Михаил Серегин - Божий одуванчик
Ведь Малахов-старший встал просто на дыбы, когда Александра Даниловича вынуждены были освободить за отсутствием оснований для ареста.
Так или иначе, но он пойдет на это свидание.
В Летний сад. К памятнику Крылову.
В интервале с трех до семи вечера.
Глава 6
СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК
— Мне удалось узнать, что перед смертью Антон Малахов звонил человеку по прозвищу Карамболь, — сказал Свиридов, не глядя на сидящего перед ним Анатолия Григорьевича. — Кто это может быть?
— Карамболь? — Анатолий Григорьевич напряженно наморщил лоб, но ничего полезного выдоить из памяти ему не удалось:
— Не припомню такого. Сейчас этих бандюг — как собак нерезаных. Впрочем, можно пошарить по каналам… справиться в УБОПе. Да и у Константина Ильича не мешало бы узнать. Все-таки в гэбэшных архивах можно накопать много интересного.
— Угу…
— Единственное, что я могу сказать по этому Карамболю сразу, так это то, что есть такой клуб, где собираются любители бильярда и приватного общения. Заведение закрытое, элитное, по клубным картам. Так что попасть туда не так просто.
— А где оно находится?
— Я точно не помню. Где-то около Литейного моста.
— На Арсенальной набережной, что ли?
— Вроде где-то там. Что, хочешь проверить?
— Да.
* * *Илюха уже четвертый день безвылазно сидел дома. Причем не один, а с Фокиным. Впрочем, Фокин и так жил в одной квартире с братьями Свиридовыми, так что теперь, можно сказать, он хорошо устроился: работал на дому.
Охранял, так сказать, клиента.
Надо сказать, что за эти три дня характер Ильи существенно ухудшился.
Он то часами мрачно сидел в угловом кресле, гипнотизируя взглядом журнальный столик, то несносно брюзжал, да так, что невыдержанный Фокин разражался взрывом ругательств и уходил в другую комнату.
Свиридов-старший строго-настрого запретил Илье и Афанасию пить: он знал, что, дай им послабление, ни о какой безопасности не будет и речи.
А Анатолий Григорьевич сказал Фокину, что если он выпьет хоть грамм спиртного, то немедленно пойдет под сокращение, как Максимильен Робеспьер с пламенной революционной братией — под гильотину.
Афанасий мученически держался.
Однако, как выяснилось, Илье приходилось куда хуже. Он нервничал все больше, худел, его лицо вытягивалось и бледнело. Было совершенно очевидно, что так долго продолжаться не может.
Первым об этом заявил Фокин:
— Володька, твой брателло меня просто доконал. Рамсует, и все тут. Мой Гарант и то больше на человека похож, чем он. Был нормальный парень, а сейчас гниет просто на глазах.
— Жалуется на тебя Афанасий, — сказал брату Владимир. — Безобразничаешь. В чем дело?
— А в чем тут может быть дело?:
— запальчиво бросил Илья. — Заперли, как маленького мальчика, в четырех стенах… И еще хотят, чтобы я чего-то там это самое… не недоумевв-ва…
— Не дури, Илюха, — перебил его Владимир. — Лучше подумай еще раз: не упоминал ли Малахов когда-либо этого чертова Карамболя?
— А ты что… еще не ходил в бильярдный клуб?
— Думаешь, туда так легко попасть? Сегодня пойду. Но вот что интересно — владеет этим клубом некто Аникин Борис Сергеевич. По наведенным мною справкам, в свое время он жил в одном доме… с Антоном Малаховым. Так что дружба с детских лет тоже не исключается.
Если, конечно, этот Аникин и есть тот, кто мне нужен. Правда, до сегодняшнего момента выяснить это не представлялось возможным. Аникин только сегодня приехал из Москвы. Или вчера поздно вечером.
— Да не знаю я ничего про этого Комарболя… Ромаболя… — пробубнил Илья, яростно потирая лоб. — Не знаю я… ничего!
Свиридов-старший махнул рукой и покинул квартиру, Илья метался по квартире, как дикий зверь, а потом внезапно успокоился. С его бледного лица сошла мина постоянного недовольства, заострившиеся глаза утратили стальной блеск. Он даже начал беспричинно смеяться, а Фокин, глядя на него рассеянным взглядом, бормотал под нос:
— И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды… Эх ты… студент, — протянул он, видя, как Илья подходит к окну и начинает с идиотской ухмылкой один за другим обрывать лепестки с расцветшей белой комнатной лилии.
