Эльмира Нетесова - Закон Тайга

— Ты хоть одного в мурло знаешь, кого дыбаем? - спросил Глобуса медвежатник.

—   Одного. Сову. С ним, паскудой, ходку тянули в Усть- Камчатске. Гнусная гнида. Вонючая. На подлянку гожий. Его если всерьез прижать, заложит любого.

—  А чё дышать оставили? - изумился медвежатник.

—  Шары не выпадало. А в открытую никому неохота за гов­но в ходку, прибавку к сроку получать.

—  Он хоть какой из себя, этот Сова? - спросил одессит.

—   Маломерный. Мне по пояс, ну, может, чуть больше бу­дет. Зенки навыкате, как у совы, за что и кликуха соответствен-, ная. Чифирил, гад, с пеленок. Оттого буркалы такие.

—  Я одного такого знал. За чифир кентов заложил. Распи­сали его в Сеймчане, - крутнул головой ростовчанин.

—  А ты Пескаря помнишь? - спросил Вырви Глаз у Гло­буса.

Тот залился икающим смехом и, едва остановив себя, рас­сказал фартовым:

—   Вот это был кент! Коль жив, дай Бог ему удачи в делах! Коль помер - земля пухом! Пескарь - настоя­щий ворюга! Зверь - не фартовый. Он за кентов своей шкуры не жалел. А уж сколько мусоров извел - без счету! Помотал на кулаки нервы.

—  А помнишь, как он следователя из области до усрачки довел? - встрял Вырви Глаз и продолжил: - Замели в зону фартовых. Вместе с ними - Пескаря. И решил фраер, началь­ник зоны, фартовых на пахоту, на разгрузку леса кинуть. Мы его - через кентель. Всю биографию протрехали в мурло. А он, козел, из тертых фраеров. В шизо всех определил. На хлеб и воду. Мы голодуху объявили. Через неделю нас вынесли, и на третий день - опять на пахоту. Тогда Пескарь вздумал про­учить падлу. И собственных яиц не пожалел. Мошонку свою к нарам гвоздями приколотил. Охрана пришла за нами, а Пес­карь ни с места. Даже на парашу сам не мог дохилять. Его сяв- ки смотрели. Как страдальца за общие интересы.

—  Так он намертво, в натуру вбил, до шляпок? - разинул рот одессит.

—  Не в натуру, в мошонку, ботаю. А когда охрана привела начальника зоны, тот быковать стал: «Врача сюда! Пусть выта­щит! Этот негодяй в знак протеста над собою это утворил! Вон уж и яйца его по арбузу! Заражение себе сделал! Чтоб оставши­еся имели шанс наляскать на меня! Но я и не таких видывал!» Короче, сделал ему врач надрезы. Зашил, продезинфицировал все на свете. А начальник зоны опять со своей пахотой. Пес­карь перо проглотил. Тоже в знак протеста. А оно, как назло, из брюха ручкой торчало. Неделю его на одном пургене держали. Весь барак обхезал. Но на пахоту не вышел. Решили ему срок добавить. За членовредительство с целью уклонения от работы. А он себе пасть зашил. И на все брехи начальника зоны - молчок. Тот вначале не понял, а может, удивился, что мата в ответ не слышит. Подошел, глянул в харю Пескарю и чуть не свихнулся. У того борода из кровищи. И все хайло крест-накрест прошито суровыми нитками. Начальник его - в больничку. А Пескарь - ни в какую. Лег на нары, будто сдыхать собрался. Как нарочно, проверка нагрянула. По условиям содержания. В ней прокуро­ры... Увидели Пескаря прошитого - волосы на дыбки... Один сразу не сообразил и спрашивает: «Зачем вы это сделали? Сами иль вас зашили, насильно?» Пескарь ему жестами объяснил чище, чем иной брехалкой сумеет. Прокурор тот - к начальни­ку зоны. О чем они там ботали - не знаю, но нас на другой день в воровскую зону отправили. Всех до единого. Нам того и надо было.

—  Все бы ладно, кенты, да вот-вот темнеть начнет. Давай смываться на ходу. Не то копыта сами откинем, - пред­ложил одессит. 

-     Погоди сраку гастролерам показывать. Давай вот тут, в затишье, в деревьях прошарим. Может, вытряхнем кого? - пред­ложил Глобус.

Фартовые, вмиг оценив, что пурга тут слабее, согласились. Начали обшаривать кусты, валежины, разгребали наметы под елями.

...Семен Дегтярев шел по следам фартовых от самого Тру­дового. Где бегом, в полный рост, где ползком по сугробам, лишь бы остаться незамеченным.

Один раз едва не воткнулся головой в спину приотставшего Глобуса и тут же упал в сугроб, кляня собственную поспешность. Он понимал, что не сумеет помешать фартовым, если те задумали убийство Никиты. Знал, что в этом случае и его уложат воры ря­дом с Никиткой. Забросают снегом. И попробуй кто-нибудь най­ди. Ведь и предупредить своих не успел. Поторопился.

«Эти тоже не промедлят. Им свидетель не нужен. Особо из мусоров, как они меня зовут. Вот только одного не пойму: за что убить решили Никитку-то? Спокойный мужик. Может, в карты проиграл свою душу? Этот на чужую жизнь играть не стал бы. Хоть и пропойца, сердце имеет человечье...»

