Эльмира Нетесова - Седая весна
Сергей возвращался с работы поздно, усталый. Когда садился за стол, даже ложка падала из рук. Едва поев, ложился спать. А утром, чуть свет, выскакивал из дома.
Лишь однажды в выходной они поговорили. Рассказал ей мужик о себе. Ничего не скрыл. Все как на духу выложил. И в конце добавил, вздохнув тяжко:
— Потому не верил бабам. Снаружи все как ягоды. А на зуб возьми — в штопор свернешься! Кто мог думать, что баба эдакое отмочит? И не только себе, а и мне испоганит жизнь.
— Но ведь и ты от дочки хотел отделаться!
— В дом ребенка — на время, но не хотел губить!
— Чего ж сам не пристроил? Почему чужой доверил? Значит, не любил дитя! Потому и от тебя все отвернулись. Кстати, диспетчерша твоя вышла из тюрьмы?
— Тонька? Уже на воле. Видел я ее. Она от меня бегом. Вину помнит. Да только сам дурак! Я ведь вовсе не собирался ругаться с нею. Оба получили за свое. Счастье лишь в том, что Натка жива. Моя дочка! Как хочется увидеть ее! Жаль, что ничего нельзя вернуть, исправить. Я За свое поплачусь дорого. Никто не знает, сколько пережито и как измордовала память. Конечно, мог уехать в другой город. От людей и соседей. Но не от себя. Самое страшное впереди. Когда-то забудут мою ошибку люди. Но не я… А потому, чтобы немного забыться, убегаю на работу. Там меня ждут. Там не до воспоминаний. Я стал бояться одиночества. От него недолго свихнуться…
— А почему не найдешь себе жену?
— Такую как Тонька? С меня хватит. Скажешь, не все таковы? А жизни сколько осталось? Не хочу, не могу больше, — отвернулся мужик.
Любка поливает грядки. Ведь вот совсем недавно был этот разговор. А сегодня Сергей предложил ей присмотреться, остаться у него.
«Смешной! Его не предали, а он боится одиночества. Сам во многом виноват. А стал ли лучше с тех пор? Вряд ли», — сомневается баба.
— Бог в помощь! — внезапно услышала рядом и увидела за забором старушку.
— Ты что, новая жена Сереги? — оглядела Любку пронзительно.
— Не жена и не любовница! Никто я ему.
— Вместе живете и никем не приходитесь? — удивилась бабка.
— Никем. Он свою жену и сегодня любит. Настей ее звали. Все винится перед ней — мертвой. Живую, видно, не жалел. Кто ему ее заменит? Никто! Вот и живет сиротой. А и у меня судьба собачья. Не до мужика. Душу б сберечь. Вот и коротаем, как две сосульки в одной проруби. Друг друга не согреть, — вздохнула Любка.
— Настя внучкой моей была. Да что теперь ворошить? Не поднять ее, сколько ни жалей. А живому человеку, как ни плачь, о жизни надо думать. Немудро в земь уйти, мудрено удержаться на ней обеими ногами и корни свои в ней оставить. Иначе, на что небо коптите оба? Пусть ты не Настя, и он — не сокол, но вас сама судьба друг к другу толкнула. Не будьте слепыми. Может, у вас получится семья.
Любка, может, и присмотрелась бы к Сергею. Ведь вон сколько времени прожито рядом. Но вдруг на работе ее позвали за ворота.
— Тебя просят на минутку выйти!
— Кто?
— Не знаю! Мужик какой-то!
Люба вышла и опешила. Юрка! Ее муж. Бывший… Стоял у ворот, переминаясь с ноги на ногу.
— Ты звал? Что нужно? — нахмурилась баба.
— Домой возвращайся! Хватит шляться! Надоели вы мне обе!
— Иди отсюда знаешь куда! Ни она, ни ты не нужны мне! Как схлестнулись, так и расхлебывайте! — повернула во двор.
— Любка! Стешка помирает. Не вернешься, выкину на улицу ко всем чертям. Я не буду с нею возиться. Поняла? Потом не взыщи, коль средь улицы сдохнет!
— Что с нею? — остановилась онемело.
— Опять выкидыш! Уже второй!
— Вызови врачей!
— Приехали! Да толку мало. В больницу не взяли. Говорят, мест нет. А она кровью залилась. Случись что, из меня крайнего слепят. Я не хочу в дураках оставаться. И, если не вернешься, на пороге больницы Стешку оставлю.
Любка, отпросившись, помчалась к сестре.
Та лежала в постели и не смогла встать. Лишь стонала, кусая почерневшие губы.
— Давно были врачи?
— Утром приехали. Да что с них толку. Назвали ковырялкой, сделали укол, в больницу не взяли. Сказали, таких полно. Бросили как собаку. Не верят, что сама ничего не делала. А и. сохранять уже некого. Крови много вышло. Наверно, за тебя нас с Юркой Бог наказывает, — всхлипнула Стешка.
— Успокойся, я давно простила вас! — подошла к телефону, долго говорила с диспетчером неотложки. Успокоилась, лишь когда ей сказали, что скорая приедет через десяток минут.
Любка подошла к Стешке, взяла ее руку в свою ладонь. Почувствовала холод и дрожь.
— Стешка, погоди немного, врачи вот-вот приедут.
