Александр Бушков - Равнение на знамя

Сосредоточить на нем все внимание и заботу? Нет, гораздо более интересным полковнику представлялся другой. На плече у него висела сумка, не особо большая и, похоже, не слишком тяжелая — так вот, именно этот субъект в бою участвовал, можно сказать, халтурно, палил гораздо реже остальных. И отнюдь не из-за неуклюжести, видно по броскам и перемещениям, что он в этих забавах не новичок, вполне привычен. А вялость в бою проистекала оттого, что джигит уделял своей сумочке гораздо больше внимания, чем личному оружию. Прекрасно удалось рассмотреть, как он при перебежках и переползаниях в первую очередь заботится даже не о себе, а о сумке, не грохает ее оземь, под бочок старается примостить, один раз даже, создалось такое впечатление, собственным телом прикрыть пытался, когда поблизости прошлась особенно длинная пулеметная очередь. Это, конечно, неспроста. Что-то ценное там наверняка лежит, и вряд ли это дорогие сердцу фамильные безделушки…

Обдумав все быстренько, полковник обозначил для себя этого типа как Мешочника, а потом связался со старшими групп, кратенько обрисовал им ситуацию, свои догадки и велел из кожи вон вывернуться, но Мешочника держать в роли желанной добычи. Именно в него не стрелять без крайней необходимости, а также, кровь из носу, постараться не зацепить его загадочную ношу.

Неопределенное положение сохранялось достаточно долго — осаждающие почти не стреляли, зато оказавшиеся в кольце нервно огрызались, не всегда заботясь об экономии боеприпасов. Они так ни разу и не попытались пойти на прорыв — ну, поняли уже, что дело это безнадежное.

Забаву нельзя было тянуть до бесконечности, и полковник отдал по рации соответствующий приказ. Теперь оставалось только ждать, тщательно укрывшись.

Рахманин прекрасно знал, что должно произойти, но и он невольно втянул голову в плечи, вжался в землю, когда справа промелькнул треугольный силуэт, снижаясь совершенно бесшумно, как призрак или летучая мышь.

Дельтаплан с выключенным мотором, выйдя из пике, перешел в горизонтальный полет метрах в пятнадцати над землёй — треугольное крыло, овальная гондола с единственным членом экипажа.

Оба бортовых пулемета заработали совершенно неожиданно для всех, две трассы крупных фонтанчиков земли и пыли прошлись в стороне от прижатых к земле супостатов, как и было задумано. Одного все же прошили, да так качественно, что он моментально вышел из игры.

Послышалось слабое тарахтение мотора, дельтаплан взмыл выше, развернулся по изящной кривой и прошел над лощиной в обратном направлении, поливая землю огнем. На сей раз кто-то из лежащих опамятовался настолько, что перевернулся на спину и, уперев в живот автоматный приклад, выпустил неуверенную очередь, в белый свет, как в копеечку. Волки, конечно, были битые, но их определенно никто не учил методам борьбы с подобной воздушной целью — никакого навыка, откуда…

Полковник мимолетно отметил, что клиентов осталось четверо. Он дал команду, и засевший где-то высоко снайпер сработал на совесть, с поляны донесся непроизвольный вопль: это одному из оставшихся аккуратненько расшибли коленную чашечку, полностью лишив его способности к передвижению. Буквально сразу же снайпер разобидел подобным образом и второго. Невредимыми остались тот, что был с рацией, и Мешочник. Ненадолго. После очередной команды снайпер вновь дал о себе знать, а потом доложил, что Радисту загнало пулю в правое полужопие — очень удобно лежал, тварюга, именно для такого угощения, — а Мешочнику засадило в голень.

В наступившей тишине Карабанов, узрев кивок полковника, снова включил матюгальник и душевно попросил сдаться добром, упирая на то, что в противном случае всех четверых без затей перестреляют к шайтановой маме, причем утруждать себя не станут — попросту вернется автоген-птичка и на сей раз обработает поляну с воздуха уже без всякой гуманности.

