Дмитрий Черкасов - Парижский десант Посейдона
Перед приходом тракториста немка назвала капитану адрес, по которому тому следовало направиться, оказавшись в райцентре.
Парщикову же она велела:
– Езжай к свояку, там и человека высадишь. Дальше он сам.
– Сделаем, – равнодушно ответил тракторист. Он был немногословен.
«Вот так, ступенечка за ступенечкой, – думал тем временем Гладилин. – Со дна – и все выше и выше. Из леса – в сторожку, из сторожки – на хутор, с хутора – в райцентр, из райцентра... из райцентра можно взлететь вообще высоко. Очень возможно, что там окопались по-настоящему серьезные люди. Эх, мало я знаю – как пригодился бы компромат...»
Но пока что это восхождение еще казалось чрезвычайно сложным.
Как он, например, попадет за бугор?
В аэропортах, на вокзалах его уже давно с нетерпением ждут... И за бугор не поедешь в таком экстравагантном прикиде. Его непременно узнают... Надо будет обработать пальцы кислотой, исчезнуть из этого мира как личность. Впрочем, теперь это уже все равно: милиционер Гладилин давно уже почил в бозе.
...Трактор фырчал и перся сквозь ночь. Постепенно занималось блеклое утро и просыпались птицы.
К свояку приехали, когда почти окончательно рассвело. Гладилин усмехнулся, думая о людях, идущих сейчас по его следу. Грунтовая дорога и трактор, неизвестно куда едущий в ночи, – ноль внимания.
Где, спрашивается, заградительные кордоны, посты?
Нет, умом Россию не понять.
Но и верить в нее на фиг сдалось!
Мыслями Гладилин был уже не в России. И мысли его самым непостижимым образом передавались... Маэстро, который позволил себе усомниться в эффективности выставленных заграждений и в полноценности охвата местных дорог.
На всякий случай Гладилин запомнил адрес свояка.
– Приехали, – буркнул тракторист.
Что, и в гости не пригласит, посидеть и за «жисть побазарить»? Неужто и в самом деле смекалистый? Знает, с кем свела его судьба?
Надо же, не позвал. Понимает, чертяка!
Не оглядываясь на пассажира, Парщиков толкнул калитку, вошел. Гладилин с сожалением провожал его взглядом. Надо, непременно надо его замочить!
Может быть, в этом и была своя дьявольская логика, но капитан не отдавал себе отчета в том, что желания его вовсе не обусловлены логическими побуждениями. Ему просто хотелось убивать. Повсюду висели воображаемые знаки вопроса, а ему хотелось точек и восклицательных знаков.
...Городишко был пуст, как само раннее утро. Немка объяснила Гладилину, как найти улицу и дом; никаких записей он, конечно, не делал и схем не рисовал. Удар по черепу, слава богу, не сказался на памяти.
Новый облик обязывал к изменению повадок, и это почему-то произошло чуть ли не автоматически. Капитан держался на манер мелкого уголовного элемента. Он почему-то стал приволакивать ногу, воровато озирался, сплевывал, глядел исподлобья. Руки засунул глубоко в карманы, успокаиваясь наличием верного ПМ.
Рюкзак, в целости и сохранности, покачивался за плечами.
За всю дорогу Гладилину встретился лишь один человек, ему же нынешнему и подобный. Какой-то похмельный баклан, с такими же ужимками. Они подозрительно посмотрели друг на друга и разошлись, чтобы никогда больше не увидеться. Гладилина вновь посетило кровожадное намерение, но он справился с импульсом.
За двадцать минут Гладилин добрался до заурядной пятиэтажки-хрущевки. Она была изрисована кислотными грибами, исписана матерными словами. Дверь болталась на честном слове, Гладилин вошел в подъезд.
Тот тоже оказался совершенно загаженным. Перила шатались и представляли собой скорее опасность, нежели страховочное средство.
Капитан поднялся на третий этаж, остановился перед дверью, из обивки которой торчали клочья ваты.
Лишь бредовое воображение могло внушить мысль, что за этой уродливой дверью находится агент, напрямую связанный и непосредственно подчиняющийся доктору Валентино Баутце. (О последнем, впрочем, экс-капитан никогда ничего не слышал.)
Гладилин позвонил.
Глава девятая
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПАРТИИ
– Ну-с, Моисей Залманович, – следователь, представившийся Никитой Владимировичем, с театральным вдохновением потер руки, – разговор у нас с вами будет долгий и серьезный. Думаю, вы и сами об этом догадываетесь.
Нисенбаум смотрел на него искоса, склонив голову набок, как птица. Он ничего не ответил, ожидая продолжения.
