Вертеп - Шестаков Павел Александрович
— Я с ним встречался недавно. Он и сейчас мужа подозревает.
— Это он зря, дорогой, совсем напрасно. В розыске тоже нужно уметь признавать ошибки. Негибкому человеку нельзя в розыске. Он опасный человек. Он не за истину воюет, а за свой престиж, за версию. Упрямец!
— Он не упрямец, Аня. Он признает, что у мужа Эрлены алиби, что муж и сам из города в эти дни уехал.
— А суд его факты против Алферова использовал. Совсем другую трактовку дал. Если у мужа алиби, кто же еще убийца, как не Алферов? Ах, уж эти алиби! Я в человека верю. Если хочешь знать, мне малоинтересно, что твой Пушкарь каждую минуту мужа высветил. И его провести можно. Я верю в непосредственный поступок.
— Дергачева?
— Да, в благородный поступок.
— Безусловно, в пользу твоего подзащитного?
— В пользу истины. И горжусь, что помогла ему решиться. Ведь муж должен был очень плохо относиться к Алферову, верно?
— Ну, скажем, без восторга.
— Еще бы, ревность, унижение. Ты бы стал соперника спасать?
Мазин вздохнул. Он уже чувствовал бремя лет и любовные страсти все чаще холодно рассматривал со стороны, на себя не примеряя.
— Боюсь, что Отелло меня не вдохновит.
— При чем Отелло, Игорь, дорогой? А унижение?
— И он через все обиды перешагнул?
— Не иронизируй. Суд все трактовал против обвиняемого. И телеграмму, и особенно билет, который был взят Эрленой на обратный рейс. Для них это фальшивки были. Коварный замысел. Такой злодей! Ты его сам увидишь, что это за человек.
— Я на злодеев насмотрелся. Они, между прочим, очень разные на вид бывают.
— Я про Алферова говорю. Они стеной стояли на том, что телеграмму дала не Эрлена, а сам Алферов, чтобы замаскировать злодейский план.
— Ну, это легко установить. Нашли собственноручный текст?
— В том-то и дело! Телеграмма была не ее рукой написана.
— Вот как?
Мазин протянул чашку.
— Аня, подлей чайку, пожалуйста.
— Пей, дорогой! Представляешь их радость? Конечно, суд за этот текст ухватился. Посмотри, как для обвинения хорошо выходило? Какая хитрость, послать фальшивую телеграмму!
— Ну, не такой, я думаю, твой клиент идиот, чтобы руку собственную приложить.
— Ах, Игорь, приговор-то вынесли обвинительный. Как я ни старалась, даже на почте пыталась выяснить, вдруг там запомнили, кто отправил телеграмму.
— Разумеется, нет.
— Ты прав, Игорь-джан. Но я должна была. Случаются и чудеса в нашей работе, сам знаешь.
— Но не с курортными телеграммами.
— Да, девушки отмахнулись. Текст элементарный, в сезон поток таких идет, и отправители для них все на одно лицо…
— Зря съездила?
— Нет! Съездила, Игорь, я не зря. Смотрю, в почтовой толкотне — старушка. Обыкновенная старушка, озирается беспомощно, а потом обратилась к девушке, что ей показалась посимпатичнее, и просит: «Прости, дочка, Христа ради, забыла я очки дома, ты за меня телеграмму не напишешь?» Представляешь?
— Это же обычное дело. Может быть, и Алферов «забыл очки»?
— Ах, Игорь, ты совсем как прокурор говоришь, а судья сидела, баба такая самодовольная, из партийных выдвиженок, и кивала этим пошлостям одобрительно. Стыдно было смотреть!
— Стыжусь, Аня, и я стыжусь.
— А я, маленькая женщина, против них одна. Они такие грозные, самоуверенные, судья телесами меня раза в четыре превзошла, прокурор небрежно с мундира пушинки щелчком сбрасывает, заседатели щеки надули, смотрят глубокомысленно, — и все, как один, готовы освободить общество от злодея… Ну, ладно, думаю, терять мне нечего: чем я рискую, если еще за одну соломинку ухвачусь?
— Что ж это за соломинка? — спросил Мазин с интересом.
— Ах, ты скажешь, дура, а я скажу, что верю в благородство людей. И я пошла к Дергачеву и сказала: «Я понимаю, вы не можете любить Алферова. Но есть справедливость. Я уверена, вы порядочный человек. Скажите мне, ваша бывшая жена не могла обратиться за помощью, попросить постороннего человека написать текст телеграммы?»
— И что же?
