Эльмира Нетесова - Закон Тайга

—  На! Подавись! Всегда я брал! Теперь меня обирают! - буркнул Шмель недовольно. И добавил: - Все на халяву пад­кие!

Но новый не обиделся. Не огрызнулся. Сел напротив. Заку­рил молча. Даже спасибо не сказал.

—  Тебя как зовут? - спросил Шмель.

— Тит.

—  Это чего? Кликуха?

—  Нет. Имя такое.

—  Значит, будешь Тип. Мне так файней помнить. Так вот секи, что я тебе трехну, будешь в паре со мной вкалывать. Мур­ло у тебя подходящее, с медвежью жопу. Мне такой нужен. Чтоб клин в спил одним ударом вколачивал. Без промаху.

—  А если откажусь?

—  Куда денешься? Я тут - бугор. У нас здесь свой «закон - тайга». Что ботну, то заметано. Коль вильнешь, мало не пока­жется. Так-то! - Шмель встал, глянул в упор на мужика, сидев­шего неподвижно. - Иль зенки лопнули? Хиляй за мной! - рыкнул так, что Тит вскочил ошпаренно.

Фартовые, наблюдавшие за бугром, разулыбались довольно:

— Знай наших! С бугром не полязгаешь. Вмиг кентель скру­тит. - И, оглянувшись на новых, .решили пойти буром, под­мять их враз, сегодня, сломать, подчинить себе без оговорок. Не оглядываясь на охрану. Ведь главное в тайге - работа, по­казатели. Они не делаются слабаками. И, словно по команде, осмелели, подстегнутые примером бугра.

Новых подталкивали взашей, подгоняли, понукали окрика­ми, заставляя не просто шевелиться - крутиться по-беличьи. Бранью оглушили, ввели в смятение. Угрозами - внушили страх.

Им не давали присесть, смахнуть пот со лба, глянуть под ноги.

Фартовые взяли реванш за все: за собственную безысход­ность и вынужденное подчинение, за муки и лишения, за утра­ченное достоинство.

Личность? Здесь есть только зэки! Индивиды - их ломает тайга и трамбовка. Гордость? Здесь ее и не такие потеряли на­всегда и забыли о значении, существовании, подлинном смыс­ле этого понятия. Честь - здесь в чести лишь «закон- тайга», остальное - бесчестье. Имя? Его в тайге помнят лишь охран­ники, когда вычеркивают из списков живых...

- Вгоняй, мать твою в душу! - кричал Шмель.

И Тит вбивал клин в спил. Валил дерево, потея не только напрягшимся, багровеющим лицом, а и трясущимися коленя­ми, скрипящей спиной.

—  Живей! Смотри не обоссысь! - торопил Шмель напар­ника.

Тот по неопытности не знал, что стоило едва углубить спил и дерево само упало бы, без посторонних усилий.

Но Шмель кайфовал, глядя, как напарник рвал кишки, как, по-медвежьи облапив ствол, тряс его, словно в нем общак «ма­лины» занычен. Волком выл от досады. А фартовый изгалялся:

— Что, падла, кишка тонка? Не по зубам? Ты тут все пят­ки обгадишь, покуда ее уложишь. Эх, мудила жалкий! Куда вам с нами пахать? Брысь, козел! Дай я! - резанул по стволу навстречу спилу. И дерево пошатнулось, грохнулось головой в распадок.

А там сучкорубы новых впрягли. Поставили впереди себя и гнали, как зайцев. Грозили топорами мошонку отсечь. Попро­буй пойми, шутят иль правду говорят? С этих станется. Сомне­ний нет.

Там сучьи дети со стороны за фартовыми наблюдали. Знали - обламывали воры новых. Без того нельзя. Все через эту закалку прошли. Живы остались. С неделю, верно, жизнь не мила будет. Зато быстрее втянутся. Работа эта лучше слов спесь сгоняет, вы­бивает топор напрочь. Кует характер живучий, выносливый.

—  Хиляй шустрей, Тип! Да ты куда, падла, вылупил зенки? Окосел, что ли, паскуда вонючая?! - Шмель схватил измотав­шегося мужика в жменю и толкнул носом в сосну. - Стой, пидер облезлый! Держи ствол, чтоб не шатался! - заорал так, что тайга оглохла;

Сучьи знали: не надо держать ствол. Пила его и так срежет за милую душу. Но это будет потом. Сейчас притирка шла. Тут без ломки не обойтись. Она как воздух...

—  Держи! А не держись, хорек! Иль вовсе съехал? - вопил Шмель, и мужик, выпучив глаза, вцепился в дерево едва ли не зубами, как в собственную корявую судьбину. Только бы не выпустить, не уронить.

Чуть выше Рябой напарника захомутал. Широкого, крепко­го мужика. Изощренно изгалялся:

—  Разверни хлыст от катушек. Скати вниз.

Мужик схватил спиленное дерево за комель. Не только сдви­нуть, приподнять не смог. Его бригадой не одолеть.

—  Чего расплылся? Шевелись!

Спина хрустела. Дрожали, тряслись руки. Кажется, еще немного и выскочит нутро следом за надорванным серд-

Руки в кровь сбиты, в ссадинах. Ладони подушками вспух­ли. Даже глазам больно, из орбит лезли. А Рябой знай себе:

—  Убери ту корягу, а то к дереву не подступиться.