— Слушай анекдот, — вдруг сказал Илья, все так же смотря в окно — да настолько мрачно сказал, словно не веселую историю собирался рассказывать, а зачитывать некролог. — Студент-раздолбай сдает экзамен по русскому языку. Ничего, естественно, не знает, квакает что-то невпопад. Профессор говорит: ну, братец, вы ни в зуб ногой, увидимся-ка на пересдаче. Студент и говорит:
«Профессор, а можно, я задам вам вопрос по вашему предмету, если вы ответите, то я прихожу на пересдачу, а если не ответите, вы ставите мне „три“.»
«Ну ладно».
«Профессор, вот почему слово „пи…ец“ — мужского рода, а „х…ня“ — женского?»
Профессор в недоумении чешет лысину.
«Ну не знаю…»
Пришлось поставить студенту «удовлетворительно».
Следующей отвечала студентка-отличница.
Все говорит как по писаному, профессор ее прерывает и говорит:
«Достаточно. Я вижу, вы все знаете. Давайте я задам вам один дополнительный вопрос, и если вы на него ответите, то я вам ставлю „пять“, а если нет — то „четыре“».
Та согласилась. Ну, он и говорит: типа почему слово «пи…ец» — мужского рода, а «х…ня» — женского?
Отличница улыбнулась и говорит:
«Ну так это же элементарно, профессор. Вот наглядный пример: мне пять мужиков — это так, х…ня. А вот вам, профессор, пять женщин — это уже п…ец».
Фокин рассмеялся и лениво посмотрел на Илюху.
И в тот же момент зажмурился, потому что в его глаза попал солнечный свет… Словно кто-то играется зеркальцем… Или же окна в доме напротив выпустили со своей гладкой отполированной поверхности сполох веселого сентябрьского света…
И тут недоброе предчувствие против воли забродило в Афанасии. Вероятно, сработали старые защитные рефлексы, отработанные и отлаженные еще в «Капелле», а теперь почти стертые беспорядочным образом жизни и неумеренностью в употреблении спиртных напитков.
Но сейчас они сработали. И напряженные нервы Афанасия зафиксировали это как гипотетический признак угрозы.
Фокин пробежал взглядом по ряду домов с противоположной стороны улицы. Инстинкты бывшего специалиста экстра-класса, штатной единицы спецотдела ГРУ «Капелла», прошедшего огонь, воду и ад, заиграли в нем, разбуженные сигналом тревоги на уровне подсознания.
…Тусклая стена домов нависла над вечереющим проспектом, на который выходили окна свиридовской квартиры, и ни одного лучика света не исходило от молчаливых серых громад. Освещенные заходящим солнцем, стекла окон определенно не могли дать такой яркий отсвет, тем более такой малой площади.
Это что-то вроде зеркальца или…
И тут Фокин увидел это «или». В окне четвертого этажа, за наполовину отдернутой занавеской, виднелась темная фигура. Сполох слетал с чего-то длинного в руках этого человека… Оптический прицел!
Афанасий резко метнулся в сторону…
Огромная фигура Фокина перекрыла собой весь оконный проем, и негромкий хлопок лопнувшего стекла был начисто перекрыт воплем Илюхи, который плашмя полетел на пол, с силой отброшенный Фокиным.
Свиридов-младший врезался в торшер, смял, его и, вцепившись обеими руками в абажур, не-1 уклюже вписался в стену и сполз по ней вниз.
…А Фокин зашатался и едва не упал спиной на ковер. По светло-кремовому однотонному свитеру с модным вырезом у горла стремительно расплывалось темно-красное пятно с эпицентром ближе к плечу и ключице, оно быстро набухало и ширилось, вскоре вобрав в себя всю поверхность правой половины груди.
— Чер-р-рт… — пробормотал Афанасий. — Это надо же…
Он отдернул простреленную занавеску и увидел две маленькие дырочки — в наружном и внутреннем стеклах, — от которых разбегались тоненькие белые паутинки трещинок. Последствия выстрела…
— А вот вам, профессор, пять женщин — это уже п…ец, — проговорил Фокин деревянным голосом и медленно опустился на колени.
Потом с трудом дотянулся до телефона и, судорожно нажимая на ставшие такими неуловимыми и расплывающимися кнопки, быстро, словно боясь не успеть, набрал осоргинский номер.
— Я слушаю, — послышался неторопливый вальяжный голос шефа.
— Это я, — задыхаясь, слабо выговорил Фокин.
— Кто — я?
— Фокин… Афанасий.
— Фокин? Да что у тебя с голосом? Я тебя не узнал. Что-то случилось?
Афанасий отнял ладонь от простреленного плеча — она вся была в крови — и медленно ответил:
— Да пока нет… ведь я еще жив. Но бок мне прособачили. Из дома напротив. Снайпер.
— Что-о-о-о?!
— Ну… вот так.
— Я сейчас буду с врачами из нашей бригады, — быстро заговорил Анатолий Григорьевич. — Ты как? Ничего?
