Михаил Серегин - Божий одуванчик
— Что-о-о-о?!
— Ну… вот так.
— Я сейчас буду с врачами из нашей бригады, — быстро заговорил Анатолий Григорьевич. — Ты как? Ничего?
— Да могло быть и хуже… Приезжай.
Фокин уронил трубку и, тяжело и прерывисто дыша, боком опустился на ковер.
У стены, под обломками торшера, слабо пошевелился оглушенный Илья…
* * *Через несколько минут Анатолий Григорьевич, Владимир Свиридов и двое врачей из службы «Ambulance» были на квартире, где произошло покушение на убийство.
Илья уже пришел в себя после неудачного падения и пытался оказать Фокину первую помощь.
Она выражалась в том, что по просьбе раненого он дошел до холодильника, взял оттуда бутылку водки и начал поить ею Афанасия, время от времени выливая ее на рану. Для дезинфекции.
Илью оттеснили в сторону, Свиридов присел возле Фокина и быстро спросил:
— Как ты?
— Нор… нормально. Ничего… бывало и похуже, сам знаешь.
— Ну ничего, старик. Тебя мигом вылечат.
Тут у дяди Толи такие эскулапы, что мертвого на ноги поставят, — с улыбкой говорил Владимир, но лицо его было бледно и взволнованно. — Недавно был вызов от одного богатея… Ему, говорят, взрывом башку едва не оторвало. Так ему по ошибке пришили голову от какого-то дворника. И представь себе — он сразу поумнел и заключил выгодный контракт с немецкой фирмой. Правда, дворник оказался бывшим профессором, доктором экономики и вообще… членом-корреспондентом Академии наук.
Фокин тихо рассмеялся, морщась от боли в боку. Доктор быстро промывал и обрабатывал рану, а Афанасий говорил:
— Это был снайпер. В противоположном доме. Окно укажу. Квартиру вычислим… он у нас попляшет, сука!
— Он меня спас, Володька, — сказал Илья. — Стреляли наверняка в меня. Он оттолкнул меня на пол, а сам… вон там дырка в стекле.
Свиридов рассмотрел двойную дырку в окне и произнес:
— Доктор, когда извлечете пулю, принесите ее мне.
— Хорошо, — отозвался тот. — Давай, Афанасий, сам можешь встать?
— Могу.
— А то мы тебя дотащим…
— Я сам… Сто тридцать килограммов не велика приятность тащить.
Фокин поднялся и, полусогнувшись, пошел к двери, поддерживаемый под руки докторами.
За ними шел Анатолий Григорьевич и слушал отчет доктора:
— Рана не очень серьезная, опасности для жизни не представляет. Внутреннее кровотечение исключено… Возможно, затронута верхушка правого легкого. Одним словом, подробнее скажу после осмотра в клинике.
— Угу, — проговорил Осоргин, — хорошо.
Илья, — повернулся он к племяннику, — поедешь со мной. Поживешь пока у меня. Тут тебе оставаться нельзя. У меня дома будет безопаснее. Приставлю к тебе охрану. Владимир, а ты что думаешь обо всем этом?
Пальцы Свиридова-старшего пробежали по краю пулевого пробоя в стекле, и он произнес:
— Это мог сделать только профессиональный киллер. Так стрелять… через задернутую занавеску — это нужно уметь. Уж я-то знаю. Это тебе не спицей в шею ткнуть.
— Да… работал профессионал, — подтвердил Анатолий Григорьевич. — Значит, все-таки Дедовской?
Он отдернул занавеску и окинул взглядом открывающийся из окна вид.
— М-да, — резюмировал он через полминуты свои наблюдения, — надо проверить квартиру, из окна которой, по словам Фокина, производился выстрел.
— Нет ничего проще, — задумчиво проговорил Владимир. — Если это в самом деле Ледовской, то он или его человек мог просто прийти в квартиру, принадлежащую их фирме… они же риэлтеры. Можно использовать и квартиру, сдаваемую в аренду. Пришел, открыл окно, прицелился и сделал свое дело…
* * *Около десяти часов вечера у клуба «Карамболь» остановилась черная «Волга», и из нее вышел невысокий человек в простом сером костюме и расстегнутой на две верхние пуговицы светлой рубашке.
На входе его встретил рослый охранник в черном пиджаке и стильных золотых очках, с сотовым телефоном в правой руке и пистолетом, болтающимся в кобуре на левом боку.
— Я к Борису, — четко и раздельно произнес человек в сером костюме.
— Ваше имя?
— Мое имя для тебя не имеет значения, — довольно резко ответил мужчина. — Звони боссу.
Верзила смерил его пристальным взглядом, а потом поднес к уху сотовик и произнес:
— Борис Сергеич… к вам тут пришел мужчина. Кто? А он не говорит. Что? Понял. Борис Сергеевич вас ждет, — повернулся он к посетителю. — Позвольте, я вас провожу.
