Эдриан Маккинти - Миг - и нет меня
Представив себе всю эту картину, я мигом протрезвел. Кажется, даже кровь отхлынула от моего лица. Я изо всех сил старался не дрожать, но у меня это получалась плохо. О господи! Неужели они нарочно напоили Скотчи, чтобы он за меня не вступился?
Я затравленно обернулся. Большой Боб действительно приближался ко мне сзади.
Тут меня охватила самая настоящая паника. Что происходит, в ужасе думал я. Почему?! Может быть, мне все-таки стоит попытаться спастись бегством или я уже безнадежно опоздал?
— Мне нужно в сортир, — проворчал Боб.
— И я с тобой, — весело отозвался Темный. — А потом, я думаю, мы все отправимся по домам. А то уже чертовски поздно…
Он ухмыльнулся и подмигнул мне.
— Что ни говори, у молодости есть свои преимущества, — добавил он. — Мне, например, уже не по силам не спать всю ночь.
— Вообще-то мне тоже… — начал я, но Темный уже не слушал.
— Эй, Марли, подъем! — гаркнул он через зал. — Мы уезжаем, так что иди заводи свой драндулет.
— О'кей, — отозвался Марли. (В моей повести это оказалась его первая и последняя реплика.)
Темный отправился в туалет, а я опустился за столик и перевел дух. Просто не передать, какое я испытывал облегчение. Теперь мне стало ясно, что Темный ничего особенного не замышлял и со мной не должно было случиться ничего плохого. Просто острый приступ паранойи, только и всего. Обычное дело.
И, чтобы промочить пересохшее горло, я отпил глоток вина из чьего-то стакана.
— Ты как, в порядке? — спросил Лучик.
— Я-то в порядке, а вот Темный, похоже, слегка окосел.
Лучик смерил меня внимательным взглядом.
— Я ничего не заметил, — сказал он холодно. Я, впрочем, давно понял, что Лучик никогда не критикует босса и никогда не сомневается в его словах и поступках. Это была слепая, нерассуждающая преданность. Лучик умел быть верным — этого у него не отнимешь. Ради Темного он, как когда-то Геббельс, мог бы отравить собственных детей, если бы они у него были. Я в этом отношении больше напоминал Штауфенберга,[14] однако свои соображения я предпочитал держать при себе.
— Слушай, Лучик, как ты узнал номер того телефона-автомата? — спросил я просто для того, чтобы что-нибудь сказать.
— Это не важно, — ответил Лучик.
Я понял, что он хочет сохранить это в тайне. Он был умен, и мне это нравилось.
— Ты ведь учился в университете, да, Лучик?
— Да.
— В каком? Что ты изучал?
— В Нью-Йоркском, — ответил он. — Я специализировался на французском языке.
— Я тоже учил французский. В школе. Tu es une, salope…[15] Я сказал так одной гаитянке в «Си-тауне». Забавный случай — она не хотела возвращать мне деньги за… — Я замолчал. Произвести впечатление на Лучика мне не удалось, и я попробовал зайти с другой стороны. — Я это к тому, что ты человек умный, образованный. Почему ты связался с такими, как мы?
— Потому что я многим обязан Темному, — просто ответил Лучик.
— Ты хочешь сказать, что когда-то давно он спас тебе жизнь или что-то вроде того? Например, ты тонул в бассейне Христианской молодежной организации, а он тебя вытащил, и с тех пор ты хранишь ему верность. Или еще лучше — в школе ты был хилым, очкастым ботаником, а он защищал тебя от хулиганов…
Я старался говорить в шутливом тоне, но Лучик даже не улыбнулся.
— Ты мне поверишь, если я скажу, что что-то подобное имело место? — сказал он.
— Да, наверное, поверю… — пробормотал я несколько растерянно.
— Я хочу дать тебе один совет, Майкл. Не стоит недооценивать Темного или меня. Понял?
— Господи, Лучик, не сердись! Я же просто пошутил, — сказал я.
Лучик улыбнулся.
— Я тоже, — ответил он.
Чтобы сменить тему, мы заговорили о кино, и я сказал, что мне нравится Орсон Уэллс в «Третьем человеке», а Лучик сказал, что мне обязательно нужно взять в прокате «Леди из Шанхая».
Потом вернулись Темный и Большой Боб, который выглядел каким-то осунувшимся. Подойдя ко мне, Темный хлопнул меня по плечу. Не сильнее, чем обычно хлопнул, что после его непонятной речи я воспринял почти с облегчением. В следующую секунду Темный сжал мою шею в борцовском захвате и заставил молить о милосердии, но и это он проделал без злобы, почти не причиняя мне боли. Это тоже было в порядке вещей, однако внезапно охватившее меня ощущение острой Неприязни к боссу не проходило. Темный, несомненно, был немного «с приветом»; и я, наверное, не стал бы работать на него ни за какие деньги в мире, если бы большую часть времени кормило находилось не в его руках, а в крепких и надежных руках Лучика.
