Эльмира Нетесова - Последняя охота
— Останешься в бомжах — сгниешь в дерьме заживо! — предупреждал Влас.
— Нас теперь много. Живем! А твои по зонам подыхают. Вот и думай, что лучше?
Иные и вовсе не хотели с ним говорить. Посылали матом, грозили вломить, если еще раз нарисуется к ним:
— Отваливай! Я на Колыме три ходки тянул. А теперь на воле! Я там на шконке откидывался с голодухи и от колотуна. Сам себе зарок дал в откол смыться, если до воли дотяну. Ты ж фалуешь в дела. А что я у вас на всю жизнь нахаваюсь? Снова попаду, там и околею, как пес. На хрена такое счастье? Задавитесь вы своими наварами! У меня одна жизнь, и та искалечена и поморожена. Пусть в бомжах сдохну, но сам, никто не подсобит. Вольным! А пузо — что за беда: нынче голодный, завтра сыт буду. Но не гонятся за мной по следу овчарки, чтоб вырвать душу. И тебе не уломать меня. Пусть коряво дышу, но вольно; побываешь на Северах — познаешь цену свободе, меня вспомнишь и поймешь, — отвернулся замусоленный, пропахший городской свалкой бомж. Говорить с ним было бесполезно.
Косоглазого полупьяного мужика почти уломал в «малину». Он уже пошел за своими пожитками, попросил минуту подождать, но не вернулся. Вместо него двое за спиной появились, стиснув кулаки.
— Катись отсюда, твою мать! — подступили вплотную.
Влас решил их проучить за хамство, но, едва сшиб с ног одного, откуда-то повылезла целая свора. Число бомжей быстро росло. Они лезли прямо из мусора, каких-то ящиков и, окружив, взяли Меченого в кольцо.
— Слушай ты, хрен собачий! На кого кулаки дрочишь падла?! Добром тебе велели срываться отсюда! Чего дергался, пидер? Иль давно тебе не вламывали по самые муди? Путевые кенты не фалуют в фарт на помойках, не трехают о деле возле мусорных куч, а зовут в кабак! У тебя на такое в карманах жидко иль вовсе пусто. Значит, и твоя «малина» — дерьмо! Чего ты тут выступаешь, чмо? Думаешь мы на твои брехи клюнем? Вали отсюда! Не шмонай дурней себя, не надыбаешь! Вот тебе! — отмерил по локоть бомж, и завязалась драка, жестокая, свирепая, похожая на побоище.
На Власа насели скопом с какими-то кольями, арматурой, кулаками. Его валили, он снова вскакивал, стряхивал с себя бомжей, наседавших роем. Меченый пробивался сквозь них к единственной дороге в город, но на него снова налетали, валили, топтали, колотили, обзывали и грозили урыть прямо здесь, на свалке. Власу поначалу было смешно, но вскоре понял, как ошибся и недооценил бомжей, и всерьез испугался, поверил, что эта кодла и впрямь может разнести его в куски.
— Хватит, мужики! Давай ботать добром! — взмолился Меченый.
Бомжи чуть притихли.
— Гони магарыч за то, что дышать останешься! — потребовали все те же двое и назвали сумму.
Власу пришлось отдать ее, а Шкворень, узнав о том, рассвирепел: «Совсем обобрал кубышку, паскуда!»
Лишь в городских подвалах и на чердаках, в подворотнях и на парковых скамейках удавалось найти и уломать в «малину» бывших воров. Согласились только трое, и те от безысходности: из зон вернулись недавно. Семей не имели, ни угла, ни заработка не нашли. Бомжевать им было не по нутру. Надоело есть отбросы и спать рядом с бродячими псами. В «малине» все знакомо и привычно. Каждый из троих имел за плечами по нескольку ходок. В фарте умели все. Случалось, грабили банки, убивали ментов, инкассаторов, обворовывали ювелирные магазины, но никогда не домушничали, не были «майданщиками» и «скокарями», не промышляли фарцовкой. Знали, за последнее могли схлопотать вышку, и не играли с судьбой в рулетку.
Уже на следующий день все трое вместе с Власом сделали налет на ломбард. Все обошлось настолько гладко и тихо, что кенты обрадовались. Новые воры оказались удачливыми. Вскоре все они определились на хазы и целыми днями присматривались к городу, намечая, откуда можно снять следующий навар.
Из прежних кентов, оставшихся на воле, Шкворень сообразил рэкет. Те трясли торгашей по всему городу и почти каждый день приносили пахану положняк. Кто не делился с рэкетом Шкворня, тому приходилось туго. Ларьки, киоски, палатки горели по ночам яркими факелами. Их обирали, избивали продавцов, забирали выручку и товар. Рэкетиры брали в свои руки все торговые точки города и охраняли плативших торгашей от других налетчиков. Случалось, торгаши, сбившись в кучу, избивали рэкетиров за безжалостные поборы, но вскоре оказывались вконец разоренными.
Милиция сбивалась с ног в поисках рэкетиров, но никто не рисковал назвать или указать бандитов. Знали, чем поплатятся. Менты постепенно теряли контроль. Их откровенно высмеивали горожане.
