Максим Шахов - Игрушка из Хиросимы
— Тэлефо-он?
— Йес. Телефон.
— Американ?
— Рашен.
Недоверчиво прищурившись, японец предложил произнести что-нибудь по-русски.
— Пошел ты в ж…, — устало произнес Бондарев. — Я на ногах еле стою, не видишь разве?
Это прозвучало убедительно.
— Олл райт, ком ту ми, — сказал японец после минутного колебания. — Тэйк ит.
На его вытянутой ладони лежал мобильный телефон. Бондарев попытался благодарно улыбнуться, увидел тревогу, вспыхнувшую в глазах японца, и понял, что мимические упражнения лучше оставить до лучших времен. Наверное, улыбка походила на звериный оскал, и ничего удивительного в этом не было.
Завладев телефоном, он на минуту застыл, воскрешая в памяти телефонный номер Мизуки. В обычных условиях это было бы просто, потому что памятью он обладал поистине фотографической, но давали себя знать слабость, истощение и сотрясение мозга. Чтобы дозвониться Мизуки, потребовалось три попытки. Наконец он услышал ее мягкий грудной голос. Стараясь говорить как можно громче и разборчивей, Бондарев произнес:
— Это Константин. У меня неприятности. Могли бы вы приехать за мной?
— Конечно, конечно, — быстро ответила она. — Где вы находитесь?
— Сейчас я дам трубку владельцу телефона. Спросите его. Он местный.
Бондарев возвратил мобильник японцу. Тот некоторое время слушал, поднеся трубку к уху, а потом затараторил сам. Должно быть, Мизуки Такахито ему представилась, потому что он заметно успокоился.
Завершив переговоры, он поднял руку, чтобы похлопать Бондарева по плечу, и сказал:
— Олл райт. Кам он ту май хауз.
Произношение у него было чудовищное, но Бондарев понял. Нужно было подождать. Японец предлагал сделать это у него дома.
Путь длиной в сто метров показался Бондареву длинным, как переход из Хиросимы в Токио. Упав на предложенный ему стул, он прохрипел, показывая пальцем на пересохшие губы:
— Дринк. Ваттер.
— Пить, — понимающе кивнул японец. — Вода.
Через несколько секунд желание Бондарева сбылось. Глотая холодную воду, он подумал, что ничего вкусней в своей жизни не пробовал. Силы вдруг окончательно оставили его, и он уснул, сидя на стуле. Стакан выпал из разжавшихся пальцев и разбился.
20
Лицо Мизуки проступило из расплывчатого небытия, как икона, на которую хотелось молиться. Она что-то спрашивала, Бондарев что-то отвечал. Хозяин дома деликатно стоял в сторонке, дожидаясь, когда о нем вспомнят и вознаградят его по достоинству за проявленное милосердие.
Здоровенный слуга, которого прихватила Мизуки на всякий случай, помог Бондареву дойти до машины. Его звали Наши. По японским меркам, он был настоящим гигантом с наголо обритой головой и младенческой улыбкой. Мизуки семенила рядом, с ужасом вглядываясь в лицо Бондарева.
— Немного осунулся? — спросил он.
Она кивнула, улыбнулась и чуть не расплакалась.
Потом они ехали в жемчужном «Линкольне», и Бондарев опять отвечал на какие-то вопросы, насколько позволяло саднящее горло. Полчаса спустя, выкупанный и переодетый в пижаму, он лежал на больничной койке, подсоединенный к капельнице с питательными растворами и обезболивающим. Рентген показал, что переломов костей у него нет, хотя повреждены почки и селезенка. Обнаружились также остатки внутреннего кровоизлияния.
Мизуки сидела рядом с кроватью Бондарева, успокаивая его, когда он порывался что-то рассказывать или приподняться с подушки. Потом она положила прохладную ладонь на его пылающий лоб, и он испытал нечто вроде эйфории. Очень скоро он уснул, как убитый… Нет, на этот раз, как младенец.
После полудня ему стало значительно лучше. Когда Мизуки отлучалась, в палате оставался ее здоровяк-слуга, не забывающий дружелюбно улыбаться, ловя на себе взгляд Бондарева.
Увидев, что он пошел на поправку, Мизуки выставила слугу за дверь, а сама устроилась возле изголовья кровати.
— Я искала тебя три дня. Врачи говорят, что теперь ты в состоянии рассказать, что с тобой произошло. Только не слишком напрягай горло, хорошо?
Бондарев поведал ей о своем ночном визите на фабрику, о совещании за окном, о нападении семерых громил в масках, о своем пробуждении в заброшенном здании и о том, как удалось раздобыть телефон. Когда рассказ закончился, японка долго сидела молча и неподвижно, как будто превратилась в восковую фигуру. Во время повествования тень то и дело пробегала по ее прекрасному лицу, а после того как Бондарев умолк, она так и осталась мрачной и подавленной. Бондарев попытался припомнить, в каких именно местах рассказа Мизуки хмурилась, но не сумел. Голова соображала плохо. Мысли ворочались в ней тяжело, как мельничные жернова.