— Я в нем не ошиблась, — произнесла Анна Григорьевна с гордостью.
Мазин подождал, пока она выдержит актерско-адвокатскую паузу.
— Ну, сначала, как мне показалось, я его не обрадовала, скажу честно. Но я и не ждала энтузиазма. Он молчал-молчал, а потом спрашивает: «Вы, собственно, понимаете, о чем меня просите? Своими руками спасать человека, который, возможно, убил мою жену? И не говорите, что она мне изменяла. Такое, к сожалению, не редкость. Но убийство — дело совсем другое». — «Алферов не убивал вашу жену». — «Если вы это твердо знаете, зачем ко мне пришли? Пусть суд разбирается». — «Суд его уже приговорил». — «Тем более. Я не высшая инстанция». Но я уже видела, что он борется с собой! — «Поймите меня правильно, Владимир Степанович. Вы должны помочь именно высшей инстанции. Если и она ошибется, невинный человек понесет жестокую кару, а подлинный виновник навсегда уйдет от наказания!» Тут я схитрила немножко, я не уверена, что Эрлену убили, но ему сказала так. Ты не осуждаешь мое восточное лукавство?
— По-моему, это профессиональный прием.
— Спасибо, дорогой. Он еще подумал и сказал: «Как мне все это нервы измотало! Ну, ладно. Лишь бы кончилась эта канитель поскорее. Но меня лично избавьте. По диагонали от нашей квартиры на клетке в дверь постучите и спросите у соседки, когда она в последний раз видела Эрлену и зачем та к ней обращалась. А меня уж оставьте в покое, ради Бога».
— И соседка оказалась очередной удачей?
— Подарок судьбы, дорогой. Оказывается, эта несчастная Эрлена в спешке такую глупость сделала! Включила кофемолку, та почему-то не сработала, и Эрлена решила ее пальцем подтолкнуть. Так ей, представляешь, кусочек мяса просто вырвало! Она к соседке за йодом бросилась. Так что с двумя забинтованными пальцами — указательным и средним на правой руке ехать пришлось, представляешь? И проводница видела!
— Эрл Стенли Гарднер. «Кровь для адвоката». Не возражаешь, если я тебя буду Аней Мейсон называть?
— Шутишь, Игорь-джан. А эта неисправная кофемолка человека спасла.
— Малой кровью, могучим ударом? Короче, Алферова ты спасла, в невиновности мужа уверена…
— А как же иначе? Был бы виноват, топил бы Алферова. Ведь какая возможность, а? Тот уже срок получил. Все концы в воду, если бы Владимир Степанович про кофемолку не рассказал.
— Логично, Анечка, логично. Но кто же в конце концов убил Эрлену?
— Ты же надеешься, что никто не убивал.
— Куда же она девалась? Приехала, как договорились, но с Алферовым не встретилась, отправила успокоительную телеграмму домой и тут же взяла билет на самолет. Зачем вся эта конспирация?
— Они и этот билет Алферову пришить хотели. А взят законно, по паспорту.
— Непонятно только зачем и почему. Я, Аня, твой ход мыслей пытаюсь с Пушкаревым сопоставить.
Анна Григорьевна сразу возразила:
— Не надо, Игорь, не надо. Мы совсем по-разному мыслили.
— Тем более, Аня. Ведь пришли-то во многом к одинаковому. В самом главном, между прочим. Оба отвергли виновность Алферова.
— По-разному, дорогой, по-разному. Он доказывал, что они с Эрленой встретились, поссорились, потому она и улетела, а я Алферову верю, не виделись они в Горном Ключе, и не знаю, почему она улетела.
— Однако улетела. Живая улетела. И самолет по месту назначения прибыл. Выходит, Эрлену не по ущельям искать нужно, а где-то здесь, на асфальте. И хотя о муже ее у тебя с Пушкарем мнения расходятся — ты ему без колебаний веришь, а Пушкарь только факт его отсутствия в городе признает, — оба вы Дергачева не обвиняете. Но если все именно так обстоит, от кого же Эрлена сбежала, от мужа или от Алферова, и куда делась? А что стоит ребенка так запросто оставить?
— Почему запросто? Представляю, как она по-своему девочку жалела…
— Вот именно, по-своему. Пожалел волк кобылу.
— Человека осудить, Игорь, легко. Тебе не кажется, что дочка, прощая ее, мудрее нас?
— Да не собираюсь я Эрлену судить, а осуждать — тем более. Мое дело найти ее или хотя бы убедиться, что ее нет в живых. Кстати, не говорил ли тебе благородный муж, что Эрлена присылала ему письмо?
