Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»
«А что, недурно! — подытожил Скорцени. — Хотелось бы, правда, знать, как этот роман с эсэсовской вдовой был воспринят соратниками Власова. Ведь далеко не все из них в восторге от фашистов-эсэсовцев, хотя и бредят единой и неделимой Россией без большевиков».
Тем временем Адель вела свою «партию» без какого-либо понуждения со стороны, на свой страх и риск. Бывает же! Даже для капитана Штрик-Штрикфельдта, делившего с Власовым приятные дни санаторного блаженства, ее привязанность к русскому генералу оказалась полной неожиданностью. Мать Адели и та была сражена Власовым и сама настаивала на их браке. Что ж, теще всегда виднее.
— Родль, — обратился Скорцени к адъютанту, когда тот, заслышав звонок, появился в кабинете. — Вам известно что-либо о семейных делах нашего мятежного генерала?
— Если вы имеете в виду женитьбу, — почти мгновенно отреагировал Родль, — то от знакомого гестаповца мне стало известно, что она состоялась на прошлой неделе.
Несколько мгновений Скорцени молча смотрел на адъютанта, держа пальцами уголок странички досье. Той, последней, странички, на которой, вместо какой-то бессмыслицы, вроде того, что Власов встретился с бывшим белым генералом Шкуро, — нашли событие! — должна была красоваться запись о браке Власова и фрау Биленберг.
— Стареете, Родль. Не сообщить о таком событии своему шефу! А затем не отправиться к генералу с букетом цветов от Скорцени! Немыслимые вещи! — саркастически улыбнулся штурмбаннфюрер. — Непозволительные вещи происходят в нашем с вами ведомстве.
— Но еще более немыслимо и непозволительно, что такое потрясающее событие не зафиксировано в «святом писании от генерала Власова», — довольно мрачновато заметил Родль, прекрасно понимая подтекст этой лихой бравады первого диверсанта империи, — которое вы сейчас держите в руках.
— Преступная оплошность.
— Но позволю себе заметить, что составление полнокровного досье на каждого генерала-перебежчика в функции стареющего адъютанта не входит.
— И это еще одна немыслимость, Родль. Досье генерала Власова мы вообще не должны выпускать из своих рук.
— Столь высоки акции этого русского?
— Мы не должны выпускать его даже во сне, Родль, — не слушал его Скорцени. — Даже во сне!
— Так оно и будет на самом деле, господин штурмбаннфюрер.
— Нет, вы не поняли меня, Родль. Я сказал, что к этому досье следует прикрепить специального сотрудника СД; буквально приковать его к досье Власова кандальными цепями. А если вдруг понадобится срочно сжечь эту папку, то сжигать следует вместе с прикованным сотрудником.
— Иначе тот не простит нам пренебрежения к его услугам, — согласился Родль, умеющий поддерживать самые мрачные шутки своего «шефа от имперской безопасности».
12
Лунное сияние просачивалось даже через плотные занавеси, и заливало комнату голубоватой мерцающей дымкой. Хотелось войти в нее и брести, как по охваченному туманом утреннему лугу.
…Генералу Власову вспомнилось, как однажды в лесу под Мясным Бором они с поварихой Марией Вороновой наткнулись в тумане на немецкую разведку. После конфликта, возникшего в его бродившей по волховским лесам группе, одни офицеры демонстративно покинули своего командующего, заявив, что вместе, большой группой, им не пробиться; другие молча, незаметно исчезали в последующие дни. И вот уже неделю, как они с поварихой бродили только вдвоем.
Немцев было много, в полном молчании они обтекали их то слева, то справа, причем некоторые тенями мертвецов проплывали в густом тумане, буквально в нескольких шагах от жиденького кустарника, в котором они с Марией даже не притаились, а попросту замерли от страха.
— Что это было? — почти без слов, беззвучно шевеля омертвевшими от страха губами, спросила Мария, как только последний немец протрещал веткой по окраине их островка.
— Можешь считать, что привидение, — так же беззвучно прошептал Власов.
Они все еще сидели на корточках, и женщина заметила, что генерал по-прежнему держит пистолет где-то на уровне плеча, стволом к себе, как бы полуподнесенным к виску.
Чуть позже Мария даже с горечью упрекнула его: «Ну да, вы бы стрельнули в себя — и на небеса! А что было бы со мной? Обо мне вы, конечно, не подумали».
— Но у меня в стволе один-единственный патрон, последний.
— А мне больше и не надо, — наивно блеснула Мария антрацитовой чернотой своих глаз. — Только верно стреляйте, генерал, чтобы не мучиться.
