Андрей Воронин - Кровавые жернова
– Может, дома никого нет? – предположила матушка Зинаида, оглянувшись на Григория.
Тот пожал плечами, постучал кулаком в ворота.
– Сейчас открою, – раздался мягкий, приятный голос.
Калитка отворилась. На матушку Зинаиду и водителя грузовика спокойно смотрел хозяин дома. Матушка несколько раз и раньше видела Илью Ястребова, но не так близко. Только теперь она заметила, что лицо у него очень смуглое, цвета зрелого ореха, а глаза пронзительно-голубые, яркие, словно стеклянные.
– Проходите, – отступив в сторону, пригласил хозяин дома.
Он даже не подал руку водителю, хотя Григорий и переложил кепку из правой руки в левую.
– Я жена священника, Зинаидой меня зовут, – представилась попадья.
– А я Илья Ястребов, – ответил смуглолицый мужчина неопределенного возраста.
Внезапный порыв ветра закрутил над кострищем пепел, а затем разметал его, перебросив через высокий дощатый забор.
– У меня сын пропал, – глядя в голубые глаза Ястребова, с надеждой произнесла матушка Зинаида. Ей показалось, что Ястребов с вежливой улыбкой пожмет плечами и скажет: «Сочувствую.., но я чем могу помочь?»
Однако он сказал:
– Знаю.
Затем немного помолчал и продолжил:
– Гриша, иди погуляй.
Водитель попятился, развернулся и покинул двор, ощущая на себе тяжелый взгляд Ястребова.
– Он на рассвете ушел, еще солнце не поднялось. Петух прокричал, он и проснулся.
– Погодите. Присаживайтесь вот здесь.
Прямо у дома под навесом стояла скамеечка на чугунных лапах – как в городских парках, Женщина села на краешек, Ястребов устроился рядом. Положил ладонь себе на глаза и принялся что-то шептать, непонятное, чужое для попадьи.
Ощущение было такое, словно Зинаида включила приемник, настроенный на далекую случайную волну, и из динамика сквозь треск и шипение прорываются непонятные гортанные слова.
Ястребов убрал ладонь с глаз:
– Я видел, как он шел, с ведром и удочкой.
Он босой, у него над бровью родинка.
– Вы.., его тогда видели? – вырвалось у матушки.
– Нет. Я сейчас видел, – мягко ответил Ястребов. – Он прошел совсем близко, я даже родинку рассмотрел. Илья? Ведь так его зовут? – матушка кивнула. – Он заглянул во двор через щель, вот эту, – рука Ястребова взметнулась, и палец указал на чуть заметную щель между досками. – А потом он ушел.
– Куда?
– По дороге пошел, по песчаной дороге.
– Куда? – еще раз воскликнула жена священника.
– Не вижу, не знаю. Ложбина, поле, навстречу едет машина, а потом пусто.
– Скажите, он жив? – с трудом проговорила попадья.
– Не знаю, не вижу.
– Так он жив или нет? Скажите!
– Не вижу, – после долгой паузы смуглые пальцы сжались. – Он найдется. А больше я вам ничего сказать не могу.
Женщина кивала, понимая, что не узнала ничего нового, что все это только слова.
– У вас сильно болит голова, – произнес Ястребов и положил ладонь Зинаиды на затылок.
Женщина ощутила, как исходит тепло от чужой руки. Его волна нарастала. Тепло прокатилось по всему ее телу до самых пят. Ястребов резко отдернул руку, и боль мгновенно ушла вслед за рукой. Голова кружилась, веки сами собой слипались. Ястребов взмахнул рукой, словно сбрасывал прилипший к пальцам песок.
– Боль вас больше не будет беспокоить, – добавил он уже буднично. – Идите и поспите.
Женщина, покачиваясь, добралась до калитки. Ястребов шел рядом с ней, готовый в любой момент подхватить под локоть.
– Вас проводить?
– Я сама доберусь, недалеко. Гриша проводит.
– Если что увижу, я вас найду, – напомнил Ястребов, закрывая калитку.
Григорий заглянул в глаза Зинаиде:
– Ну, что он сказал?
– Он его видел. Никому не рассказывай, что мы к нему ходили.
– Конечно! – с готовностью подтвердил Грушин. – Я – могила! – и тут же осекся, словно с его губ слетело ругательство.
Но матушка находилась мыслями далеко отсюда. Она шла не видя дороги, иногда спотыкалась, но не падала. Ей представлялась полевая песчаная дорога, петляющая среди полей, и одинокий Илья, бредущий с удочкой и белым пластиковым ведром. Он шел не оборачиваясь.
– Илья! – вдруг вырвалось у Зинаиды.
Гриша замер на месте, боязливо оглядываясь. Никого вокруг не было. За высоким забором резко прокричал петух. Водитель перекрестился. И матушка перекрестилась.
Глава 5
– Антон Петрович, вас спрашивают из пожарной инспекции, – шепотом произнесла секретарша Нина, заглянув в кабинет босса.