Четверка ответила огнем, теперь уже гораздо более неприцельным: все подранены, кровь течет, болит там и сям, а это свое действие оказывает и на меткость, и на ловкость…

Пора было кончать игру. Полковник, давно уже спланировавший рывок, в темпе расписал роли по рации, еще раз напомнил для надежности, что судьба двоих из окруженных его, собственно говоря, не волнует ни капли, а вот Радисту с Мешочником следует попасть в руки атакующих живехонькими, так что пусть все это себе хорошенько зарубят на носу.

На земле вновь мелькнула стремительная треугольная тень дельтаплана, пилот палил беспрерывно, в сторонку от лежащих, подавляя их волю, заставляя вжиматься мордами в сухую каменистую землю. Едва он скрылся из виду, с трех сторон к середине поляны опрометью кинулись пригибающиеся, чуть петляющие фигуры. Несколько секунд их прикрывали густым огнем те, кто остались на позициях, а потом прекратили пальбу, чтобы не зацепить своих.

Один из бесполезных вскинулся с земли, поднял автомат, видно было, как рожу у него перекосило от боли, как он опирается на одно только здоровое колено, как ходит в руках автомат — и тут же его короткой точной очередью успокоил кто-то из подбегающих. Второй тоже готов, так…

Рахманин несся неотвратимо и стремительно, он видел, что Радист отвлекся на набегавших с другой стороны, и они с Мешочником остались один на один, и ясно уже, что прошлый раз не повторится, самоподрыва не будет. Мешочник силился поднять автомат, но второпях задел раненой ногой здоровенный камень, морду так и перекосило, автомат повело влево… Так, сейчас мы у него трещотку-то ноженькой выбьем… успеваю, успеваю, бля!!!

Радист вдруг повернулся к ним, абсолютно пренебрегая тем, что две фигуры в камуфляже и сферах практически уже достали его, были в двух шагах. Полковник, ногой выбивший у Мешочника автомат, моментально ушел влево от направленного на него пистолета.

И умом не осознал, но глазами уже увидел, что пистолет направлен вовсе не на него.

Оскалясь, выпучив глаза, Радист палил в Мешочника — в спину, в затылок! Бежавший на полшага впереди напарника спецназовец обрушился ему на спину всем своим немаленьким весом, зажал горло локтем, второй рукой придавил к земле кисть с пистолетом — но поздно, Мешочник уже лежал неподвижно, вытаращив стекленеющие глаза, и изо рта у него ползла темно-алая струя…

Ничего еще не успев осознать, Рахманин, тем не менее, совершенно точно понял, что снова проиграл.

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину.

…Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три не получал. Бог знает, что с вами сделалось: забыли, что ли? Или пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законам. Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснет от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я останусь один, и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне кака на колена…

Глава 5

Проверка на дорогах

Дорогу оседлали к девяти часам утра, с упреждением примерно на часок.

Внешне, разумеется, все выглядело благолепно и безобидно, никто ни о чем не подозревал. На посту ГИБДД ничего и не изменилось: возле уродливого строения из серых бетонных блоков (наследие первой чеченской войны) точно так же торчало четверо милиционеров в серо-белом камуфляже. Как им и полагалось по жизни, они выборочно, по какой-то своей загадочной логике тормозили машины (идущие в обоих направлениях, понятно), проверяли документы, задавали вопросы. Правда, особенно не придирались и к побочному заработку ничуть не стремились — что не должно было вызвать у проезжающих никаких подозрений, те облегченно вздохнут, подумают: «Пронесло, тихие „гиббоны“ нынче!» и прибавят газку.

Самые обыкновенные были милиционеры, не слишком бдительные, лениво-меланхоличные, как и полагается отстоявшим ночную смену. Автоматы закинуты за спину на укороченных ремнях, так что долго провозишься, прежде чем перекинешь их в положение для стрельбы (главное, как легко догадаться, висело под пятнистыми бушлатами в кобурах-горизонталках и извлечено могло быть вмиг).

То, что одним из ленивых «гиббонов» являлся генерал Кареев, широкой публике — да и вообще всем посторонним — никак не могло быть известно из-за присущей генералу профессиональной скромности, заставлявшей на протяжении последней четверти века избегать посторонних фотообъективов и вообще публичности.

Близлежащее пространство давным-давно было продумано и умело превращено в некое подобие минного поля — чужих практически не имелось, только свои, куда ни глянь.