И вспомнилось, как забрал он у Никиты из посылки банку меда.

Злые слова сказал ему тогда Дегтярев. А потом, много време­ни спустя, приехал на участок проверить, как условники работа­ют, и на Никиту наткнулся. Тот, скорчившись, сидел под бояр­кой. Грибами отравился. Забрал с собой в машину. Вернувшись в Трудовое, сразу в больничку условника определил. Помог желу­док ему промыть. А навестив на другой день, забыл у того возле койки бутылку водки. Знал - не положено. Ничего другого не примет. А водку... Хотя, может, подумал, что прежний, выписав­шийся больной забыл на радостях. А может, понял, но виду не подал.

Участковый с сугроба заметил, что условники остановились на поляне.

«Наверное, тут расправу учинят. Место глухое, скрытое от глаз. Где же еще, как не здесь? Надо остановить их, помешать. Попро­бовать стоит припугнуть всех. Обойду я их с подветренной и вый­ду навстречу», - решил Дегтярев и незаметно прокрался так близ­ко, что слышал даже отдельные слова, смех мужиков.

Нет, опасностью тут не пахло. Никого не думали убивать воры. Но зачем им, фартовым, понадобилось брать с собой Ни­китку? Может, ваньку они валяют? А сами черное задумали? - выглядывал Семен из-за валежника.

Но условники отдыхали безмятежно. Будто на деляне у костра. Обычные темы, спокойный разговор. Но зачем они здесь?

Руки, ноги участкового немели от холода. Он сел спиной к кусту. Так теплее. Решил ждать, не зря же столько мучился...

Постепенно руки перестали ныть. Отпустила боль в ногах. Тихое блаженство убаюкивало белой песней пурги. Она была так похожа на давнюю и дальнюю. Вот только слова забыл. А мелодию помнил всегда. Это колыбельная? Но нет, не помнил Дегтярев матери. Подкидышем стал. Так говорили все. А таким песни не поют...

Белая завеса металась перед глазами. Что это - саван? Но какая красивая девушка закрывала этой завесой лицо! Чего сты­дится? Ведь хороша! «Не надо убегать! Танцуй еще... Ты так похожа на ту, первую. О ней давно не вспоминал. Она отвергла мою любовь. Теперь, наверное, тоже состарилась. Молодой ос­талась лишь память, любовь и смерть».

Глаза слиплись. Танцевала девушка. Белым платком махала.

Откуда она взялась здесь, что делает в глухом лесу? О чем поет без слов? У смерти слов не бывает. В холод и пургу она отнимает души легко и красиво. Во сне. Подарив каждому свое видение. Чтоб не жалел о недожитом. Пусть все остается в про­шлом. А его вспоминать не стоит. Потому что все равно ничего в нем не изменишь, если и захотел бы. Да и все в этой жизни с каждым дыханием тут же становится прошлым. Многим это в голову приходит. Вот только сказать о том не успевают. Опере­жает смерть...

—  Надыбал! Мужики! Гоните три склянки! - закричал Ни­китка, суча ногами на пеньке и выковыривая из снега руку, потом и голову человека.

Фартовые со всех ног, как гончие, на зов примчались: глаза горят, кулаки сжимаются.

—  Попались, козлы! - вопил Глобус, вытряхивая из снега мужика.

—  Да окочурился! Накрылся фраер! Шмонай рядом. Другие далеко не смылись.

—  Эй, кенты! Да это же наш легавый! Главный мусор, под­люга! Чтоб ему в уши волк насрал! - заметил Вырви Глаз и вытер ладони о сугроб.

—  Чего он сюда прихилял?

—  А хрен его знает. Живой покуда. Еле бздит.

—  Так что ж теперь? Не тащить же его в Трудовое! Да еще нам! Смеху будет на все «малины», - сказал Глобус и предло­жил: - Оставьте его тут. Мы легавого не мокрили. А коль сам тут накрыться решил, то его дело.

—  Нет, фартовые. Я - лесовик. Не могу его бросить здесь. Хоть и легавого. Перед Богом мы все едины. Греха бо­юсь, - дрогнул Никитка.  

—  Кинь его, фраер, а то самого так отделаю, мало не будет, - надвинулся Вырви Глаз.

—  Я вам помогал, хоть и не фартовый. Почему этого брошу? Дотяну до Трудового, склянку с него сдеру. Бугор мне него ни хрена не даст. А я что, дарма сюда приперся? - оттирал Никита участкового, тормошил его, бил по щекам, возвращая сознание.

—  Оттызди его за всех нас, покуда он слабак. Сверни мурло на жопу, чтоб нам век его хари не видать, - рассмеялся Глобус. А увидев, что Дегтярев открыл глаза и начинает оживать, бро­сил через плечо, уходя: - Легавая собака и через тыщу лет ожи­вет, стоит услышать ей родную феню.

Фартовые, отвернувшись от ветра, уходили из тайги. Рядом с участковым остался только Никита.

Семен Дегтярев не сразу понял, откуда взялся Никита, куда делась девушка, где он находится и что с ним.