Дошло до того, что саму милицию стали обвинять в прямой помощи рэкету.
— У нас рэкетиров больше, чем продавцов развелось! Куда ни появись, кривые ухмылки и насмешки! До чего мы дожили? О нас говорят, что мы живем на положняк от рэкета! До каких пор будем терпеть беспредел? Чем занимаются оперативники и следствие? Город стал похож на клоаку! Сплошные бомжи, воры, рэкет, проститутки всех возрастов и калибров крутят открыто вокруг нас! Когда мы пресечем этот беспредел? Для чего пришли сюда работать? Где наши результаты? В отчетах лишь перечень совершенных преступлений и ни одного раскрытого дела! — возмущался начальник горотдела на совещании. Он потребовал от подчиненных навести порядок в городе. — Иначе и я поверю, Что наши сотрудники потворствуют и прикрывают криминал, поощряют его! К такому выводу пришли уже многие руководители города! И я вынужден буду провести проверку, а потом и чистку кадров. Не приведись, если такое обвинение подтвердится. Я никого не пощажу! И не просто выброшу из горотдела, но сделаю все, чтобы такие сотрудники понесли самое суровое наказание, вплоть до уголовной ответственности!
После такого обещания работа в отделах закипела. Менты уже не смотрели на часы, когда закончится рабочий день. Все знали, работа каждого отдела теперь под особым контролем у начальства.
Все оперативные группы и следователи разбили город на условные квадраты, взяли их под личную ответственность и с самого утра до поздней ночи проводили проверки соблюдения паспортного режима, выезжали на каждый вызов, чистили город от попрошаек, алкашей, бродяг, внимательно выслеживали воров.
— Слышь, Шкворень, и ты, Меченый! В городе шухер! Лягаши загоношились! Теперь самое время на дно залечь, не то возьмут за жопу и зашвырнут подальше, чтоб мы им мозги не сушили! — предостерегли недавние кенты.
— Этот шухер всю мою житуху кипит: то всколготятся, потом успокоятся. Ментам снова моча в кентель ударила, иль ихний пахан на ежа сракой сел и на своих в злобе оторвался, потребовал героев. Это не впервой. Все жить хотят! Если нас не станет, мусора не будут нужны. Разгонят их всех к сучьей матери. Они это допирают, оттого будут нас беречь и охранять. Ведь мы — ихняя получка и премия, ордена и звания! — хохотал Шкворень. — Вот если я попухну, кто-то из мусоряг получит «генерала»! Не ниже! И орден.
— Чего ж тебя не замели? — удивился кто-то из кентов.
— Покуда не решили лягавые, кому ту честь предоставить! Ведь и я не сфалуюсь сыпаться в лапах какого-то мудака-сержанта. Мне он западло!
— Чем выше чин, тем больше огласка, а открытый показательный процесс всегда сулит срок на всю катушку, режим под штангу и зону у самого черта на куличках, — мрачно заметил Влас.
— А что ты думаешь? Так и продышишь под звонкий бубен до самого конца? Хрен в зубы! Почти все кенты откидываются в зонах далеких, северных! Зато навечно в мерзлоте, чтоб не гнили и не портились, а их души могли бы возродиться вновь, чтоб и дальше фартовать.
— И тебе это по кайфу?
— А почему нет? В старости один хрен, кто и как уроется. Зато есть что вспомнить. Ну, какой понт с жизни у фраеров? Все время в заботах, суете, слушать бабьи сплетни, брань, попреки и унижения. Они на тех жен всю жизнь вкалывают, а суки в благодарность рога ставят. С такими, как мы! Вот я, к примеру, только с замужними имел утехи, чтоб заразу не зацепить. Да и претензий никакая не предъявит. Мужики ихние и не допрут, откуда у благоверных новые шмотки берутся? Мы помогаем! Сколько таких козочек через нас прошло? Спроси любого кента: счет потерян. Но каждая цветком в памяти живет до самой старости. Фраер, если поимеет за всю жизнь пару левых баб, помимо своей жены, считает себя настоящим мужиком. А у нас за ночь по две, по три! Так у кого судьба кайфовее? Фраерам в самом цветастом сне не привидится столько, сколько любой из нас за один вечер пробухает в кабаке! Вот и пошевели рогами, кому живется весело, вольготно на Руси? Ить каждая судьбина состоит из радостей и печалей. У нас света больше. Есть что вспомнить!
— И что забыть, — заметил кто-то из кентов. — Когда придет твой час, застав тебя на колымской шконке больного, старого и одинокого, не нужного никому, ты совсем иное заботаешь, пахан!
— Кто угодно, но не я! Ни о чем не жалею! Я не сломал хребет, вкалывая на власть за глупые лозунги. На себя пахал. Ни в чем не знал отказа. Не рвался из последних сил на семью и детей. Никто не брал под каблук, ни одну не любил, только себя. А настанет время — уйду с благодарностью. Другой, иной судьбы себе не пожелал бы!