И вообще рассказ утомил Бондарева. Он незаметно для себя задремал, а когда проснулся, за окнами была ночь. Мизуки никуда не делась. Она продолжала сидеть возле кровати в темно-синем платье, стилизованном под кимоно. Красные цветы на ткани напомнили Бондареву пятна крови. У стены топтался Наши с неизменной улыбкой на губах.
— Поезжай домой, — сказал Бондарев японке. — Тебе надо отдохнуть.
— Домой нужно тебе, — улыбнувшись, ответила она.
Идея ему понравилась. Он бы с удовольствием поменял больничную палату на апартаменты в жилище Мизуки. Даже на какой-нибудь захудалый чулан с циновкой на полу.
— Ну, что ты, — пробормотал он с притворным смущением. — Я не хочу тебя стеснять.
— Ты меня не понял, Константин, — медленно покачала головой Мизуки. — Тебе надо домой. К себе. В Россию.
— Нет, — решительно произнес Бондарев. — Не имею права. У меня приказ. Точнее, просьба, равносильная приказу.
— Я говорила с Юрием по телефону. Он тоже считает, что тебе пора возвращаться.
— Черта с два!
— Так надо. Юрий сказал, что теперь, когда Хозяева тебя вычислили, ты все равно не сможешь быть мне полезен.
— Они думают, что я покойник. Кстати, каким образом они появились на фабрике?
— Ты же знаешь, что все это время они охотились за тобой, — напомнила Мизуки. — И вот, наконец, настигли тебя в безлюдном месте. Выследили и напали. Этого не должно повториться.
— Не повторится, — пообещал Бондарев. — Впредь буду осторожнее.
— Нет, Константин. От Хозяев тебе не уйти. Слишком большая организация, слишком сильная. У них повсюду осведомители, даже в полиции. Ты — русский, и тут все против тебя. — Мизуки виновато развела руками, словно извиняясь за миллионы своих соотечественников.
— Не все, — упрямо возразил Бондарев. — Макимото, ты, тот человек, который меня приютил.
— Мы в меньшинстве. Ты ничего не сможешь здесь сделать, только умереть. Ты должен уехать. Завтра же.
— Сначала я должен разобраться с твоим управляющим.
Она увещевающе положила ладонь на его плечо:
— Он ни при чем. Я говорила с Хато по поводу нападения людей в масках. Он ничего не знает. Не видел и не слышал, что во дворе дерутся. У него было срочное совещание, потому что график поставок не должен сорваться.
— Он все видел и слышал, — буркнул Бондарев.
— Ты ошибаешься, Константин.
— Я точно знаю.
— Это уже не имеет значения, — произнесла Мизуки тусклым голосом и отвела взгляд в сторону. — Все решено. Завтра в девять часов утра ты вылетаешь в Москву. Отсюда есть прямой рейс. Врачи посоветовали доставить тебя на инвалидной коляске и…
— Почему не на носилках? — мрачно проговорил он.
— Хорошо, пусть будут носилки.
— Тогда, может быть, сразу в гробу?
— Глупая шутка. Она мне не нравится.
— А мне не нравится идея с отъездом, — заявил Бондарев. — А что если люди, устроившие взрыв, вернутся? Что, если на этот раз на воздух взлетит вся фабрика? Вместе с людьми?
— Это уже не твое дело! — воскликнула Мизуки не менее запальчиво. — Тебя прислали сюда по моей просьбе. Так вот, я отменяю вызов. Обращусь в полицию, пусть они разбираются.
— Как к этому отнесутся Хозяева северных территорий, ты подумала?
Ее лицо вытянулось, глаза забегали, как будто выискивая близкую опасность.
— При чем тут Хозяева? — произнесла она, пытаясь храбриться.
— При том, что эти ребята не бросают угрозы попусту.
— Это мое дело.
— Не только твое, — возразил Бондарев. — Когда я вспоминаю все, что произошло со мной здесь за последние дни, то считаю это и своим делом тоже. Ты попросила Борового о помощи, и он ее прислал. В моем лице. Но я свою работу не закончил. Поэтому я остаюсь, Мизуки. Даже не для того, чтобы помочь тебе, а потому, что хочу довести это дело до конца. Оно меня затронуло. Очень сильно затронуло. — Он криво усмехнулся. — Глубоко и болезненно.
— Даже не надейся, — покачала головой японка. — Завтра ты улетишь, даже если мне придется приказать слугам запихнуть тебя в самолет силком. Я так решила.