В памяти Антона Полуянова тут же возник худощавый розовощекий инспектор с редким именем Руслан, любитель портить нервы и вымогать взятки.
– Что ты ему ответила? – тоже шепотом поинтересовался Антон.
Громко говорить они не рисковали, снятая телефонная трубка лежала на столе секретарши, и пожарный инспектор мог подслушать разговор.
– Сказала, что сейчас посмотрю, не заняты ли вы.
Секретарша глянула на Полуянова виновато, мол, что я могу сделать, пожарная инспекция – стихийное бедствие.
– Правильно.
– Так что ему ответить?
– Придется поговорить самому, не отвяжется, – вздохнул бизнесмен, включив громкую связь. – Я слушаю, – жизнерадостно произнес он.
– Антон Петрович, здравствуйте, – голос инспектора звучал зловеще, – я заехал на вашу стройку. Есть вопросы.
Мысленно Антон прикинул, во сколько эти вопросы могут ему обойтись. Прошлый раз откупился соткой, но тогда нарушений практически не нашлось.
– Я слушаю, – напомнил бизнесмен.
«Если предложит встретиться, значит, деньги ему нужны».
– Я жду вас у «Паркинга» через полчаса. – Он повесил трубку, даже не поинтересовавшись, сможет ли приехать Полуянов в назначенное время.
– Извините, – с сочувствием произнесла Нина.
– При чем здесь ты?
Антон посмотрел ей в глаза. Нина, по большому счету, была лишней мебелью в его строительной фирме. На все звонки мог ответить и сам владелец, не так уж много их поступало, а нужные люди звонили сразу на мобильный. Но положение обязывало, чтобы доступ к его телу прикрывала миловидная секретарша. Кто станет воспринимать всерьез фирму, где в приемной некому сварить кофе? Однако кофе Нина варила отвратительно. Тридцатилетняя женщина попробовала состроить глазки, чтобы сгладить ситуацию, и от этого стала некрасива.
– Я не хотела вас расстраивать.
Антон сделал усилие, чтобы не рассмеяться.
Нину «подсунула» ему жена. Замолвила слово за двоюродную сестру приятельницы. Полуянова забавляло, когда секретарша испытывала его на прочность. Она была абсолютно не в его вкусе, хотя другие мужчины находили ее красивой. Не было в ней изюминки. Не зажигала, как ни старалась. Нина чувствовала свою бесполезность и потому комплексовала. При этом постоянно ощущала себя виноватой перед работодателем. Жена Полуянова пристроила ее в фирму мужа с обязательным условием – докладывать о его контактах с женским полом. Когда доносишь на хозяина, который ничего плохого тебе не сделал, поневоле почувствуешь себя виноватой.
– Нина, – Антон поднялся и прошелся по небольшому кабинету, – я уеду, работы тебе до конца дня не предвидится, можешь идти домой.
– Правда? – в глазах женщины мелькнуло разочарование.
– Нет, обманываю, – Антон широко улыбнулся, знал о чудодейственном свойстве своей простецкой, искренней и бесшабашной улыбки.
Женщина непроизвольно улыбнулась в ответ.
– Спасибо. Но…
Большего наказания для Нины придумать было трудно. Сидя за столом, поднимая трубку, она чувствовала себя хоть кому-то нужной, дома ее ждала сварливая мать и бедно обставленная комната с односпальной кроватью.
– ..если я останусь, вы не будете сердиться?
– Ты кого-то ждешь? – Полуянов погрозил пальцем.
– Зачем вы так?
– А я-то смотрю, что мы слишком часто кофе покупаем. Значит, еще кто-то его пьет, кроме меня и деловых партнеров.
Испуг и непонимание сквозили во взгляде женщины, она не догоняла шутки.
– Делай, Нина, что хочешь. Только офис не сожги. – Полуянов почувствовал, что секретарша его раздражает, он не любил женщин, лишенных чувства юмора.
Антон вытащил пачку сигарет и протянул Нине:
– Закури.
Когда тонкая струйка дыма потекла к потолку, Антон положил ладонь на дверь, показывая, что ему нужно остаться одному.
– Поняла, – секретарша юркнула в приемную.
«Достала! Дура! Жене моей все рассказывает, а потом сама страдает от этого! Патологически не умеет врать ни мне, ни супруге. Ну и черт с ней, ее проблемы», – подумал он.
Ехать до строящегося «Паркинга» было недалеко – минут десять. Антон вытащил бумажник, переложил в пустое отделение четыре бумажки по пятьдесят долларов.
«Дам вначале сто, а там видно будет. Больше двухсот инспектор не стоит».
Каждый человек старается держать рядом с собой то, на чем может отдохнуть взгляд, когда становится муторно. Кто-то носит в бумажнике фотографии детей, кто-то ставит на стол диковинную раковину, привезенную из далекой поездки.
