла. Слушая Лизкину болтовню, на восемьдесят процентов состоявшую из жалоб на клиентов, Катя поймала себя на том, что ерзает на жесткой табуретке, получая от этого не вполне осознанное удовольствие. «Ого, Скворцова, — сказала она себе с ироническим удивлением, — да ты, кажется, и вправду оттаяла. Это чем же мы занимаемся, а? Что тут скажешь? Ниже пояса жизнь, судя по всему, пошла обычным порядком, как у всех нормальных баб».
— Слушай, Лизавета Петровна, — сказала она, — ты только не обижайся и не начинай снова орать. Скажи честно: с деньгами туго?
— А ты что, в спонсоры метишь? — окрысилась Лизка, но тут же махнула рукой — той, в которой была зажата вилка. — Как тебе сказать... В общем-то, сама видишь. Я ведь на себя почти не трачу.
— Копишь? — поинтересовалась Катя.
— Да ну, — отмахнулась Лизка. — На что копить-то? Квартира у меня есть — на это ума хватило, машина мне не нужна — я их, зараз, боюсь до смерти. Когда кто-то везет — это круто, а когда сама... Никак не пойму, как это получается — надавил ногой, а эта куча железа сама собой катится, да как быстро! Мебель всякая, хрустали там, золотишко — это все говно на палочке, меня от этого блевать тянет. У меня мать в Саратове живет, так я ей посылаю. Она-то думает, что я тут на заводе работаю... контролером ОТК. — Лизка прыснула, видимо, представив себя на заводе. — А то, что в квартире бардак, ты не обращай внимания. Мне так удобно, а кого не устраивает, может не смотреть.
— Меня устраивает, — сказала Катя, осторожно снимая с языка кусочек яичной скорлупы. — Люстра у тебя хорошая.
— Ага, — с гордостью согласилась Лизка. — Это я не устояла. Ладно, давай доедай, и поехали.
— Куда поехали? — удивилась Катя.
— На работу устраиваться, куда же еще, — тоже удивилась Лизка. — Я разве вчера не говорила?
— Ты сказала, что у тебя гениальная идея, а потом... гм... уснула, — пояснила Катя.
— Уснула, говоришь? — переспросила Лизка. — То-то я смотрю, что у меня башка с самого утра гудит, как царь-колокол. Ну, это ладно. Сейчас поедем, проверим мою идею. А вдруг она и вправду гениальная?
Глава 5
— Одевайся, — тяжело вздохнув, сказал похожий на колобка краснолицый бородач в очках с сильными линзами. С трудом изогнувшись в кресле, он вынул из заднего кармана джинсов носовой платок и не меньше минуты протирал им то очки, то свою обильно потеющую лысину. Закончив процедуру протирания, он принялся задумчиво копаться в бороде, словно потерял там что-то ценное и уже почти отчаялся найти, но продолжал свои поиски просто по инерции.
Катя рывком задернула молнию на джинсах, чуть не сломав при этом ноготь, и начала трясущимися руками застегивать рубашку. Она отлично видела, что Колобок уже принял решение, и знала наверняка, каким оно будет, ему вовсе не обязательно было мяться, подыскивая слова для вежливого отказа. Собственно, она не была уверена в том, что ей действительно хочется получить эту работу. Говоря по правде, ей хотелось задушить Лизку голыми руками, и этим ее желания на данный момент ограничивались. Позади, на сцене, выстроившись в ряд, одетые в облегающие трико девки отплясывали канкан. Репетировали они без музыки, и тяжелый мерный топот не мог заглушить их тяжелого дыхания, а запах пота валил с ног даже на некотором расстоянии от сцены. Катя не стала оборачиваться, ей не хотелось видеть лица свидетельниц этого унизительного осмотра, хотя она и подозревала, что те насмотрелись всякого и сами в свое время были подвергнуты точно такой же процедуре. Только для них она закончилась приемом на работу, а вот ей, судя по кислой физиономии Колобка, ничего не светило.
Катя взглянула на Лизку и поспешно отвела взгляд, принявшись ожесточенно затягивать ремень. Смотреть на Коновалову было жалко. «Если и у меня такая же плачущая рожа, то меня мало прогнать, об меня надо еще и ноги вытереть, — с остервенением подумала Катя. — Тоже мне, звезда стриптиза... Говорила же я Лизке! Уболтала, стерва, запудрила мозги»...
— Ну что, Гоша? — спросила Лизка.
«Господи Иисусе, — подумала Катя, яростно затягивая шнурки на кроссовках, — впридачу ко всему, он еще и Гоша! Ну, Гоша, что ты нам скажешь?»
— Ох, девочки, — вздохнул Гоша. — Вам как сказать: честно или не очень?
— Можно вообще ничего не говорить, — сухо сказала Катя. — Но если говорить, то, конечно, честно.
— Не ершись, — миролюбиво посоветовал Колобок, снова принимаясь протирать свои очки. — Как я понял, тебе нужна работа. Я настроен помочь, просто не могу обижать Лизку, я ей многим обязан, но, честно говоря, я не вполне представляю, как это сделать. Тихо! — прикрикнул он, видя, что Катя намеревается что-то сказать. — Тихо. Это ты сама придумала, что можешь выступать в кордебалете?
Катя отрицательно помотала опущенной головой.
— Я так и думал. Честно говоря, ты для этого дела просто мелковата. Гляди, какие кобылы. — Он мотнул бородой в сторону сцены, откуда все еще раздавался тяжелый мерный грохот подошв по дощатому настилу. — Все не ниже метра семидесяти.
Можно было бы попробоваться в стриптизе. Знаешь, этот старый трюк с пионерским галстуком и белыми носочками, его как будто специально для тебя придумали, половина старых боровов в зале с ума бы посходила, но...