— Не спасут они меня. Поздно. Я виновата во всем. Теперь не исправить, и ты остаешься одна. Если сможешь, прости Юрку. Пусть вся вина на меня ляжет. Нельзя, чтоб все в этой жизни несчастными остались. Надо, чтоб кто-то умел смеяться.
— Нет, Стеша! Не вернусь к нему. Не все забыть можно. Простить — прощу. Но жить с ним не смогу, — увидела слезы на глазах сестры.
— Мы больше не увидимся! Вспоминай меня хоть изредка. Не все меж нами было плохо, — попросила Стешка уже из машины.
Она оказалась права. Врачи не смогли спасти. И Любка, сбиваясь с ног, готовилась к похоронам сестры. На третий день, свалившись от усталости, уснула за столом. Очнулась от громкого голоса. Кто-то требовательно взял ее за локоть:
— Я тебя только под землей не искал! Пошли домой! Пора и о себе вспомнить! — увидела Сергея, взявшегося неведомо откуда.
— Погоди! Сегодня Стешу надо схоронить!
— Ты что? Посмотри, чем занят ее муж! — указал на Юрку, уже валявшегося в постели с какой- то бабой. — Он еще не одну в гроб загонит! И тут же утешится. Пусть хоть с последним справится сам. В этом — его вина. С него она не снимется. А ты уходи! Он и тебя, и ее, даже мертвую, опозорил. Куда уж хуже? Пошли отсюда! — потащил за руку.
— А Стеша! Она при чем? — плакала баба.
— Оживить не сможет! А вот урыть сумеет! Этому его учить не надо! Пошли домой! Тут мы лишние!
— Мне проститься с нею надо! — плакала Люба, даже не вникая в суть сказанного.
— Ты прости ее! Это важнее. И пошли домой. Здесь без тебя обойдутся. Никто не будет по ней плакать. Лишь ты. Я не хочу, чтобы тебя высмеивали. Не упирайся! Я не пущу! — впихнул Серега женщину в автобус. И, впервые оказавшись вместе с нею на людях, утешал, успокаивал как мог.
Он вел ее по своей улице, крепко держа Любку за локоть:
— Да угомонись. Не вой! Она сестра, но почему ни разу не пришла на работу к тебе, чтоб узнать, жива ли ты? Лишь перед смертью осчастливила и позвала. А ты воешь! Она выкинула из дома. Из-за нее бил муж. По ком ревешь, глупая? Мертвую жаль? Ты лучше меня живого пожалей. Я все три дня немытый и некормленый, как беспризорный барбос тебя разыскивал. Портки та булавке держатся с голодухи. Весь в поту, скоро шерсть клочьями полезет. Ты и не вспомнила про меня. А разве нужна теперь Стешке? Ей едино, кто похоронит. Зато мне — нужна. Всегда! Слышишь! Я без тебя скучаю и тоже выть научусь. На всех разом. Не веришь? — взвыл среди улицы. И Любка вымученно рассмеялась. Серега так долго добивался этого, что сразу вошел в раж: — Бросила нас с Султаном ни за что ни про что! Вовсе ни в чем не виноватых. И забыла, а мы без тебя в коросте и блохах потонем. Тебе не больно, а мы без тебя мучаемся! Два мужика! Красавцы! Молодые! И ни за что осиротели! Да мы за свою хозяйку любому яйцы откусим. Не веришь? Спроси Султана! — открыл калитку во двор. Провел Любку на крыльцо, не таясь соседей.
Люди видели, как вспыхнул свет в окнах дома. Как усталая женщина, постояв перед Серегой с минуту, спросила его о чем-то и, припав к мужику, обвила руками шею.
В доме было тихо так, что слышалось робкое повизгиванье пса во дворе. Он знал, хозяевам теперь не до него, но и Султану, как всему живому, сильнее жратвы и воды хотелось немного внимания и тепла. Он тоже ждал и любил. Он тоже помогал людям найти друг друга. Одно не мог понять, зачем им было нужно расставание? Ведь после него, даже при самой радостной встрече, дрожат в глазах слезы боли…
Глава 3 ЧУЖАК
Дом этого человека стоял особняком от всех. Глубоко во дворе, увитом зеленью, утопающий в цветах, он словно отступил из общего строя на несколько шагов, не пожелав быть таким, как все, равным среди других. Он выделялся замкнутостью и мощью. Его сверкающая железная крыша виднелась издалека. Могучие кирпичные бока говорили, что хозяин очень ценил надежность во всем и жил в своем доме, ровно в крепости.
Этот особняк был обнесен высоченным забором из арматуры. И на все окружающее смотрел свысока, со стороны, тремя громадными окнами.
Владельца этого дома видели соседи лишь из окна черной модерновой машины, на какой он выезжал в город. Человек ни с кем не разговаривал, не здоровался и никого не замечал. Люди знали о нем лишь то, что он приезжий, не из местных, чужак и не стремились познакомиться с ним поближе. Этот дом он купил уже готовым. Прежний хозяин обосновался за границей, а дом, как говорили горожане, продал в спешке. Его обставили и озеленили по слову нового хозяина. Имелась ли у него семья и родня — не знал доподлинно никто, лишь слухи призраками ходили. Они, как всегда, сопутствовали всему неизвестному, загадочному.