Виталий Гладкий - Ликвидатор
И это поразило его как удар молнии.
– Уходить… ик! Нужно уходить… ик! – Он дрожащей рукой тянул меня к выходу. – Стоп-кран… – Сначала давай оденемся и соберем вещички…
Я торопливо обшаривал карманы бандитов, мысленно молясь, чтобы никто из пассажиров не вздумал выйти в коридор.Однако было уже четыре часа утра, и крепкий предутренний сон сморил даже проводницу, толстую унылую клушу сорока лет.
– Спрячем их в купе! – принял я решение. – Помоги! Быстро!
Помощи от Мухи было как от козла молока – он никак не мог прийти в себя. Я сам затащил всех в нашу комфортабельную клетушку и рассовал по диванам. Картина получилась впечатляющая…
Срывать стоп-кран я не стал: похоже, нашу разборку никто не заметил и не услышал, а значит, трупы обнаружат не скоро. И оставлять след за собой в виде вынужденной остановки состава было бы безумием и вопиющим непрофессионализмом.
Но если даже кто-то из пассажиров и заподозрил недоброе, то я сильно сомневался, что у него хватит смелости выползти до ближайшей станции из своей конуры, чтобы исполнить гражданский долг – поорать всласть и поднять на ноги соответствующие органы. Патриотизм моих соотечественников обычно дальше собственной кухни не распространяется.
Мы проехали еще с полчаса, пока поезд не пошел на подъем, снизив скорость. Прыжок в темноту получился удачным, и мы поторопились к шоссейке, которая угадывалась по редким движущимся светлячкам фар грузовиков.
Конечно, в себе я не сомневался: в свое время эти подлые ночные поскакушки, да еще и на полном ходу, немало попортили мне крови и насажали синяков и ссадин. Но теперь я мог собой гордиться – я приземлился, как кот, мягко и четко.
Но Муха мог запросто свернуть себе шею, и операция закончилась бы, едва начавшись. Поэтому я выпрыгнул вторым, а пахану так долго и придирчиво выбирал место высадки, что сам едва не сиганул по запарке в глубокий яр, откуда меня могли вычерпать лишь ковшом экскаватора…
Рассвет застал нас в кузове крытого "КамАЗа". Водила, добродушный увалень с мягкой русой бородкой, конечно, не мог отказать геологам, но в кабине ехала его семья, жена и двое детей, и мы, бодро подтвердив свою неприхотливость, забрались на какие-то железки, едва прикрытые старым ватником и промасленной ветошью.
Ничего, пусть жестко спать, зато есть надежда проснуться живыми…
Водитель, милостиво сделав крюк, высадил нас возле автовокзала. Я мысленно поблагодарил судьбу за то, что мне выпало дать деру из тюряги на Севере.
Только здесь шоферы подбирают попутчиков без особой опаски и не требуют платы за проезд. В центральных районах нам пришлось бы шпарить по проселкам до посинения, и никто на нас даже не плюнул бы, не говоря уже о том, чтобы подбросить до ближайшего города.
– Будем ехать автобусами с частыми пересадками, – сказал я Мухе.
Он молча кивнул, соглашаясь: похоже, мои подвиги в вагоне полностью отмели все его сомнения по поводу моей персоны.
– Едем в сторону… – Я назвал направление.
– Нет! – неожиданно резко ответил Муха. – Планы изменились. Берем курс не на Москву, а на Питер.
За все время поездки в грохочущем кузове "КамАЗа" мы не перекинулись даже словом, сидели нахохлившись, как сычи, каждый со своими невеселыми мыслями.
Что надумал Муха?
– Что-то случилось? – спросил я, заранее зная, какой будет ответ.
– Нас ждали. – Ненависть перекосила лицо Вараксина. – Я узнал одного из тех… – Он кивком указал в сторону тайги, где проходил железнодорожный путь. – Они думают, что накололи меня… падлы… Придет время – разберусь. А сейчас едем в Питер. Там есть надежные люди. Справим документы – и в Финляндию или Швецию. Потом… ладно, о чем сейчас базарить. Загад не бывает богат. Иди за билетами…
Я трясся, как эпилептик, на заднем сиденье допотопной развалюхи – ее только под большим бухом, и то с натяжкой, можно было признать автобусом. Рядом тарахтел костями Муха, с отвращением прижимая к лицу носовой платок, чтобы уберечь носоглотку от въедливой желтой пыли.
Изредка я прикасался к рукоятке пистолета, торчащего сзади за поясом (себе я оставил мощный полицейский "глок", а Мухе всучил бразильский пистолет "таурус" – им пользовался незадачливый киллер, первый из моих "крестников"), и пытался думать.
