Игорь Хрусталев - Делец включается в игру
Короче, через пять минут моя команда в полном составе встала на уши и была готова по первому же зову активизировать все наличные и финансовые силы, чтобы наказать неведомого обидчика – само собой, наша служба безопасности уже побывала в травмпункте и выяснила, откуда я был туда доставлен. Я кратко переговорил со всеми, разумеется, умолчав о подлинной цели моего визита в Ледовый дворец.
Служба безопасности доложила о готовности номер один; Гессен аж два раза звонил; Шерстобитов из водочного подразделения растерянным голосом предложил утешить чем-нибудь элитным из новых поступлений; продуктовая база прислала гору фруктов – витаминчики для пострадавшего; откликнулись также овощебаза, рекламный отдел и, само собой, главный по юридическим услугам.
Я вежливо, но непреклонно посылал всех догуливать выходные и твердо заверял всех, что ничего особенного не произошло и что завтра я появлюсь на работе.
Гессен – так тот сразу просек, что что-то тут не так. Аркадий предложил встретиться и все обсудить. Судя по его голосу, он был очень встревожен.
– Ты же понимаешь, что все, что относится к тебе, относится и к нашей фирме, – глухо говорил он. – Этого нельзя оставлять без внимания…
И это понятно – Аркадий знал меня не первый (и не десятый год) и, разумеется, соображал, что шефа просто так не съездят по кумполу на вшивой дискотеке, на которую он неизвестно по каким причинам поперся.
Закончив с переговорами я сам стал в одиночестве предаваться аналитическим упражениниям по осмыслкению происшедшего.
На первый взгляд, все было отвратно до предела – Соня мертва, мне сотрясли мозги, потеряны деньги, пусть и небольшие.
С другой стороны, все было не так уж и плохо: я остался жив, хотя вполне мог бы дополнить еще одним – собственным – трупом пейзаж мусорки.
Наконец, я все же немного сбросил лишнего веса за время бега и последующих треволнений – даже взвешиваться на буду, и так на глаз видно.
И, вдобавок, у меня кое-что есть в кармане. Я достал смятый лифчик и принялся внимательно изучать данный предмет дамского туалета.
Цвет – бурно-малиновый, степень поношенности – ниже среднего. Дешевое и линючее турецкое изделие явно не первой свежести.
И, что самое главное, изнутри эта хреновина была снабжена аккуратно наклееной липучкой с надписью от руки печатными буквами: «И.КОЗОДОЕВА».
Первым делом я пролистал телефонный справочник. с такой фамилией числилось три абонента. На этом я не успокоился и засел за свой ноутбук.
Мой килограммовый чемоданчик был набит до отказа всякой игровой шелухой, но кое-что полезное там тоже висело – например, адресная база данных, – мои молодцы как-то раз скачали ее у эмвэдэшников, которые испытывали серьезные финансовые затруднения. Разумеется, мы бы и так помогли, но не хотелось, чтобы конкретные люди в погонах чувствовали себя в долгу перед «Ледоколом» – это состояние частенько вызывает к жизни разнообразные чувства, прямо противоположные чувству благодарности.
Персон со столь звучной фамилией оказалось аж восемь. Сопоставив наличествовавших в телефонном справочнике с адресами, выуженными из базы данных, я выяснил, что Козодоевы с телефоном входят в эту восьмерку. Следовательно, остальные пять лишены этого средства связи. Завтра приступим к поискам, а пока – отдыхать.
Да, ну и денек был сегодня! Загадочные предсмертные слова Сони Швыдковой, столь же бестолковые, как и ее жизнь, беготня по коридорам за Софией Ротару в лифчике Козодоевой, швы на башке. Короче, картина та еще…
Нет уж, дорогие коллеги, позвольте мне довести это дело до конца лично, раз уж я в него ввязался. И не надо мне названивать, я все равно включил автоответчик и не желаю ни с кем разговаривать.
И вообще, на циферблате моих часиков уже раннее утро. Так что пора бай-бай.
На всякий случай я поднес циферблат к уху, желая удостовериться, что часы не повреждены во время погонь, задеваний за предметы и падения. И тут же снова решил, что с головой у меня действительно не все в порядке.
Просто в мозгах прочно засела детективная деталька, когда часики на запястье хрумкаются о какой-нибудь подвернувшийся кирпичик и, таким образом, мудрый следователь узнает о времени происшедшего, либо, наоборот, изворотливый злодей устанавливает нужное ему время.
Но все это не касалось моих швейцарских «радо» с сапфировым стеклом, которое не то что разбить – даже поцарапать невозможно.
С этими мыслями я незаметно для себя и задрых, даже не дойдя до спальни, только что скинув с себя испачканную одежду.