И снова рвал мужик тяжесть из земли. По лицу то ли пот, то ли слезы бежали вперемешку со злой грязью.

—  Чего раскорячился? Вбивай клин, мудак! - рычал Шмель на своего напарника.

Тот, промахнувшись, себе по пальцам угодил. В сапогах сыро стало. Завопил не своим голосом. А бугор будто не видел. Об­ложил матом и подгонял. У мужика из глаз снопы искр летели. Да кому пожалуешься? Осмеют...

Новые сучкорубы паром изошли. Разогнуться некогда. От, дерева к дереву бегом. Топоры приросли к ладоням. Ноги и те враскорячку. Сдвинуть невозможно. Голова гудела от шума, кровь в висках стучала. А фартовым - все мало. Словно реши­ли за день всю тайгу под корень извести. Заодно и новых. Все силы из них вымотать.

Разъезжались ноги на сырой глине. Тут без груза пройти мудрено. Сколько раз падали - теперь не счесть. Фартовые над этим хохотали. Охрана и сучьи дети молчали.

Всему есть конец. Придет он и этому дню. Только бы до­ждаться, только дожить, стучали топоры, сердца...

—  Убери хлыст, зараза! Чего вылупил буркалы? Живо! - орал Шмель.

Напарник поднатужился, сдвинул. И упал лицом в грязь.

—  Сачкуешь, прохвост, задрыга! Коленки сдали! В бок тебя бодали, шкура облезлая! Шустри, свинота!

Напарник задыхался. Он молчал. Старый кряжистый му­жик из новых поспешил ему на помощь и нарвался:

—  Ты куда возник, плесень лягушачья? А ну, вали отсюда, пенек гнилой, покуда не расколол до самой жопы! Хиляй, бо- таю тебе, падла! - попер на старика бугор.

Тот не уходил. Выпрямился. Топор ухватил покрепче:

—  Чего над человеком изгаляешься, зверюга? Сам сдвинь! Иль ослеп, не видишь, ослаб вконец.

—   Ослаб, пусть сдохнет! Твоя срака чего воняет? Линяй, покуда не нарвался!

—  Не дери глотку! Я старше тебя!

—  В своей хазе бугри! Тут тебе не с бабой! Сгинь, перхоть! -, замахнулся кулаком. У старика от удивления челюсть отвисла. - Валяй по холодку, добром трехаю! Не доводи до греха! - схватил Шмель старика за грудки и отшвырнул в сторону.

Тот коротко охнул, ударившись спиной о ствол.'И словно по команде, налетели новички на бугра со всех сторон. С кулаками, топорами на фартового накинулись.

Охрана тут же вмешалась. Расшвыряла с бранью, окриками. Не дремали и фартовые. Покуда охрана подскочила, успели в зубы насовать.

За беспорядки на работе в этот день новых оставили без обеда и отдыха. Когда фартовые пошли к палаткам, пополне­ние под надзором охраны работало без роздыху. Многим из них казалось, что этому дню не будет конца-. Когда вернулись ус­ловники на деляну, в распадке лежали три пачки хлыстов.

Шмель был доволен, но вида не подал и снова впряг напар­ника в работу до упаду. Тот и не ожидал передышки.

Оклемавшийся старик работал вместе со всеми сучкоруба­ми. Он смерил фартового недобрым взглядом, словно задумал злое. Шмеля это только рассмешило. Он отозвал в сторону Читу, что-то шепнул ему, указав взглядом на старика. Фартовый оск­лабился и поставил деда впереди себя обрубать сучья, ветки.

Через час старик, вымотавшись, ткнулся головой в грязь. Не выдержал бешеной гонки, заданной фартовым. В глазах по­мутилось, не стало дыхания, вывалился топор из рук.

—   Что? Пердун отдыхает? - вылил на него ведро воды Шмель. И, перешагнув через старика, приказал: - Дай ему по салазкам, чтоб не сачковал.

Чита тут же врезал изо всех сил суковатой веткой по подош­вам деда. Тот вмиг очнулся от боли. Встал.

—  Вкалывай, падла! Лежать на том свете будешь! Пока ды­шишь - паши, - сказал бугор, улыбаясь, как кенту. Бледное лицо старика перекосило от боли и злобы. - Проссысь, полег­чает! - бросил Шмель через плечо и пошел к напарнику. - Тип, ты почему клопа не давишь?! - заорал он, увидев, что тот курит. Мужик вмиг вскочил. И побежал за Шмелем побитой собакой.

Дождь вымочил людей до нитки. Но работа в распадке не прекращалась ни на минуту. И лишь когда совсем стемнело, Шмель крикнул:

—  Шабаш, мужики!

Дважды эту команду повторять не пришлось. Топоры, че­керы, тросы и клинья сами из рук попадали. Условники серой цепью возвращались к палаткам. Сучьи дети, тихо переговари­ваясь, чуть приотстали от всех. Охрана их не торопила. Плотно окружила пополнение, чтобы бузы не вышло. Но новым было не до того.

Многие, придя к палаткам, отказались от ужина: едва при­легли, тут же уснули тяжелым усталым сном.

И только Шмель не успокоился. Отыскав среди уснувших напарника, поднял окриком, погнал умыться и поесть. У того ложка из рук выпадала, застревал в горле кусок, а бугор, подкладывая в мйску пшенную кашу, приговаривал: дог