В его памяти незамедлительно всплыл другой собеседник, по фамилии Жаворонок и в звании майора. Жаворонок и Никита Владимирович были похожи друг на друга, как две капли воды, хотя всякое внешнее сходство отсутствовало напрочь. Никита Владимирович не отличался аристократической утонченностью черт лица. Он был словно вытесан из бревна. Но это ничего не меняло. Неуловимое сходство, казалось бы, непохожих друг на друга чекистов давно сделалось притчей во языцех.
Нисенбаум-Красавчик привык к допросам такого рода настолько, что они оставляли его, в известной степени, равнодушным. Он рассматривал Никиту Владимировича как очередное докучливое насекомое.
Следователь это чувствовал и пребывал в раздражении, которое, впрочем, искусно скрывал.
– Я должен вас сразу предупредить, – заговорил Нисенбаум. – Я стар и болен. Если вы попытаетесь применить ко мне особые методы, у меня может не выдержать сердце. В том числе после введения «сыворотки правды». Предполагая в вас разумного человека, я даже не называю иные средства.
– Что за глупости? – изумился Никита Владимирович. – Где вы наслушались этих баек? Вы же умный человек. Никакой сыворотки правды в природе не существует. Вы начитались желтой прессы.
– Не пудрите мне мозги, – ответил Нисенбаум. Следователь вздохнул, раскрыл блокнот, снова закрыл, повертел авторучку. Значительно помолчал.
– Все-таки будет лучше, Моисей Залманович, если вы настроитесь на конструктивный лад, – мягко произнес он.
– Кому?
– Что – кому?
– Кому будет лучше?
– Вам, разумеется.
– Вот и угрозы начались, – Нисенбаум тоже вздохнул. – Нет, вы явно не дорожите моей персоной. И, следовательно, халтурно относитесь к выполнению ваших прямых обязанностей. Чего стоят хотя бы обстоятельства моего задержания! У меня мог случиться инфаркт. Может, он и случился.
– У вас нет инфаркта. Вас осмотрел врач и не нашел ничего страшного. Обычные возрастные изменения.
– Знаю я ваших врачей. Ничем не лучше тех, с которыми мне приходилось общаться в концлагере. И после.
Никита Владимирович легонько – в отличие от майора Жаворонка – прихлопнул ладонью по столу.
– Моисей Залманович, давайте прекратим все это. Хорошо, лучше будет не только вам. Лучше будет государству, в котором вы как-никак проживаете. Вы ведь не поставите мне в вину заботу о государстве?
Нисенбаум искренне расхохотался:
– Да когда ему бывало хуже, государству-то?
– Напрасно иронизируете. Вы ведь правоверный иудей?
– О, эту песню я уже когда-то слышал. Знакомо. И что с того?
– А то, что вы плохо усвоили историю своего народа. Евреев не любят за то, что они всегда действуют к собственной выгоде.
– Жизнь заставляет.
– Согласен. Но в то же время они извлекают эту выгоду через активную помощь стране, в которой живут. Вы практикуете что-то наподобие симбиоза, не сливаясь с коренным населением. От евреев всегда бывало много пользы. Им хорошо, когда хорошо среде их обитания. Вспомните Иосифа Прекрасного, вспомните Египет.
– Довольно неблагодарная страна. Бог вывел нас оттуда. И для Египта это кончилось плохо.
– Но в нашей стране он покамест вас держит.
– Ой ли? Израиль уже весь русскоязычный.
– В отличие от египтян, мы умеем быть благодарными.
Моисей Залманович скрестил на груди руки.
– Что-то я этого не заметил. Теперь не угрожаете, теперь подкупаете, да? Или это просто другая разновидность шантажа? Хорошо, оставим эти бессмысленные словопрения. Что вам от меня нужно?
– Вот это уже слова не мальчика, но мужа, – похвалил старика Никита Владимирович. – Сейчас вы кое-что осознаете и поблагодарите нас за действия, предпринятые в вашем отношении. Вы просто не в курсе некоторых событий. Знаком ли вам некий Сергей Семенович Остапенко?
Моисей Залманович чуть вздрогнул.
Он был готов к этому вопросу, и все-таки имя старого товарища, произнесенное вслух, отозвалось в нем болью. О Сережке он давным-давно ничего не слышал.
– Глупо было бы отрицать. Да, знаком. Неужели вы станете спрашивать, при каких обстоятельствах мы познакомились?
– Конечно, нет. Это нам известно. Вы поддерживали с ним связь?
– Вам ведь должно быть известно, что нет.
– А почему, кстати? – прищурился Никита Владимирович. – Почему вы, Моисей Залманович, оборвали все контакты и живете отшельником? Другие, например, вступают в разные сообщества... бывшие узники концлагерей, тот же «Мемориал»...
– Слишком болезненные воспоминания.
– Ну ладно, к этому мы еще вернемся. Значит, не поддерживали...
