Платон Обухов - Спарринг со смертью
Орлов не стал посвящать Нину в свои занятия, он просто ласково посмотрел на девушку и провел рукой по ее волосам.
Нина вспыхнула. Она знала, что это означает. И она хотела этого. Виктор научил ее любить. Рано познавшая мужчину, Нина тем не менее оставалась еще ребенком. Занятия любовью были для нее всего лишь способом заработать себе на пропитание. Отдаваясь желающим, Нина не испытывала ничего, кроме безразличия и наивно-детского ощущения взрослости и самостоятельности.
Ему потребовалось около двух месяцев нежности, чтобы превратить Нину — испуганного зверька — в полноценную женщину.
И теперь Нина шла на ложе, радостная от желаний и эмоций, готовая к любви и предвкушающая ее как одну из величайших драгоценностей в жизни.
…Потом они долго лежали рядом. Виктор думал о том, что это именно он открыл для Нины прекрасную сторону любви, — и это наполняло его мужской гордостью. Сначала он рассматривал все как очередное быстротечное приключение, каких у него было предостаточно, но сейчас он чувствовал, что испытывает к Нине нечто большее, чем простое влечение. «Будет жаль потерять ее, — подумал он, — ведь это не может продолжаться вечно, но как хочется, чтобы это продлилось еще немного…» Виктор и сам не знал, почему вдруг подобные мысли пришли ему в голову. Он встряхнулся, пытаясь отогнать тревожные предчувствия.
— Ну, я пойду. Вот деньги — купи чего-нибудь… У тебя здорово получаются блюда с зеленью.
Нина, согласно кивнув, поспешила одеться.
Виктор смотрел на нее, и сердце его сжималось в тоске и страхе.
Ноги сами привели Нину к «Европейской». Завидев приближающуюся белую «Ладу», она вздрогнула, но, когда увидела за рулем седого старика, вздохнула с облегчением. Лучше не появляться здесь вообще.
На рынке она купила продукты и заспешила домой. По дороге она не удержалась от соблазна заскочить в магазин мехов. Она так любила меха. Примеряя перед зеркалом шубку из норки, она воображала себя одной из тех роскошных женщин, которых она видела за окнами дорогих ресторанов. Она представляла, как в шубе, рука об руку с Виктором, входит в ресторан, как подобострастно склоняются перед ними швейцары… Нина вздохнула и с сожалением повесила шубу на место. Может, все-таки попросить Виктора? Правда, он никак не хотел рассказывать, какими делами он занимается, но ведь это хорошие дела?..
Она взбежала по ступенькам на третий этаж. И тут заметила на двери бумажку. Печать следственного отдела УВД города Сочи. Квартира Виктора была опечатана.
Услышав шаги, Нина рванулась наверх. Остановившись на лестничной площадке двумя этажами выше, она затаила дыхание и осторожно выглянула вниз. Перед дверью квартиры стояли двое мужчин милицейской наружности. Внезапно один из них резко поднял голову, и Нина отшатнулась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Ее сердце бешено колотилось. Эти двое могли прийти и за ней — существовала залитая кровью дяди Лео ванная в его тбилисской квартире…
С бьющимся сердцем Нина застыла на лестнице. Ей пришлось простоять не меньше часа, прежде чем она убедилась, что милиционеры ушли.
Оставив сумки на лестничной площадке, Нина выбежала на улицу. Поймав первую попавшуюся машину, она поспешила уехать отсюда, дальше, дальше…
Нина сменила еще две машины и высадилась в незнакомом месте. С одной стороны — заросли леса, с другой — спуск к морю. Оставив изумленного водителя гадать о мотивах ее поведения, Нина бегом устремилась к воде. Она продралась сквозь густой колючий кустарник и оказалась на берегу.
Волны медленно накатывались на шелестящую гальку. Свежий ветер трепал волосы Нины, охлаждая ее горящий лоб. Понемногу она успокоилась.
Судьба вновь сыграла с ней мерзкую шутку, не оставляя ее в покое, она кралась за ней по пятам и ядовито жалила в тот самый момент, когда ей казалось, что все наконец налаживается, что она обретает любовь и надежду. Она опять осталась без крова, без средств к существованию и попала в поле зрения милиции. Как и все, кто был связан с Виктором Орловым…
Нина с тоской следила за полетом чаек, проносившихся над самой водой и легко взмывавших ввысь. Как бы ей хотелось стать одной из таких вечно свободных птиц и проводить свою жизнь в полете, а не бродить по неуютной земле…
Лена сидела около своего подъезда в инвалидной коляске и кормила хлебными крошками воробьев.
«Как хорошо, что я живу на первом этаже, хотя… — она задумалась, — …что же здесь хорошего… если я живу на первом этаже, то мне судьбой предназначено стать инвалидом? Какая чушь».