Подумав об этом, я посмотрел на Лучика, и он ответил взглядом, в котором, как мне показалось, читались понимание и сочувствие. Боб принялся барабанить по моей голове, все еще зажатой в «стальном захвате», и Темный рассмеялся.
— Ух какой бодх ран! Настоящий живой бодх ран! — выкрикивал Боб, пока босс не велел ему прекратить.
Потом он отпустил мою голову.
— Это слово произносится «боран», ты, невежественный кусок дерьма! — сказал я Бобу.
Лучик, всегда интересовавшийся новыми словами, тут же спросил меня, что оно означает, и я объяснил (бросив презрительный взгляд в сторону Боба), что «боран» — это не дикарский тамтам, а малый ирландский барабан.
Темный тем временем расплатился, оставив весьма скудные чаевые, и мы уже собирались уходить, когда босс внезапно вспомнил один анекдот. Надо сказать, что в большинстве случаев шутки Темного были сугубо практического свойства (например, он мог приказать Скотчи выбить из-под меня стул, и считал это очень забавным), однако порой он проявлял подлинное остроумие. Нет, я вовсе не хочу сказать, будто Темный был грубым или тупым; напротив, у меня сложилось впечатление, что зачастую он старался казаться проще и примитивнее, чем на самом деле.
— О'кей, парни, анекдот! Только пусть все сядут…
Мы сели, и Темный начал:
— Когда-то в одном старом монастыре в Голуэе была клетка с двумя попугаями. Целыми днями эти попугаи молились, клали поклоны и перебирали четки. Однажды в монастырь заехал какой-то епископ. Он увидел попугаев и, пораженный их набожностью, рассказал отцу настоятелю, что в близлежащем женском монастыре сложилась прямо противоположная ситуация. Там, сказал епископ, живут две попугаичьи самки, попавшие в монастырь прямо из борделя, который прикрыла полиция. Днями напролет эти птицы кричат одно и то же: «Трахни меня, трахни свою грязную курочку!», а бедные монахини вынуждены все это выслушивать. Тогда настоятель мужского монастыря предлагает перевезти попугаиц к нему, чтобы они брали пример с попугаев-праведников и перевоспитывались. Епископу очень понравилась эта идея, и вскоре обеих самок привозят в мужской монастырь и сажают рядом с самцами. Тут одна из них начинает кричать: «Трахни меня, трахни свою грязную курочку!» Тогда один попугай-самец говорит другому: «Можешь отложить четки, Шеймас, наши молитвы услышаны!»
Мы все рассмеялись. Лучик смеялся гораздо громче остальных, и смотреть на это было жутковато — уж вы мне поверьте. Мне, во всяком случае, снова пришел на ум доктор Геббельс.
Они высадили меня у моего дома на 123-й улице. Темный вышел из машины и пожал мне руку на прощание.
— Я ведь могу рассчитывать на тебя, правда, Майкл? — спросил он, буравя меня взглядом из-под полуприкрытых тяжелых век.
— Конечно, — ответил я не моргнув глазом. (Я чуть было не добавил: «сэр».)
Лучик тоже выбрался из салона. От выпитого и съеденного я отупел, голова моя отяжелела от усталости и сигаретного дыма, но он все равно хотел еще раз поздравить меня с хорошей работой.
Однако я его опередил.
— Знаешь, Лучик, а ведь Лопата ничего не сделал, — сказал я. — Во всяком случае, ничего такого…
Лучик кивнул. Не знаю, понял ли он, что я имею в виду, но объяснять что-либо сейчас мне не хотелось. Быть может, он знал это с самого начала, а быть может, это не имело значения.
Потом я поднялся по ступенькам парадного. Проверил, на месте ли бумажка с телефоном Рэчел (она была на месте). В воздухе пахло близким рассветом. Что за длинная, странная, ужасная ночь! Я толкнул дверь с выломанным замком. Вестибюль был полон пара из прохудившейся батареи. Обычное дело. Непонятно только, почему паровое отопление продолжало работать и летом. Зимой — да, но летом? Впрочем, я не стал ломать над этим голову и поскорее поднялся к себе, от души надеясь, что перевозбуждение и чрезмерная усталость не помешают мне заснуть.
Увы, моим надеждам не суждено было сбыться.
3. Лучшая часть Бронкса
Тише, тише, слушай! Отключись от всех посторонних звуков и слушай невнятный голос. Слушай! Слышишь? Он изрекает истины, простые, как яблоки. Он поет на языке, который внятен и прост. Он поет тебе. Для тебя. Для тебя, хулигана, бабника и «быка», готового поставить синяк кому укажут. От тепла его дыхания туманится зеркало, и голос становится видимым. Он поднимается из сточных канав и канализационных люков и звучит тяжко, замогильно…