Самым неприятным из всей этой истории было то, что я потерял связь, и ни одна собака не знала, куда теперь пылил Волкодав. Мне было известно, что в поезде находился и мой связник, но во избежание засветки он держался от меня подальше. В его задачу входило лишь наблюдение, и то издали – конечно, до поры до времени, – а я обязан был облегчать ему жизнь предсказуемостью поступков и неторопливостью.
Облегчил…
Я с содроганием в душе представил, сколько икры уже наметал мой шеф. И даже услышал его голос: "Опять этот мудак Волкодав воду замутил!"
Ага, конечно замутил, его бы сюда… Теоретики хреновы…
Что делать, что делать?!
Киллер
Тренировки, которыми терзал меня отшельник, могли бы насмерть замучить человека помоложе и поздоровей, чем я. Единственным облегчением были часы медитаций, предназначенные для аккумуляции в организме биоэнергии ци. Да еще, пожалуй, дыхательные упражнения ранним утром и поздним вечером.
Но я не роптал. И думаю, что старик, несмотря на внешнюю невозмутимость, был доволен своим учеником.
Так прошло три месяца. Оказалось, я очень многое уже знал. Особенно что касается боевых разделов цюань-шу.
Конечно, я пока не мог несколькими движениями, как отшельник, растереть пальцами в порошок грецкий орех, не мог ходить по битому стеклу, спокойно подставлять грудь под удар меча или минут десять без дыхания сидеть под водой.
Но реакция и скорость у меня были вполне приличными, и кирпичи я колотил не хуже старика.
"Кто умеет вести правильную и спокойную жизнь, – поучал меня отшельник, которого, как в конце концов я выяснил, звали Юнь Чунь, – у того мускулы гибкие, а кости крепкие. Кто способен быть справедливым и спокойным, тот может стать по-настоящему стойким. При стойком сердце уши и глаза становятся чуткими, а руки и ноги – железными. Однако все способности человека хороши лишь тогда, когда они развиты и доведены до совершенства усердными радениями".
Я старался, как мог. Конечно, мне не все было понятно из многочасовых рассуждений старика, но я мудро помалкивал, понимая, что ему просто хочется выговориться за все долгие годы отшельничества, хотя он и ратовал за неодушевленных собеседников в виде деревьев и скал.
У нас была и особая, почти запретная тема – моя амнезия. Ее мы касались очень редко. Память упорно не хотела возвращаться, а короткие обрывки сновидений – как мне казалось, фотографическая мозаика прошлой жизни – были настолько кошмарны, что временами меня охватывал ужас, потому что главным действующим лицом в них являлся лично я.
Я часто просыпался среди ночи, дрожа, как побитый пес, и только медитация помогала успокоиться и уснуть, забыв картины кровавой вакханалии, лишавшие воспаленные мозги ночного покоя.
Иногда мы говорили о моей стране. Как ни странно, но я начал вспоминать те города, где побывал. Но никак не мог их населить живыми людьми, а в особенности образами близких или родни.
Временами мне казалось, что я один-одинешенек на этом свете. Старый Юнь Чунь многое порассказал о Москве, где фактически прошла его юность. Он даже не пытался скрыть ностальгию по тем временам, по молодости.
В разговорах моя память постепенно начинала возводить все новые и новые здания, прокладывать улицы, взращивать скверы и парки, отмывать, как вода золотые самородки, удивительные подробности чьей-то жизни – я даже боялся подумать, что моей, – которые опять-таки касались только неодушевленных предметов и понятий.
И еще – я подозревал, что отшельник вовсе не зря заводил со мной разговоры о России, все больше в виде личных воспоминаний. Он (собственно, как и я) не хотел нарушать процесс моего физического и духовного выздоровления, так как в Великом Дао считалось главным обрести внутреннюю гармонию, что значило избавление от сомнений, страхов и прочего, в том числе и от воспоминаний.
А они у меня вовсе не были буколическими, судя по снам…
День начался с неприятной процедуры: Юнь Чунь торговался с атаманом гуркхов за мою душу. Все эти месяцы, что я провел в гостях у отшельника, старейшины разбойников думали и гадали, что лучше – моя голова или тугой кошелек.
Но, похоже, здравый смысл возобладал над варварской кровожадностью, и сегодня я наконец узнаю свою цену в базарный день.
Старик и бородач сидели возле костра, скрестив по-восточному ноги, и неторопливо прихлебывали зеленый чай. Я неприкаянно маялся, так сказать, в передней – на том уступе за скалой, куда меня доставили по приказу отшельника деревенские жители.
Здесь же, стараясь скрыть свою ненависть и страх по отношению к моей персоне, топтались и пятеро разбойников, судорожно сжимая в руках заряженные винтовки – похоже, никакое иное оружие, дойди до схватки со мной, они уже надежным не считали.