Они вошли в полутемный вестибюль, выглядевший весьма своеобразно благодаря оригинальному освещению: в пол были встроены огромные фосфоресцирующие пластины, переливающиеся тусклыми сине-зелеными цветами, и потому каждому идущему в глубь ночного клуба казалось, что он идет по воде.
По воде, под которой ворочается огромное фосфоресцирующее существо, что-то вроде огромного электрического ската. И потому немедленно захватывало дух.
Само помещение клуба, небольшое, но создающее впечатление просторности благодаря полусферической форме потолка, походило на диковинный грот в скале и светилось изнутри пульсирующим розовым светом.
Посреди него было встроено возвышение в виде беседки, в которой танцевало несколько девушек, затянутых в фосфоресцирующую зеленоватую ткань.
Впрочем, затянутых — это громко сказано, потому что ткани этой было не столь много…
Охранник провел посетителя по узкой спиралевидной лестнице и остановился перед массивной черной дверью. Возле нее, почти слившись со стеной, сидел молодой человек в таком же черном пиджаке, как у первого.
Он вопросительно взглянул на поднявшихся по лестнице мужчин.;
— Это к Борису Сергеевичу, — пояснил верзила в золотых очках.
Молодой человек поднялся, несколькими точными движениями обыскал мужчину в сером и, утвердительно кивнув, снова уселся на стул, переведя взгляд на танцующих несколькими метрами ниже девушек в беседке.
…Все звуки как отрезало, когда за спиной посетителя «Карамболя» и его проводника затворилась дверь.
Они очутились в небольшом помещении, обитом мягкой зеленой материей. Посреди зала стояли два бильярдных стола. Чуть дальше находились стойка бара и стеклянные стеллажи, уставленные разнокалиберными бутылками.
В помещении находился только один человек. Он склонился над бильярдным столом и метил кием в желтый шар.
— Здравствуй, Борис, — сухо сказал вошедший.
Тот поднял голову и жестом приказал охраннику выйти.
— Чему обязан, Константин Ильич? — проговорил он, когда они остались одни.
— Ты не дури, Карамболь, — произнес Малахов (а это был именно он). — Сегодня я узнал, что в день своей смерти мой сын звонил тебе.
Это верно?
Карамболь отложил кий и присел на краешек стола. Это был молодой человек лет около двадцати восьми, с правильными чертами лица и гладко выбритым — вероятно, под бильярдный шар — черепом очень правильной формы.
Владелец клуба выглядел вполне респектабельно.
Ведь даже некоторые академики имеют такие же гладко выбритые — как отполированные — головы.
— Да, — коротко ответил Карамболь на вопрос Константина Ильича.
— Почему же ты не сказал мне?
— Так он не сказал мне ничего существенного. Просил о помощи. Кроме того…
— Что — кроме того? — резко спросил фээсбэшиик.
— Кроме того, он просил, чтобы я ничего не говорил вам. Вот так.
— Теперь это не имеет значения, — горько отозвался Константин Ильич. — Что он говорил тебе конкретно?
— Он просил навести справки… кто может отслеживать его, названивать по телефону с явно угрожающими намерениями. Причем не приводил ни одного конкретного факта. Я сказал, что у него мания преследования, на что он начал орать на меня и говорить, что я заодно с его отцом, то есть с вами, Константин Ильич.
Что все мы хотим его смерти. Вы — якобы за то, что он позорит ваше имя, балуясь наркотиками и периодически попадая к ментам, с которыми вы не в самых лучших отношениях. За то, что пришлось закрыть два уголовных дела — другое на него лично, одно на двоих — Антона и Олега Осокина. И все за наркоту.
— Ты неплохо информирован, Борис, — холодно сказал Малахов.
— Если бы я был плохо информирован, то вряд ли бы жил на белом свете. Я говорю не конкретно по делу Антона, а вообще.
— Понятно. А за что же, по мнению моего сына, ты хочешь его смерти?
Карамболь замялся.
Малахов ждал с каменным лицом и угрюмой складкой на переносице. Углы его жесткого рта опустились, отчего выражение лица приобрело особо мрачный, можно сказать, даже зловещий оттенок:
— Ну?
— Вы понимаете, Константин Ильич, поведение Антона в последние дни его жизни отличалось неоднозначностью. Я бы даже сказал, неадекватностью..
— Ты мне тут мозги не канифоль, Борька, — жестко перебил его Малахов. — «Неадекватностью»! Базар у тебя поставлен, конечно, недурно, дай бог многим из моих подчиненных такой, но только сейчас ты совершенно напрасно расчехляешь мне эту откровенную туфту. Сказать тебе, почему Антон имел основания подозревать даже тебя, несмотря на то что вы знакомы с детства?