— Одним патроном двоих, что ли? — устало привалился Власов к сросшимся стволам сосны. — Не получится, в стремени да на рыс-сях.
— Вы, главное, меня пристрелите, генерал, — покорно опустилась женщина рядом с ним. — Над вами, таким известным командующим, немчура измываться не станет. Во всяком случае, не так будет измываться, как надо мной. Мне, вон, от своих отбиваться трудно было, даже притом, что все знали: «повариха эта — генералова». А что в плену будет?
Но это было потом, а пока что…
— Почему они так и не заметили нас? — поражалась их везению Мария. — Такого ведь не должно было случиться. Вам, генерал, не кажется, что в эти минуты мы стали невидимыми для них? Что существует сила, которая все еще хранит нас, как хранила до сих пор?
Хотя они уже множество раз делили общую солдатско-полевую постель, Мария по-прежнему обращалась к Андрею на «вы». Впрочем, в постели она тоже относилась к нему с той же уставной уважительностью, с какой поварихе надлежит относиться к генералу, и ни разу ни в чем — ни в слове, ни в настроении, ни в постельной покорности, — не решилась переступить ту грань, которая отделяла их в социально-армейской градации.
Единственное, что она позволяла себе наедине с ним, так это упускать обращение «товарищ», оставив только «генерал», да и то лишь потому, что Власов сам велел ей избавиться от этого слишком уж официального «товарищества».
— Случай, — проворчал теперь Власов, пытаясь объяснить Марии причину их невероятного спасения. — Фронтовое везение. Может, потому нам так и везет на этом болоте, что все те силы, ангельские и сатанинские, которые только способны были отречься от нас, давно отреклись и забыли. Словом, вся жизнь — в стремени, да на рыс-сях.
Он попробовал опустить руку с пистолетом, но ощутил, что она не разгибается, словно одеревенела. И теперь, спустя многие месяцы после того случая, Власову нет-нет да и являются эти возрождающиеся в тумане голоса; эти чавкающие солдатскими сапогами по болотным кочкам тени; и они с Марией — совершенно невидимые, словно бы растворившиеся посреди леса, в гуще целого сонмища врагов. Эдакое видение из полубреда-полуреальности…
Однако хватит воспоминаний. Жизнь давно вошла в новый виток, вводя его, командующего теперь уже Русской освободительной армией, в такие реалии германской действительности, которые там, в волховских болотах, а затем и в лагерях военнопленных не могли ему даже пригрезиться.
И одно из проявлений этой реальности — где-то там, за стеной, откуда доносятся шум воды и блаженное мурлыканье женщины, смывающей с себя всю греховность прожитого дня, чтобы, оказавшись в постели рядом с мужчиной, предаваться вместе с ним еще более изысканному греху. По-настоящему красивая, статная женщина, в душе и теле которой постоянно и неукротимо бунтовала страсть. Правда, это уже не Мария Воронова. И к тому же немка!
Какая чернокнижница, какая пророчица-ведунья способна была напророчить ему, лучшему из красных генералов, защитнику Москвы, что еще во время войны женой его станет немка, да к тому же вдобавок еще и вдова погибшего на фронте эсэсовского офицера? Никакие силы — земные и небесные — додуматься до такого не могли. Что-то немыслимое должно быть произошло с течением его судьбы, какой-то непостижимый облом, — чтобы подобное могло стать реальностью.
…Да, к сожалению, это уже не его спасительница Мария, которую и там, на волховских болотах, и в лагерях военнопленных он благодарственно именовал и до конца дней своих будет именовать по-библейски просто — Спасительницей! Причем вкладывая в это понятие воистину христианский смысл.
Власов потянулся за лежащими рядом, на журнальном столике, сигаретами. Прикуривая, отметил, как презренно дрожат руки, словно не зажигалкой щелкал, а где-то там, в окруженческих лесах, нажимал на курок, находя спасение в выстреле чести.
«Нервы, — сказал он себе — проклятые нервы!» Он мог бы еще и посетовать: «Война!», если бы не понимал, что нет ничего бессмысленнее для профессионального военного, нежели жаловаться на свою военную, солдатскую судьбу. Ибо вот уж поистине вся его, генерала, мирная жизнь — это всего лишь приготовление к той, главной, войне, к которой он и обязан всю свою жизнь тщательнейшим образом готовиться.
— Вы еще не заждались меня, мой генерал генералов? — ворвался в его раздумья голос Хейди.
