Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник)
У меня теперь было дело. На прощание Стрекалов вновь задал свой вопрос, и я, не раздумывая, ответил ему. Этот ответ предназначался им всем — Стрекалову, Чарльзу, отцу… Всем этим людям я говорил — да. Я найду Абу аль-Хауля. Но не потому, что этого хочется европейцам. Не потому, что это поможет предотвратить войну в Югославии, и даже не потому, что это нужно России. Я найду и убью эту сволочь потому, что из-за него погиб человек, который был мне дорог.
Наверное, я устроен как-то не так. Создавая меня, Весёлые Боги позабыли оставить в своём творении место для идеалов, заколотили гвоздями тот чердачок, где у всех нормальных людей должны храниться твёрдые убеждения и вера во что-то высокое, чистое, нужное всем, кроме тебя самого. Я жил так, как жилось, дрался за то, что считал правильным, и не желал слушать людей, точно знающих дорогу в светлое будущее, если они зазывали идти туда вместе с ними. Слишком часто среди таких «провожатых» встречаются дураки или подлецы. Знаешь дорогу — иди сам. А когда вернёшься, расскажи другим и не забудь прихватить с собой сорок хлебов и корзинку с рыбой, чтобы не быть голословным. Лишь пастухам нужно стадо, нормальным людям достаточно спутников, чтобы разделить с ними поровну тяготы странствий.
Эта мысль поразила меня. Кажется, я даже остановился на полушаге, остановился слишком резко, толкнув кого-то, или же кто-то толкнул меня… Машинально пробормотав слова извинения, я продолжал невидящим взглядом всматриваться в витрину, даже не осознавая, что именно вижу перед собой… Наконец-то я понял, кем являлся для меня погибший майор. Дмитриев был моим спутником, человеком, с которым мы шли бок о бок по дороге жизни, делили хлеб, вино, друзей и врагов. Перед нами было добро — и мы делились этим добром друг с другом. Со злом — боролись, подставляя спутнику плечо тогда, когда оно было необходимо ему больше всего. Но в этот раз, помогая мне, Дмитриев погиб.
Люди, убившие его и других сотрудников службы Рихо, совершили ошибку. Хитрый эстонец ожидал неприятностей и сумел обвести боевиков из организации «Мухаджиры» вокруг пальца. Нападавшие были убеждены, что в одном из трёх бронированных автомобилей, отъехавших глубокой ночью от дома в Хайгейт, находится Андре Дюпре, в целях безопасности отплывающий во Францию на яхте, зафрахтованной корпорацией Дюпре. Именно на это и рассчитывал Рихо, когда приказал вывести одного из своих людей из дома под прикрытием специальных пуленепробиваемых экранов. Те, кто следили в ту ночь за домом, имели все основания полагать, что этим человеком был я. Засада в порту была устроена профессионально, боевики вели огонь из гранатомётов и автоматического оружия, и противопоставить им было нечего. В результате шестеро наших людей, включая майора Дмитриева, погибли, а Рихо, последним выпрыгнувший из автомобиля, получил четыре пули в грудь и ещё три — в ноги. От смерти его спас бронежилет, но правое колено оказалось раздроблено, и теперь от его былой подвижности останутся лишь горькие воспоминания.
Англичане, раздосадованные этой бойней, поставили исламистскую организацию «Мухаджиры» вне закона, объявив её членам войну по всем правилам. Но кому это могло помочь сейчас? Мне? Рихо? Какое дело теперь до этого Дмитриеву и тем пятерым, чьих имён я даже не знал?
Высокая и грязная политика, проблемы косоваров, случайная смерть бывшей принцессы Уэльской и политическое убийство Доди аль-Файеда, интересы отца, нужды России, сволочи ли американцы — какая разница? Я нечаянно, против своей воли погрузился в морскую пучину, где страшные чудовища пожирали друг друга, ведомые своими, им одним понятными мотивами и инстинктами. Мне не было дела до причин их вражды, и я наверное знал лишь одно — вся эта подводная, глубинная, мерзкая и противоестественная жизнь породила круги на поверхности воды, на той самой водной глади, где я и миллиарды других людей пытались просто жить и давать жить другим. Обитатели глубин породили волну, унесшую жизнь близкого мне человека, и это перевешивало для меня все возможные причины и последствия.
— Ты понимаешь, чем это может обернуться? — тихо спросил Стрекалов, услышав моё яростное — «да».