Изголодавшийся, одни перья и черные угольки глаз, шустрый серый воробушек подлетел к Лене, нисколько не опасаясь, сел на ручку каталки и посмотрел в глаза Басовой одним из двух черных кружочков.
— Ты, наверное, больше других есть хочешь, раз за жизнь свою не беспокоишься.
Она размяла кусочек хлеба на ладони и медленно протянула ему. Воробей и не думал улетать. Птаха с деловым видом принялась склевывать корм с руки.
— Ты когда-нибудь поплатишься за свою доверчивость.
Птица как будто поняла ее, схватила кусок побольше и слетела на асфальт.
— То-то, дружок.
Басовой овладело философское настроение, и она принялась размышлять о людях, делающих добро другим людям, животным и птицам. Этим добрым людям обязательно когда-нибудь воздастся.
По двору шел мальчишка лет десяти в ветхих штанах и фуфайке. Увидев, что какая-то женщина кормит птиц хлебом, он, не раздумывая, подбежал к ней:
— Тетенька, дайте мне.
Басова повернулась к мальчику.
— Ты хочешь есть? — Она протянула ему хлеб.
Мальчишка схватил подачку и, отойдя на несколько шагов, стал судорожно поглощать хлеб.
Она смотрела на него, и ей становилось дурно.
— Как тебя зовут?
Пацан оторвался от еды.
— Гена.
— А где твои родители?
— Сдохли.
Лена хотела подъехать поближе, но мальчишка сделал несколько шагов назад, сохраняя дистанцию.
«Как воробей», — мелькнуло в голове.
— Пойдем пообедаем? — ласково предложила она.
— Ты одна живешь? — поинтересовался он.
— Одна, — ответила Лена.
— Ладно. — Он пошел к ней, но вдруг замер. — Ты ведь не ходишь.
— Да, — подтвердила она, — надо найти кого-нибудь, кто смог бы пронести меня семь ступенек.
Генка оглянулся. Для того чтобы насытиться, ему надо было всего-навсего дотащить эту добрую молодую и красивую тетку до квартиры. Трое бритоголовых парней вышли из соседнего подъезда. Не то. Усталый мужчина идет с работы. Не то. Мама с коляской. Бегущая вдоль дома девчонка. Двое мужчин около старенького «жигуленка». Вот оно.
Мальчишка, собравшись с духом, подошел к мужчинам.
— Вы не могли бы помочь? — Он показал на Басову.
Каждая попытка выйти из дома приносила Лене не столько физические, сколько моральные страдания. Семь ступенек, ведущих во двор, стали для нее непосильной, непреодолимой преградой. Каждый раз просить соседей было невмоготу. И Лена все реже и реже появлялась во дворе. Увидев, как мальчишка с легкостью уговорил мужчин, Лена вздохнула с радостью: может, Господь Бог сжалился над ней, послав этого помощника…
Вкатившись в квартиру, Лена попросила гостя пойти умыться, а сама поехала на кухню, где на плите стояли очень даже неплохие щи.
Мальчишка сбросил на пол фуфайку и протопал в грязных ботинках в другой конец коридора, по пути заглядывая в комнаты.
Лена выкатилась из кухни и осуждающе посмотрела на него.
— Повесь одежду на вешалку, разуйся, возьми тряпку, вымой пол, потом руки и только после этого приходи обедать.
Ее тон не допускал возражений, и Гена это уловил. Кто же будет рисковать обедом?
Запах варева был столь аппетитным, что пацан, не дожидаясь приглашения, уселся за стол и, схватив ломоть черного хлеба, стал аппетитно поглощать пищу.
Лена смотрела на него и думала о том, что добрые дела совершать приятно, кроме того, ей очень плохо без помощника.
Когда с едой было покончено, он выжидательно посмотрел на хозяйку:
— Как вас зовут?
— Елена Константиновна.
— Спасибо, очень вкусно.
— Пожалуйста. — Она ласково смотрела на него. — Куда дальше пойдешь?
— Не знаю, — признался он.
— Переночуешь у меня?
Такого Генка никак не ожидал.
— А можно? — Он еще не верил в удачу, улыбнувшуюся ему.
— Можно.
— Тогда я пойду спать прямо сейчас, — заявил он, вставая.
— Хорошо, — согласилась она, — только посуду за собой помой.
Проспав вечер и ночь, наутро Генка заявил, что должен идти к родителям.
— Но ты же сказал, что у тебя нет родителей.
— Родные заживо сгорели пять лет назад, а эти мои приемные.
— И где они живут?
— На вокзале, в старых вагонах.
— Почему ты мне соврал?