«Тот-то будет ворчать Клавдия Владиславовна! – думал я, ворочаясь с боку на бок. – Интересно, что моя домработница будет думать о моем образе жизни, разбирая рваную и измызганную одежку? Хорошо бы как-нибудь посидеть с ней за бутылочкой, поговорить по душам…»
Наутро я «пролистал» автоответчик и решил не отвечать ни на один звонок. Хотя… хотя, один звонок меня заинтересовал. Я снял кассету с аппарата и переместил ее в диктофон, чтобы прослушать еще раз.
– …после звукового сигнала, – прогнусавил мой баритон и, вслед за тем, раздался неожиданно бодрый и громкий женский голос.
– Сергей Радимович? Ах, ну да, вас же нет… Это из травмпункта говорят. Вами очень интересовался Антон Петрович…
– Какой еще Антон Петрович? – пробурчал я, напузыривая себе двойного «джек-дэниэлса».
– Чехов, врач со скорой помощи, – пояснила обладательница роскошного сопрано, словно бы услышав мой вопрос. – Он очень вник в вашу карточку и оставил свой телефончик. Один-девять-один-четыре-четыре один.
– Первая мировая, и две последние цифры второй, – машинально произнес я.
– Номер очень легко запомнить, если у вас под рукой нет карандаша, – подтвердила она мою догадку, – начальные четыре цифры – год вступления России в Первую мировую войну, последние две – год вступления России во Вторую мировую войну.
– Зачем мне карандаш, когда у меня автоответчик, – буркнул я, одним глотком осушая двойную дозу виски. – И потом, не России, а СССР.
– То есть, СССР, – мгновенно поправилась девушка на телефоне травмпукнта.
– В Великую Отечественную, – эту фразу мы произнесли одновременно.
– Мать твою… – ругнулся я, удивляясь совпадению хода наших мыслей.
И тотчас же с пленки послышалось точно такое же ругательство – очевидно, в кабинет заводили нового больного, который глушил боль матерщиной.
О’кей, двигаемся дальше. Я пододвинул к себе телефон и набрал «военый номер» Чехова. Занято. Перезваниваю. Занято. перезваниваю. Тот же результат.
И так восемь раз.
Мне надоело давить на кнопки и, включив автодозвон, я решил все же вспомнить, кто такой Чехов. Фамилия была явно знакомой, не говоря уже об имени.
Ну конечно же, – хлопнул я себя ладонью по голове после второго двойного «джека» и пятнадцатого… нет, уже шестнадцатого автодозвона.
Антоша в незапамятные времена работал вместе со мной в желдорболн – внутренняя аббревиатура Железнодорожной больницы, расположенной на станции Тарасов-I, только он трудился на участке, а я тогда – уже в стационаре.
Как это частенько бывает, мы очень плотно общались за время совместной работы, а после, когда я перешел в «ящик», наши встречи становились все реже и реже, а потом и вовсе сошли на нет.
Однако, время и место сближает, и память о прошлом, так сказать, положительно довлеет. Я был благодарен Антону за то, что он обо мне вспомнил и решил справиться о моем состоянии.
Не исключено, конечно, что у него был и свой интерес в новых контактах со мной, но это, в данном случае, было не столь уж принципиально.
Рассудив, что Антоша не стал бы тревожить меня по пустякам – уж такой он был человек, – я поставил себе задачу обязательно до него добраться.
Уяснив, что по телефону его поймать невозможно, я отзвонил в «скорую» и выяснил график его работы. Как я и полагал, он работал в Приволжском районе и травмпункт, в котором мне бинтовали кумпол, находился на его трассе.
Выяснив из газеты, что на воскресное утро на Набережной планировались молодежные гуляния, я решил, что без «раззудись, плечо – размахнись, рука» тут не обойдется и Антон обязательно должен будет появиться в травмпункте, где выловить его проще всего.
Я быстренько спустился в гараж и, бухнувшись в «феррари», подогнанный к дому моими транспортниками и поехал к Набережной. Из машины я снова отзвонил на «скорую» и попросил Чехова связаться со мной, когда он выедет на очередной вызов.
По радио транслировали какую-то литературную передачу. Голос добродушной дикторши сменялся взволнованно-взвинченным поэтическим завыванием.
«Кажется, крутят записи Бродского», – подумал я, прислушиваясь к лавиноообразно извергающемуся на слушателя потоку строк.
Так и есть. Это была передача для школьников. Новый классик был в приказном порядке включен во все учебные программы и теперь стояла задача подоходчивее объяснить, о чем же поэт писал. Одними «чувствами добрыми» тут не обойдешься и методисты выбивались из сил, пытаясь причесать покойного нобелевского лауреата под привычную для совковой критики гребенку.