— Ваш косноязычный президент станет европейским миротворцем, — в сердцах ответил я.
— Да не для президента, дурья твоя башка, — сердито отмахнулся он. — Лично для тебя? Пятьдесят на пятьдесят — это правило здесь не работает. Ставки в этой игре таковы, что выиграть в ней — подобно смерти. Есть совершенно реальные и очень могущественные люди, которые зарабатывают на косовском кризисе многие миллионы долларов. Ты собираешься разрушить их планы и думаешь, что они тебе это простят?
— Меня воспитывали как воина, генерал. Что вам ещё нужно? — Мне не было нужды раздумывать над ответом. Нужные слова были впечатаны в моё сознание намертво. И это были не просто слова.
«Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твоё тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своём поприще.
Я постиг, что Путь Самурая — это смерть».
Дано ли вам что-то добавить к этому, мой генерал?
* * *Дорман поднял трубку сразу же, словно он в нетерпении ожидал моего звонка.
— Дюпре? Замечательно, что вы позвонили. Мне необходимо…
— Мне тоже, — прервал я. — Где?
— Учитывая последние события… Вам знакома несчастная шотландская королева?
— Думаю, что уже встречался с нею.
— Тогда жду вас где-нибудь поблизости, через… сорок минут.
Повесив трубку, я отошёл от телефонного автомата. Учитывая специфику организации, в которой служил Дорман, смешно было рассчитывать на конфиденциальность нашего разговора. Да и уловка с королевой… Удивительно наивно. Впрочем, он не оставлял мне выбора.
Погода в этот день расстаралась на славу, и, греясь под лучами весеннего солнца, сквозь тёмные стёкла очков я безразлично наблюдал за жизнью Люксембургского сада, жизнью ленивой, размеренной, сытой. Даже пожилой клошар, сидевший на соседней лавочке, выглядел совершенно умиротворённым. Сначала я, правда, принял его за профессора, отдыхающего душой среди мраморных фрагментов былых времён в перерыве между лекциями в Сорбонне. Но очень скоро имел возможность наглядно убедиться в том, что передо мной всё же клошар. Не двухдневная щетина на его лице, и даже не то, что ботинки мужчина предпочитал носить на босу ногу, сыграли тут свою роль. Просто даже самые экстравагантные французские профессора не позволяют себе средь бела дня мочиться, зайдя за скамеечку и стыдливо отвернувшись от проходящих мимо людей. Что же касается одежды… Дай бог некоторым соотечественникам Виктора Викторовича Стрекалова одеваться так, как это делают парижские клошары.
От статуи Марии Стюарт меня отделяло метров тридцать — тридцать пять, и со своего места я прекрасно видел все подходы к «несчастной шотландской королеве». Дорман появился шестью минутами позже условленного времени, что по французским меркам вообще не считается за опоздание. В правой руке он держал обёрнутый бумагой «багет», из которого в разные стороны высовывались зелёные листочки салата. Дорман на ходу энергично обкусывал эту половинку батона, разрезанную пополам и начинённую всякой всячиной, размахивал свободной рукой, заглядывался на девушек — словом, вёл себя точь-в-точь как служащий среднего звена, позволивший себе на несколько минут вырваться из офиса, чтобы слегка развеяться и перекусить. К сожалению, даже среди французов, наиболее убежденных сторонников правила «делу — время, потехе — час», стало появляться всё больше «трудоголиков», одержимых демоном работы. На мой взгляд, французская нация многое проиграла, поддавшись натиску ритма, свойственного американскому бизнесу. Прямая параллель с русскими, для подавляющего большинства которых слова «отдыхать» и «пить» являются синонимами. Классическая российская формула: вкалывать до потери пульса, затем пить водку до потери сознания, затем опять вкалывать до потери пульса. В результате водка является основой национального валового продукта, а алкоголизм — национальной болезнью. Впрочем, у каждого своё понимание красоты. Даже у слепых от рождения.
За нашей встречей могли наблюдать с тысячи самых разнообразных позиций, поэтому соблюдать осторожность было бессмысленно. Дорману это было известно не хуже, чем мне.
— Чертовски неудобное местечко, — признался он, поздоровавшись. — Но это было первое, что пришло мне в голову.
— Мне нужны рекомендации, которым мог бы поверить Робер Сиретт, — минуя условности, напрямик сказал я. — И все данные по албанским контактам аль-Хауля.
Подарив мне задумчивый взгляд, француз едва заметно усмехнулся:
